У него не было времени сказать ей, что это было не все. Что правда заключалась в том, что он желал сохранить ее из-за нее самой, такой сладостной и прелестной. С ее стороны было жестоко столь презрительно обвинять его в низости и чудовищном эгоизме. Если бы она вдруг оказалась сейчас во дворе вдовы, она и сама поняла бы, что, бог свидетель, он совершенно бескорыстно желал ее и нуждался в ней! Поглядела бы на те лишения, которые он терпит?

Святая Матерь Божия знает, что ему не нужна никакая другая смертная женщина. За столь короткий срок, всего за несколько дней после кораблекрушения, что они провели вместе, она завоевала, нет, похитила его сердце.

Но Магнус знай, что, если изложит ей все это, она только недоверчиво покачает головой, но он готов был поклясться господом богом, что все это было чистой правдой! Он готов был призвать в свидетели всех святых, что ему нетрудно было бы завоевать расположение этих диких шотландских женщин, которые бросались на него и домогались его. Он не сомневался, что эта вдова с манящим и горячим взором была не единственной, кто положил на него глаз.

Всего два дня назад, после того как Идэйн так предательски покинула его и вернулась к де ля Гершу, ему пришлось выпрашивать у жены фермера полкаравая черного хлеба. И до сих пор ему было мучительно вспоминать о том, каких унижений ему это стоило. Ему пришлось прибегнуть к грубой лести, но жена фермера совершенно неверно истолковала это и потом гналась за ним полдороги, прежде чем ему наконец удалось удрать от нее.

Магнус позволил себе громко застонать. Идэйн, прекрасная, теплая, нежная Идэйн! Ах, как он тосковал по ней! С того самого момента, как впервые ощутил ее тело в своих объятиях, после того, как она, обнаженная, лежала рядом с ним, она околдовала его. Это нежное, гибкое, золотистое тело, ее изящные манеры, ее сладостные руки, умевшие так ласкать его, ее тихий голос, столь восхитительно и волнующе произносивший его имя.

Заниматься с ней любовью было несравнимо ни с чем из того, что он испытал прежде. Эти странные, удивительные молнии, пронизывавшие тело. Это походило на сладостную музыку. Он помнил, что там, на холодном берегу, где они впервые любили друг друга, в воздухе будто распространился аромат летних полевых цветов. И затанцевали сверкающие золотистые пылинки.

– Ах, вот ты где! – произнес женский голос, и на верхней ступеньке чердачной лестницы появилась голова. – Ты еще не уснул, паренек?

Магнус выругался про себя. В чердачном проеме появился торс вдовы, и он увидел, что она держит в руках.

– Я подумала, они тебе понравятся, – проворковала она.

Потом на чердаке она появилась вся целиком и опустилась на колени возле его тюфяка. Глаза ее жадно рыскали по его телу, распростертому во всю длину.

– Если, милый, у тебя такие же большие ноги, как у моего дорогого покойного мужа, ты будешь благодарен мне за эти сапоги, как бывает благодарен сын своей матери.

– Ну, ты едва ли годишься мне в матери, – ответил Магнус, не отрывая глаз от сапог, которые она держала перед самым его носом. – Во-первых, ты… ты слишком молода…

Она дразняще покачала сапогами перед его лицом.

– К тому же ты слишком хорошенькая, – добавил торопливо Магнус и потянулся за сапогами, чтобы лучше их рассмотреть. Уж если ему предстояло заплатить за них такую цену, он хотел знать, что товар того стоит.

Но, взглянув на сапоги, Магнус сразу же понял, что они стоят столько золота, сколько весят. Это не были обычные сапоги для верховой езды. Они были крепкими, как железо, и изготовлены из овечьей, хорошо выдубленной кожи, а внутри для тепла имелась подкладка из овечьего меха. И выглядели сапоги почти как новые. Должно быть, они не были самоделкой. Судя по всему, их изготовил какой-нибудь сапожник, мастер своего дела. В довершение всего подошва сапог была из прочной коровьей кожи.

Магнус понял еще до того, как надел их и отвернул овечью шерсть наружу, так что образовался манжет, что ниже колен будет выглядеть, как деревенщина, простой горский крестьянин.

Господь свидетель, он понимал, что будет представлять странное зрелище в такой обуви и в изящном рыцарском плаще, опоясанный своим драгоценным мечом! Если бы он оказался в таком виде при дворе Честера: выше колен – рыцарь, а ниже их – шотландский пастух, его бы приветствовали таким улюлюканьем, хохотом и насмешками его собратья по рыцарскому званию, что он убежал бы куда глаза глядят.

Как ни странно, размышлял Магнус, разглядывая одну ногу в сапоге, а потом столь же придирчиво другую, но ему это было все равно. Собственные его сапоги для верховой езды почти развалились и ходить в том, что от них осталось, было чистой мукой. В этих же прочных мокроступах он мог бы прошагать до Эдинбурга, а оттуда до середины Фландрии, если надо.

Магнус повернулся и поглядел на вдову, внимательно наблюдавшую за ним. И подумал, что ему следует достойно отблагодарить ее.

Вдова его несказанно удивила, потому что, как только потянула его к себе за рубашку и принялась ее расстегивать, охрипшим голосом вдруг спросила:

– Ну, мой ягненочек, расскажи мне, какая она, твоя девушка?

Магнус онемел от изумления. Откуда жене шотландского крестьянина было знать о таинственной, золотистой Идэйн?

Но следующей его мыслью было, что, вероятно, новости здесь распространялись со сказочной быстротой. И, возможно, в этих сельских местах уже сложили легенду о том, что Идэйн была похищена одним из местных вождей, а затем выкуплена тамплиером и увезена в Эдинбург, и легенде этой суждено пересказываться разными племенами еще многие и многие месяцы.

Тем временем вдова стянула с него через голову рубашку, и, когда Магнус посмотрел в ее лицо с носом-картошкой и понимающей усмешкой на губах, он решил, что она, вероятно, вообще ничего не знает.

– Откуда тебе известно о девушке? – спросил он.

– Хочешь сказать, о твоей милой? – И вдова бросила на него лукавый взгляд. – О, такой красавец и великан, как ты, паренек, не замедлит найти себе пригожую подружку. Разве я не права?

Её пальцы уже деловито трудились над шнурками его обтягивающих штанов.

– Она премиленькая, верно? У нее черные вьющиеся волосы, большие и круглые, как октябрьские тыквы, груди и огромные озорные черные глаза. Так ведь?

– Нет! – сердито возразил Магнус.

Он подумал, что это ее собственный портрет. И тотчас же перед его мысленным взором предстала гибкая, как ива, золотоволосая Идэйн, и он представил ее всю, до мельчайших подробностей, и ему до боли не хотелось расставаться с этим образом. Он почувствовал, как тело его отвечает на это видение, как плоть его восстает, а в это время вдова стягивала с него сапоги и штаны.

Она взяла в руку его пенис и стала поглаживать, восхищаясь его размерами.

– Закрой глаза и думай о ней, – шептала она ему на ухо. – Хочу, чтобы ты был со мной горячим, как огонь, поэтому думай о своей дорогой овечке, паренек.

Магнус должен был признать, что мысль ее была здравой, потому что облегчала ему задачу. И решил, что должен отблагодарить вдову за такую прекрасную идею. Но, когда женщина выскользнула из своего платья и попыталась оседлать его, он схватил ее за талию и уложил на спину.

Так он мог бы думать об Идэйн с закрытыми глазами. И потому он прижал ее колени к своим бедрам и разом овладел ею, вызвав у нее крик изумления и восторга. Но, боже милосердный, как ему надоели женщины, желавшие восседать и приплясывать на нем. Он предпочел приплясывать сам.

«Идэйн, – думал Магнус, – Идэйн…»

От него потребовалось огромное усилие воли, чтобы делать то, что он делал, и в то же время мысленно видеть дорогой образ. И, чтобы укрепить свою волю, он протянул руку и положил ее на свои новые сапоги.

Идэйн пыталась спуститься по каменным ступенькам в помещение под залом, но чуть не упала.

В последовавшей суматохе приор тамплиеров и монах Калди выпустили ее из виду. Был момент, когда она подумала, что могла бы скрыться даже в своем теперешнем состоянии, когда в голове у нее мутилось и мир вокруг нее вращался. Но ей удалось сделать только несколько шагов, прежде чем ее схватили снова.