— Вот именно, — ответил я, все еще пропуская ми­мо ушей грубости и личные выпады против меня, — «крикнуть и кричать, не уставая, во весь голос «де­ржись»! К сожалению, наши-то, которых вы называете «передовыми», не умеют и не хотят крикнуть… Голоса их — вспоминаю «Стену» Леонида Андреева (известный писатель. — Ред.) — это голоса прокаженных: они си­пят и хрипят и вместо мужественного крика и призыва издают ряд каких-то неясных, робких шепотов и бормо­тании, над которыми наши противники только смеются! И я считаю, что нам выгоднее в интересах нашего дела оставаться в Думе без фракции, чем иметь…

— Как?! По-вашему, лучше оставаться в думе без наших представителей?! — с возмущением прервал меня Ленин. — Ну, так могут думать только политические кретины и идиоты мысли, вообще скорбные главой и са­мые оголтелые реакционеры…

Эти грубые и в сущности плоские личные выпады, наконец, мне надоели. Я долго не обращал, или, вер­нее, старался не обращать, на них внимания, понимая, что они являются следствием сознания беспомощности той позиции, которую он защищал. Я привожу наш разговор в сжатом виде, чтобы дать читателю лишь по­нятие о манере Ленина спорить. На самом деле он про­сто ругался и сыпал на мою голову выражения «дубовые головы», «умственные недоноски», «митрофаны», — сло­вом, аргументировал целым набором оскорбительных вы­ражений. Я никогда не любил споров из-за споров и органически не выношу, когда спор превращается в лич­ную распрю и взаимные оскорбления: для меня спор тогда теряет всякий интерес, и мне становится просто непроходимо скучно. Так было и на этот раз.

— Ну, Владимир Ильич, вы бы брали легче на по­воротах, — внешне спокойно, но внушительным тоном сказал я. — Ведь если и я применю вашу манеру оппо­нировать, так, следуя ей, и я могу «обложить» вас вся­кими ругательствами, благо русский язык очень богат ими, и тогда получится просто рыночная сцена… Но я помню, что, к сожалению, вы мой гость…

Надо отдать справедливость, мой отпор подействовал на Ленина. Он вскочил, стал хлопать меня по плечам, полуобнимая, хихикая и все время повторяя «дорогой мой» и уверяя меня, что, увлеченный спором, самой те­мой его, забылся и что эти выражения ни в коей мере не должно принимать как желание меня оскорбить…

Тем не менее спор наш прекратился. Я предложил Ле­нину, состоявшему в то время членом ЦК и редактором нашего фракционного (большевиков) органа «Пролета­рий», открыть на страницах его дискуссию на эту тему, сказав, что я немедленно же напишу соответствующую статью с изложением моего взгляда… Он согласился, по-видимому, охотно, но, как дальнейшее покажет, совер­шенно неискренно.

Скосив свои узенькие татарские глаз­ки в сторону, он ответил, что единолично вполне при­ветствует мое предложение, он не может ответить от имени журнала, так как, де, «Пролетарий» ведется ре­дакционной коллегией из пяти лиц, но что он лично будет поддерживать мою идею о дискуссии и настоит на помещении моей статьи…

Ленин характеризует разных известных лиц. - Ленин об Ю. О. Мартове. - Ленин об А. Луначарском. - Ленин о М. Горьком. - Ленин о Троцком. - Ленин о В. И. Засулич. - Ленин о Литвинове. - Тифлис­ская экспроприация. - Литвинов и Мартов; они не сошлись, и что из-за этого произошло. - Ленин о Вересаеве. - Ленин о Воровском. - Ленин о Г. А. Алексинском.

Я заканчиваю описание этого первого приезда Лени­на в Брюссель. И в заключение считаю небесполезным для характеристики Ленина привести его отзывы о раз­ных более или менее известных деятелях, сделанные им в это его посещение меня в Брюсселе.

Я выше говорил, что незадолго до его приезда в Брюсселе же читал доклад покойный Юлий Осипович Мартов. И вот, говоря о нем, Ленин с обычными свои­ми ужимками и лукавым видом, сказал мне:

— Хотя Ю. О., как известно, мой большой друг… вернее, бывший друг, но, к сожалению, он великий тал­мудист мысли, и что к чему — это ему не дано…

О недавно смещенном с поста наркомпроса А. В. Лу­начарском, который незадолго до него тоже читал до­клад в Брюсселе на зыбкую тему романа Арцыбашева «Санин», он говорил не только зло, но и с нескрывае­мым омерзением, ибо, насколько я знаю, в известных отношениях Ленин был очень чистый человек, с искрен­ней гадливостью относившийся ко всякого рода эксцес­сам, как пьянство, половая распущенность и пр.

В свой приезд Луначарский тоже гостил у меня и тоже пробыл три-четыре дня. Я хорошо знал его покой­ного брата, доктора Платона Васильевича, моего товари­ща по работе (революционной) в Москве и арестованно­го так же, как и я, 1 марта 1901 года. Естественно по­этому, что я встретил Анатолия Луначарского очень приветливо. Но уже после весьма кратковременного зна­комства с ним я раскусил его и понял, что это был хо­тя внешне и блестящий человек, но совершенно пустой малый и морально очень неразборчивый… Он жил тогда на острове Капри под сенью Горького, о котором он го­ворил с самым пошлым подобострастием, так же как и об его жене (актрисе М. Ф. Андреевой. — Ред.). Он усиленно уговаривал и меня переехать на Капри, при­чем все время говорил в таком духе, что вот он вер­нется на Капри, повидается с Горьким и «главное с Ма­рией Федоровной» и поговорит с ними обо мне и уве­рен, что они согласятся приютить и меня. Все это гово­рилось тоном какого-то приживалы… Я просил его весь­ма определенно не хлопотать, говорил, что с отвращени­ем вспоминаю о Горьком и об его жене…

Но тем не менее вскоре после его отъезда я получил от него пись­мо, в котором он сообщал, что очень хлопотал обо мне перед Горьким и в конце концов добился и от Горького, а «главное от Марии Федоровны» согласия на то, чтобы я приехал к ним на Капри, и что меня у Горьких на их вилле ждет прекрасная комната и пр.

Конечно, я поспешил ответить ему, что, как я говорил ему при свидании, я не хочу и не могу согласиться на это приглашение и вступить в ряды того хора паразитов, кото­рый окружает «великого Горького».

В Брюсселе Луначарский отметился гомерическим пьянством. Так, помню, после одного угощения (пьянст­во и пр.), данного ему поклонниками, мне пришлось в четыре часа утра увозить его к себе домой грязного, пьяного, скверно ругавшегося и все время лезшего в драку, бившего посуду…

Я рассказал об его брюссельских подвигах Ленину, показал ему письмо Луначарского ко мне с выражением «согласия» Горьких на мой приезд на Капри, и Ленин тут-то и сделал самую беспощадную характеристику сво­ему будущему коллеге по Совнаркому, будущему «мини­стру народного просвещения».

— Это, знаете, настоящий фигляр, не имеющий ни­чего общего с покойным братом Платоном. По своим убеждениям и литературно-художественным вкусам он мог бы сказать устами Репетилова (персонажа комедии «Горе от ума» А. Грибоедова. — Ред.): «Да, водевиль есть нечто, а прочее все гниль…» Да и в политике он типичный Репетилов: «Шумим, братец, шумим!» Не так давно его укусила муха богоискательства, конечно, так же фиглярно, как весь он фиглярен, то есть просто стал в новую позу. Но, знаете, как тонко посмеялся над ним по этому поводу Плеханов… Это было во время партий­ного съезда (РСДРП, V (Лондонского) в 1907 г. — Ред.)… Плеханов в кулуарах, конечно, вдруг подходит к нему какими-то кротко-монашескими мелкими шажками, останавливается около него, крестится на него и тонень­ким дискантом пропел ему: «Святой отче Анатолий, мо­ли Бога о нас!»…

Скажу прямо — это совершенно гряз­ный тип, кутила и выпивоха, и развратник, на Бога по­глядывает, а по земле пошаривает, моральный альфонс, а впрочем, черт его знает, может быть, не только мо­ральный… Подделался к Горькому, поет ему самые по­шлые дифирамбы, а того ведь хлебом не корми, лишь пой ему славословие… ну и живет у них на Капри и на их счет… (Несмотря на такое мнение о нем, Ленин назначил его руководи­телем образования и воспитания русского юношества!. — Авт. ).