Первым одолел свою порцию нетерпеливый Варвара. Он обжигался, хрипел, жадно посапывал, потом уперся мутными глазами в костер и уронил кружку в снег. Остальные не торопились. Лешка Гвоздь и Лысый раза по три гоняли во рту навар, наслаждаясь его теплотой и терпкостью, и лишь после проглатывали. Монька и Митька цедили чефирь сквозь зубы, как сквозь соломинку Васька и Лешка Гад старались, чтобы глотки были маленькими.

Варвара откинулся в снег на спину и испуганно сказал:

– Братцы, земля вертится, как карусель! И небо проваленное… Яма, а не небо!

Митька мотнул на Варвару клювообразным носом и прохрипел:

– Варвара – все! Больше ни крошки.

Один за другим они кончали с напитком и прятали кружки в карманы, чтоб железо не оледеневало. Вслед за Варварой одурел Васька. Он закачался, сидя, закрыл глаза и замурлыкал что-то. Монька Прокурор жадно воткнул в чайник побагровевший глаз, дотронулся рукой.

– Лысый! Еще стаканчик… Завалю, если не хватит!

Лысый, помешивая второе варево, успокоил его:

– Почифиряем на славу! Не торопись, братцы, день долгий.

Митька мечтательно сказал, стараясь не глядеть, как Лысый погружает ложку в чайник:

– На воле были, не понимали. Водку жрали, с бабами спали. Чтоб правильно чифирнуть – куда там!.. Выйду, вот заживу!

Гвоздь засмеялся, с насмешкой взглянув на хищный нос Митьки:

– Выйдешь! Раньше свои двадцать лет отмотай. И что от тебя толку бабе? Сам же болтал, не успеваешь за сиську схватить, все, спекся! Из-за этого и Людку завалил, что она тебя на все кодло обсмеяла! А еще к такой девке лез!

– Я же думал, справлюсь! – пробормотал Митька.

– Думал! Ты с одним ножом справляешься, это да!

– А я на волю не хочу, – сказал Пашка Гад, шепелявя. – Мне на воле не светит. Опять кого проиграю. Не могу без картишек… Вспомню ту старушку страх!

Лысый оторвался от чайника и гневно сплюнул в снег.

– Кто тебе поверит? Витька Хлюст мотался у прилавка, все видел. Ты ее с одного маха завалил на чистяк, не рюхнулась. В охотку ударил! С бабой справиться легче, не подождал мужика.

Гад разволновался до того, что слюна брызнула желтыми комками сквозь выбитые зубы, и слова стали неясными. Он вскочил и снова сел.

– Врет он, Хлюст! Не было так, вот же падло! Я к ней вежливо, кто, значит, последний в очереди? А она улыбается добренько, сука: «Я крайняя!» и еще «пожалуйста» сказала. Я отошел, руки затряслись – не могу такую! Хожу, жду, чтобы мужик или фраерок подошел. Второй раз к очереди: «Кто последний?» Обратно она, удивленная: «Я же вам объяснила – я!» По-новой отошел, голову режь, если вру! Даже так думаю – уйду, пусть она свою очередь выстоит спокойно, а там разберемся. А тут Хлюст нарисовался, улыбается, тля, подмаргивает – поглядим, мол, как платишь. Тут я в остатний: «Кто последний?». Она аж рассердилась: «Я же, я, сколько вам говорить?» «Раз ты, говорю, получай, что тебе приходится!» А выскочить не успел, в дверях мужик здоровенный как гакнет по черепу, земля перевернулась! Хлюст же в сторонке, проститутка, скалится, что меня бьют… Выйду когда, первое дело – с ним… Мне – хана, а его не пожалею!

– Ты же на волю не хочешь, – заметил Гвоздь. – Тебе же не светит на воле…

– Не светит, – сказал Гад, опустив голову. – Не светит… – Он обвел дикими глазами товарищей и крикнул, снова вскакивая: – А Хлюста порешу! Все одно – в лагере он появится!.. Первый нож – ему! Зубами в хайло вопьюсь!..

– До чего же хочется на волю! – с тоской проговорил Васька. – У него дернулись изуродованные скулы, слезящиеся глаза были скорбны. Он всхлипнул и утер рукавицей нос. – К печке, братцы, в тепло! И чтоб водочка на столе… И куренка за ноги – хрясь! Как же я курей люблю, не поверишь. Еще у матери, огольцом, в рот меня… кажный праздник, не поверишь, не то, чтобы пасха, нет, все воскресенья – курица… Неслыханно жили!

– Это правда, что тебя замели, когда ты жрал индюшек? – полюбопытствовал Лысый. – Сторожа прикончили и тут же расселись, как в ресторане? Воры!..

Васька насупился. Он недобро глядел на Лысого. Как и другие воры, он ненавидел этого насмешливого, острого на язык, известного на весь Союз грабителя. Но связываться с Лысым было рискованно, ножом тот владел, как мало кто из них. Без ножа Лысый тоже легко справлялся с двоими, один Гвоздь ему не уступал. Но Гвоздь не уступал никому.

– Вранье! Накрыли нас в ховире у Катьки Крысы. А жрали – точно. Индюшек мороженых – пять штук. Я тащил, Сенька Лошадь подсоблял. До чего же Катька на жарку способная – ну, баба! Жир тек по губам… А гады с собаками в тот час весь балок окружили, мышь не проскочит.

Гвоздь сказал, посмеиваясь:

– Два лба на старика! Ну к чему вы сторожа ухайдакали?

Васька криво усмехнулся.

– Нельзя было, Гвоздь. Знаешь, как он смотрел? Сперва мы по-хорошему связали его, мордой в землю – лежи, пес! А он вывернулся и глядит. Я в карманы консервы, масло, мороженных индеек цепляю к поясу – глядит. Уходим опять выворачивает на нас харю. Ну, я ткнул легонько под дых – успокоился…

– Кружки! – сказал Лысый. – Всем, кроме Варвары, по чарочке!

Варвара крикнул, просовывая вперед свою кружку:

– Шути у меня! Первому наливай, понял!

Гвоздь примирительно сказал:

– Будет, Варя. Итак на ногах нетверд, куда еще?

– Лей, пока жив! – бушевал Варвара. – Ухи оборву, глаза выгрызу! Лей, Трухач!

Гвоздь усмехнулся и пожал плечами. Лысый, покорясь, налил Варваре полную кружку. Стрелок, услышав спор, что-то крикнул – никто к нему не обернулся. На этот раз Варвара пил не с такой жадностью. Он делал два-три быстрых глотка и замирал над кружкой, уставя в нее остекленевшие глаза. Монька доставал пальцами из кружки разбухший чай и жевал его, глотая. Лицо его становилось черным, глаз все больше багровел. Бросив опустевшую кружку в огонь, Монька затянул невнятную песню. Лысый ловко извлек кружку из жара и швырнул ею в Моньку.

– Не вой! – сказал Лысый. – Не волк.

– Ты! – бешено крикнул Монька, пытаясь встать и не держась на расползающихся ногах. – Сунь грабки в карманы, пока не выдрал с костью. С кем сидишь, оторва? Меня уважать надо, понял!

Лысый тоже встал, неторопливо сбросил рукавицы и спокойно засунул руки в карман. Он был готов к драке. Ему хотелось с кем-нибудь побиться смертным боем – рвать тело зубами, выламывать руками кости. Как Монька ни разбесился, он понял, что борьба пойдет на жизнь и стрелок не сумеет их разнять. Он на секунду заколебался – кидаться ли?

Гвоздь, поднявшись, властно положил руку на плечо разъяренного Моньки.

– Спокойно, Монька! Все мы здесь авторитетные, ни сявок, ни шестерок. А толку что? И ты подохнешь, и я, и Лысый… Может, один Варвара выдюжит молоденький, крепче нас…

– Крепче, конечно, – зло бросил Митька, наклоняясь через костер ближе к Лешке Гвоздю. – Думаешь, не видим отчего? Четырехсотку каждому дают, а ты от своей пайки завсегда кусок ему отколупнешь. Спите вместе – платить приходится…

Гвоздь кротко сказал:

– Вот и хорошо, что увидел. А сейчас проглоти ботало, а то вырву из глотки с корнем. Ты меня, вроде, знаешь – два раза не повторяю.

Митька замолчал и отодвинулся. Разговоры на минуту оборвались. Даже стычка между Лысым и Монькой не произвела такого действия, как короткая перебранка Митьки и Лешки. Митька уже жалел, что слишком свободно коснулся того, о чем надо было держать язык за зубами. У Лешки Гвоздя от слов до дела дорога была в один прыжок, и живым из его рук в драке еще никто не выбирался. Кротость в его голосе считалась особо плохим знаком. Один Варвара мало считался с настроениями Лешки, ему одному Лешка спускал то, что другим не проходило.

Обиженный грубостью Лысого, Монька на время притих, как и все. Потом он снова забормотал, злобно посверкивая глазом на Лысого:

– Я тебе не Андрюшка с бабой и выблядками своими. Духарик – годовалую пацанку топором рубить! Я прямо иду. С Васькой Фокиным – нож на нож, ни он, ни я в сторону, не тебе чета – Васька… Другого такого не бывало, богатырь, сволота! Где Васька, спрашиваю? Нет, ты скажи, где Васька? А я – вот он, я! Ваську сгноил, еще не одного сгною!