— Я не знаю о вас ничего. Ни вашего имени, ни вашей профессии, ни вашего обра…

— Меня зовут Рэгги. Рэгги Льюис. Я занимался крупным рогатым скотом. Конечно же, все, что я знаю об овцах, могло бы уместиться в наперстке. И это даже слишком хорошо сказано. Но я умею работать, и я честен.

Все время, пока Льюис кратко говорил о себе, выражение его лица не менялось. Эта бесстрастность вызвала в Энни смешанное чувство: желание надерзить ему и что-то еще:

— Вы забыли о том, что вы еще и зависимы.

Он снова улыбнулся:

— А вы забыли застегнуть верхнюю пуговицу штанов.

Она глянула вниз и зарделась. Штаны разошлись, являя миру содержимое. Рукой в перчатке Энни попыталась справиться с пуговицей, но никак не могла ухватить ее. — Хорошо, — произнесла она, все еще борясь с пуговицей, готовая для надсмотрщика. Я не могу постоянно находиться на ранчо и надеюсь, что вы умеете писать. В мое отсутствие я хотела бы получать ежемесячные отчеты.

— Если хотите, я могу помочь вам с вашей пуговицей.

— Конечно, нет! У вас есть какие-то пожитки, которые вы хотели бы собрать и…

— Ничего.

Энни хотелось, чтобы он перестал пялить на нее глаза со своим спокойным любопытством. Она опустила руку и высвободила одну ногу из стремени:

— Ну что ж, до Большого Дома добрых три километра, и обратно мы поедем вдвоем.

Рэгги запрыгнул на седло сзади нее, и мерин переступил с ноги на ногу, приноравливаясь к дополнительному весу. Энни подумала о том, что, может быть, поступила глупо, поверив незнакомцу на слово. Но в последнее время она довольно неплохо разбиралась в людях.

— Сколько овец вы потеряли за время засухи?

Он горячо дышал прямо ей в шею в том месте, где волосы были заправлены под шляпу. Его тело было горячим и слегка давило сзади на Энни.

— Я не знаю, сегодня мой первый день после долгого отсутствия.

Они поговорили о засухе и об ущербе, ей нанесенном, ценах на шерсть на Лондонской бирже и необходимости установить ограду от кроликов, пожирающих ту немногую растительность, которая еще уцелела.

— Вы должны понимать, мисс Трэмейн, что, нанимая скотовода, вы даете повод для сплетен среди других владельцев овцеводческих ранчо.

— Мне не привыкать, мистер Льюис. Женщина в бизнесе должна приучать себя к сплетням и пересудам. Ведь после того, как вы потеряли собственное ранчо, я не думаю, что вы захотите потерять чье-то еще.

— Нет, — он был краток. — Я, конечно, постараюсь возродить свое ранчо, но сейчас нуждаюсь в работе, а вы нуждаетесь во мне, Она чуть не рассмеялась от его самоуверенности, но по возвращению в Большой Дом Льюис стал энергично работать, претворяя в жизнь свои, одному ему ведомые планы. Он долго расспрашивал Баловэя и Зэба о ранчо, затем оседлал коня и обследовал территорию, непосредственно примыкавшую к Большому Дому, осмотрел собственное жилье и напоследок попросил Энни показать ему книги.

Последняя просьба несколько удивила Энни. Она провела его в кабинет. Не спрашиваясь, Рэгги прошел вперед, обошел стол и, усевшись за него, открыл первый попавшийся журнал. Она наблюдала за ним, пока Рэгги бегло просматривал записи, занесенные туда корявым почерком.

— Не слишком подробно, — пробормотал он.

— Зэб вел счета в мое отсутствие. Он не слишком хорошо умеет это делать. — Энни говорила, как будто оправдываясь, но ведь она не рассчитывала отсутствовать на Времени Грез так долго. Всегда считала, что уезжает на месяц или два. Однако месяцы растянулись на целых три года.

Теперь оставалось решить судьбу Никогда-Никогда. Ранчо ее отца было заброшено много лет назад. Теперь же с помощью Льюиса можно было попробовать возродить и его. Наверное, теперь настал момент для более широкой деятельности. Ведь когда цена на шерсть упадет, то крупный рогатый скот поможет спасти положение и сохранить стабильный доход.

Рэгги уже извлек следующий журнал из шкафа, стоявшего рядом со столом. — Мы просмотрим их в другой раз, — сказала Энни, отпуская его. Она не желала больше работать в первый день своего возвращения домой.

После того, как Рэгги ушел, Энни нашла Вену и сказала ей, что хочет принять горячую ванну. Она расслабилась и чуть не уснула в медной лохани, полной воды со струящимся паром и запахом лаванды. Было уже довольно поздно, когда Энни смыла со своих волос четырехдневную грязь. Затем она быстро надела широченную юбку, шелковую блузку, завязала на макушке пучком тяжелые волосы и поспешила вниз.

Снаружи, на дворе, уже начался церемониальный танец. Короборы (Короборы — племя аборигенов.) были среди аборигенов, пожалуй, главными спецами по маскарадам. «Коо-ее» — выкрикивали танцующие тонкими, высокими, производящими жуткое впечатление голосами.

Изображаемая сцена поражала воображение — что-то пришедшее из глубины веков, от самого основания рода человеческого: вокруг костра плясали расписанные кроваво-красной охрой мужчины в одних набедренных повязках. Туземные женщины притопывали ногами и в такт примитивному ритму барабана вне круга. Красные лучи заходящего солнца смешивались со змеящимися языками пламени костра.

Энни прошла между работниками, которые пришли вместе со своими семьями и наблюдали представление. Они уважительно расступались, пропуская Энни вперед.

— Мы рады видеть вас снова, мисс Трэмейн, — сказал один из стригалей.

— Добрый вечер, мисс Трэмейн, — приветствовала ее жена пекаря.

Старый Майк, пастух с выступающим, как будто у него что-то застряло в горле, адамовым яблоком, приветливо кивнул ей своей тяжелой головой.

Она отвечала на приветствия, называя всех по именам. Жизнь внезапно показалась прекрасной. Энни нашла свободное место вблизи одного из призрачных пепперкорнов (Пепперкорн — австралийское дерево.), откуда могла наблюдать действо. Руками, сцепленными за спиной, она ощущала шершавую кору дерева. И словно чувствовала, как древесные соки устремляются по ее венам прямо к сердцу.

Баловэй как-то сказал: «Дерево способно дать нам свою кровь».

Теплый ветерок колебал пламя, устремлявшееся прямо в небо. Короборы разыгрывали великий акт Сотворения сущего Великими Духами — Творцами Времени Грез. Иногда туземные актеры представляли охотничьи или исторические сценки, как бы возвращаясь к самому началу времен своего племени, Пока Энни наблюдала за спектаклем, ей пришла в голову мысль, что именно в короборах кроется решение всех и ее, и их общих проблем. Ведь они смогли бы и дальше жить на этой земле после того, как она уйдет.

Ранчо Никогда-Никогда. Если ей удастся убедить Рэгги, то он мог бы научить племя Баловэя разводить там крупный рогатый скот. А что если выделить часть площади Никогда-Никогда со всеми ее причудливыми скалами под национальный парк и отдать аборигенам эту землю в вечное пользование, чтобы сохранить нетронутой их первобытную жизнь?

Свет костра отражался на лице Энни, от которого веяло теплом.

Ритм барабана совпал с биением пульса, бился у нее в запястьях, в горле и так громко стучал в ушах, что Энни уже не слышала ни хора аборигенов, ни смеха, ни шуток зрителей и их семей.

Аборигены верили в единство дождя и солнца, находящее отражение в божественной красоте радуги, они верили в огромную энергию союза камня и травы, кремня и сухого дерева, мельничного колеса и воды. Это была очень чувственная, эротическая и романтическая концепция жизни.

Энни прикрыла глаза, ощущая терпкий, обжигающий вкус мгновения. Она чувствовала себя наполненной чем-то огромным и одушевленным и приобщенной к чему-то высшему — и оттого невероятно сильной, напряженной и сжатой в комок. Ее руки двигались в каком-то им только известном порыве, как будто они могли обнять весь мир. Всю жизнь и все живое.

Ее голова тяжело качнулась, как большой дикий цветок.

Когда Энни открыла глаза, то увидела, что через костер на нее внимательно смотрит Рэгги Льюис. Жгучее, как пламя костра, желание горело в его глазах.

1881