— Оставьте меня, Владимир Ильич, в покое, — резко оборвал я его, — с вашим вечным чтением мыслей… Я вам могу ответить словами Гамлета: «…ты не умеешь играть на флейте, а хочешь играть на моей душе…» Я не буду вам говорить о том, что я думаю, слушая вас…

— И не говорите! — крикливо и резко и многозна­чительно перебил он меня. — И благо вам, если не бу­дете говорить, ибо я буду беспощаден ко всему, что пахнет контрреволюцией!.. И против контрреволюционе­ров, кто бы они ни были (ясно подчеркнул он), у меня имеется товарищ Урицкий (председатель Петрог­радской ЧК, убит 30 августа 1918 г. эсером Каннигесером. — Ред.) !.. Ха-ха-ха, вы, вероятно, его не знаете!.. Не советую вам познакомиться с ним!..

И глаза его озарились злобным, фантастически-злоб­ным огоньком. В словах его, взгляде я почувствовал и прочел явную неприкрытую угрозу полупомешанного че­ловека… Какое-то безумие тлело в нем…

Я не буду приводить всего того, о чем мне при­шлось еще говорить с ним в этот мой приезд… Все существенное я сказал как в данных воспоминаниях, так и в цитированной книге «Среди красных вождей»…

Мы расстались с Лениным при явно враждебном отношении друг к другу, и что он, ничем не стесня­ясь, и вымещал на мне впоследствии во все время моей советской деятельности… Отношения наши, во всяком случае, отлились в форму самую неприязненную, почему я и прекратил с ним личные сношения, хотя я и стоял на высоких постах. В неизбежных слу­чаях личных переговоров мы оба, не сговариваясь, прибегали к телефону или к письмам или сносились через посредство Красина, которому Ленин неоднократ­но говорил, что предпочитает не встречаться со мной, так как я действую одним своим видом и тоном моего голоса ему на нервы. То же приблизительно говорил ему и я…

Но мне вспоминается еще, как Ленин передал мне через Красина привет, когда я был в Лондоне (директо­ром «Аркоса»). Это было по поводу введения нэпа. Кра­син ездил по делам в Москву, и там (1922 г.) Ленин, убедившись, не без влияния Красина, в том, что необ­ходимо дать относительную свободу задерганному боль­шевиками русскому народу, решительно повернул курс направо, первым шагом чего и явился нэп (новая эко­номическая политика). Когда Красин, собираясь обратно в Лондон, зашел проститься с Лениным, он в заключе­ние, вдруг что-то вспомнив, сказал ему:

— Да, кстати, кланяйтесь Соломону и расскажите ему о новом направлении, о новой тактике, — его буржуазное сердце порадуется этому первому шагу на пути восстановления прав буржуазии и демократии…

Больше мне не приходилось обмениваться с ним ни­какими сношениями.

Мучительная и длительная агония Ленина. — Его ужас. — Заговорившая совесть. — Крах ленинизма. — Болезнь и проблески ясного сознания. — Ленин и его окружение. — Новые слова и идеи в глазах «дружи­ны» Ленина. — Проведение политики нэпа как перво­го шага на пути строительства. — Трагедия вождя, экспроприированного рабами. — Глубокое презрение Ленина к Сталину и Троцкому. — Ленин умирает в плену у своего окружения. — Споры за «трон». — Безбожное правительство организует культ умерше­го. — Его мощи, которые разлагаются и гниют.

Мое описание Ленина, по личным моим воспомина­ниям и отношениям с ним, закончено. Я привел в моей книге все наиболее характерное из того, что сохрани­лось в моей памяти об этой зловещей для России, а может быть, и не только для России, исторической личности…

Я воздерживаюсь от невольно напрашивающихся об­щих характеристик и выводов, предоставляя приведен­ным фактам говорить самим за себя и самому читате­лю сделать те или иные выводы…

Мне остается только поставить заключительную точку. Но, прежде чем сделать это, я не могу не сказать, что в конце своей жизни Ленин пережил мучительную, длительную, тра­гическую агонию. Всем известно, как он умер.

Я не был свидетелем его последних дней, его предсмертных мучений. Говорю о них со слов других. А страдания его, очевидно, были ужасны. И ужас их, их сила сво­дилась главным образом к чисто моральным пережива­ниям. Полупомешанный, но с частыми (сперва) возвра­тами к просветлению, он не мог не видеть того, до чего он довел Россию, он не мог не понять того, что его система идти и забирать как можно левее потерпе­ла полный крах, принесший несчастье не одной России. Заговорило, по-видимому, и то простое человече­ское, чему имя: «совесть»…

Но сильный и, сказал бы я без желания оскорбить его память, идиотски сильный волею человек, он ду­мал и надеялся, что всегда успеет в должный момент повернуть руль в необходимом, согласно требованию момента, направлении, рассчитывая только на свои си­лы и глубоко презирая свое окружение, всех этих Троцких и Сталиных. И он не мог не убедиться, что не только нельзя дальше идти влево, но что наступил момент конца жестоким экспериментам, когда рулевой должен изо всей силы повернуть штурвал, чтобы, сдвинувшись с мертвой точки крайней, упершейся в тупик левизны и разрушения всего, пойти по новому пути, пути строительства и восстановления жизни… И вот, уже одолеваемый начальной стадией своей ужас­ной болезни, он пользовался просветлениями в обвола­кивающей его ночи, чтобы начать подготовлять населе­ние, а главное подготовить «товарищей», всех тех, кого он, развратив своим «учением» и вызвав в них усер­дие не по разуму, всех этих «ленинцев», к необходи­мости пойти назад, к старым формам жизни…

И вот, еще задолго до нэпа, он в своих очередных выступлениях и речах стал указывать на те крайности, до которых довела Россию «левизна» его основной поли­тики. Он смело, мужественно и резко стал указывать на них, как раньше определенно же вел влево. Он говорил о «детских болезнях», которые пережирала и, по его словам, пережила коммунистическая партия и руководи­мое ею Советское правительство, от которых теперь сле­дует решительно отказаться.

Он говорил, и доказывал, и убеждал… Но горе предводителю, который вел народ к известной туман­ной точке, вел, сам не веря в ее реальность, но убеждая, что она существует и видна, как путеводная звезда. И еще больше горе и несчастье тому народу, который, частью уверовавший в обман, а большею ча­стью подгоняемый дружиной такого вождя, шел за ним… Обман обнаружился, мираж исчез, и путеводная звезда оказалась расколотым корытом жизни. Но те, кто стоял рядом с вождем и кто всеми силами, иск­ренно или неискренно, с усердием приближенных ра­бов, или глупых, или главным образом лукавых, проводил взгляды вождя, пользуясь за это первыми места­ми, не могли, конечно, не возмутиться, когда из уст его услыхали слова, шедшие вразрез со всем тем тра­фаретом, с которым они уже свыклись и эксплуатация которого обеспечивала им и на будущее (как им каза­лось) власть и могущество… Они не могли не испу­гаться, ибо отказ от трафарета, казалось им, мог пове­сти не только к уничтожению их влияния, но даже и к полному, не только моральному, но самому простому физическому уничтожению…

И вот мы видим, что уже с самых первых попыток Ленина, своими выступлениями с новыми положе­ниями подготовлявшего умы к повороту вправо, «апо­столы и ученики» его возмутились духом и, чувствуя уже за собой силу, стали критиковать своего «учителя» и, основываясь на его же первоначальных проповедях и речах, от которых он теперь также настоятельно старался отвлечь всех и вся, стали выпрямлять и уг­лублять его «линию», толкая и его, и других к ста­рой, уже избитой дороге прежних «основоположений». И уже в этот подготовительный момент к необходимо­сти поворота среди дружины возникли секты, или рас­колы, и появились разные «оппозиции»: троцкистская, шляпниковская и пр., лидеры которых ведут свою про­поведь, исходя и развивая ее от прежнего «учения» своего вождя… Они его именуют «Великим Учителем».,.

У Ленина хватило еще сил провести свой первый шаг к новой политике. И он нередко говорил близким товарищам, чьи мозги были затуманены инфернальным «ленинизмом», как, например, Красину, что нэп лишь первая ступень на пути к творческой работе по вос­становлению жизни. Он, не стесняясь, говорил, что жизнь уперлась в тупик, указывая, в частности, на то, что политика разрушения дошла до такого абсурда, как полное лишение всех прав буржуазии, этого клас­са, еще не сыгравшего своей исторической миссии… И в минуты особой откровенности он сам себя упрекал в этом и уже решительно повернул лично фронт и ста­рался внедрить и в головы своих учеников необходи­мые «поправки»…