Письмоводитель с гостем вошли в лавочку.
- Денис Иванычу, - говорит письмоводитель.
- Иван Степанычу, - не глядя, отвечает лавочник.
Он сидит на прилавке, в рубашке, в жилете и играет в карты с волостным писарем. Писарь в военном пальто и в резинковых калошах на босу ногу.
- Писчей бумаги! - спрашивает Рязанов.
- Есть. Пожалуйте! Алексей, покажи бумагу! Ходите, я вздавал. Вы зачем, Иван Степаныч?
- Бросьте вы карты-то! Что в самом деле!
- Погодите! Игра тут у нас идет. Третий день хороводимся. Да чего вам требуется? Черви.
- Нашатырь есть у вас?
- Вам на что? Вали! Вали!
- Для экономии.
- Это моя восьмерка. Что ты врешь? Для экономии?
- Да. Ну что же, есть, что ли?
- Это нашатырь-то?
- Да.
Лавочник пристально смотрит себе в карты и говорит:
- Нда. Вот что! Для и-кано-омии. Так, так. Самая подлецкая игра. Без двух. А нашатырю, похоже так, что нету. Ну, вздавай! Еще чего-с?
- Да будет вам играть!
- Ну!
- Сургуча две палочки.
- Есть. Алексей, подай сургуча две палки конторского. Иван Степаныч, садитесь с нами играть!
- Ну вас!
- Что ж такое? Мы на орехи.
- И на орехи не стану.
- Экие скупые! А у вас непременно деньги есть. Мое почтение! - говорит лавочник кучеру.
Кучер молча подходит к прилавку и глядит на полки с товарами.
- Вам что? - спрашивает лавочник.
- Идей-то у вас тут была, я гляжу, зеркила такая, круглая?
- А вон она.
Кучер берет зеркало и глядится в него. Письмоводитель роется в ящике с пряниками.
- Хороши, уж хороши! И глядеться нечего, - дружески говорит кучеру лавочник.
- Нельзя, - отвечает кучер. - Влюбиться хочу.
- Не говорите! Уж мы сейчас видим, который человек в веселом духе. Это горничная-то? Хм. Девочка ничего.
- Девка убедительная. Одно слово, чего извольте.
- Так, так.
- Беспременно надо влюбиться. Типерь, главная вещь, как-никак расстараться песенник достать.
Входит мужик.
- Денис Иваныч!
- Что ты?
- Отпустите!
- Дугу оставь!
- Как же я без дуги поеду? - Помилуйте!
- А мне что? Вас, чертей, жалеть нечего. Ну да ладно: бери дугу, скидавай зипун!
Мужик молчит, и все молчат, смотрят на него.
- М... Вот что, - про себя говорит мужик.
Молчание. Письмоводитель на прилавке раскалывает гирею орех.
- Так-то, - произносит мужик и чешет в затылке. Одно плечо у него начинает понемногу опускаться, зипун сползает с плеча...
Остановка.
- Скидавай! Скидавай! Нечего. Нынче, брат, не зима, не озябнешь.
Мужик вздыхает и шевелит губами, потом молча, потихоньку стаскивает зипун, бережно кладет его на прилавок и молча, в одной рубахе уходит.
- Ну, вздавай, - говорит писарю лавочник. - Нет, я говорю, - подбирая карты, говорит лавочник.
- Да.
- Я говорю, эти мужичонки подлыи... Типериче, как вы полагаете, сколько у меня за ними денег пропадает? Сейчас провалиться. Пас. Я за него подушные 2 заплатил.
- Дела, - с орехом во рту, произносит письмоводитель.
- Вот по этой причине они мне все и подвержены. Ходи!
- Ну вас совсем! Прощайте! - говорит письмоводитель.
- До приятного свидания.
Вернувшись с базара, гость и письмоводитель расстались. Письмоводитель пошел в контору, а гость отправился в дом. Проходя по двору, он увидел у крыльца несколько баб и мужиков. В дверях стояла молодая женщина в утреннем капоте и внимательно осматривала у одного мужика палец.
- Кто это? - спросил гость у лакея.
- Барыня.
- Гм.
Гость подошел к крыльцу. Женщина, стоявшая в дверях, несколько растерялась, но сейчас же переломила себя и еще внимательнее припала к мужичьему пальцу.
- Погоди, вот я тебе спуску дам, - сказала она и вдруг вскинула глазами на гостя: он стоял прямо против нее и пристально смотрел ей в лицо. Он поклонился, она тихо сказала: "Здравствуйте" и уже совершенно твердо продолжала говорить с мужиком:
- Да нет ли у тебя занозы?
- Кто ее знает. Нет, мотри, вряд.
- Так ты приложи вот это на тряпочку, а дня через два опять приходи сюда!
- Сюда опять притить - понаведаться?
- Да, да, сюда опять приди!
- Ладно, приду.
- А у тебя что?
На пороге стоял мужик на вид толстый, но бледный, и тяжело дышал.
- Чем ты нездоров?
- Я, матушка, всем нездоров, хвораю давно.
- Что же ты чувствуешь? Знобит, что ли, тебя?
- Нету; знобу такова нету; ну и поту настоящего в себе не вижу.
- А ешь хорошо?
- Какo хорошо! В неделю вот эдакой чашечки кашицы известь не могу. Брюхо-то у меня - ишь ты! - опухло. Хошь вшей на нем бить, так в ту же пору.
Гость взглянул на хозяйку: на лице у ней чуть-чуть передернуло один мускул, и опять все стало покойно, только она сейчас же торопливо спросила:
- Простудился ты, должно быть?
- Не знаю, родима, простудился ли, нет ли. Нет, так, должно, эта хворь пристала, с ветру. Утром встал, оглядел в себе ноги: настоящие колоды, опухли. И зачало меня дуть, зачало дуть, пуще да пуще...
- Оглядел в себе ноги... - вполголоса повторил гость. - До этих пор он не знал, что у него ноги есть.
Хозяйка взглянула на гостя, сначала серьезно, потом как-то нерешительно улыбнулась и опять сделала серьезное лицо.
Гость постоял еще немного и пошел в дом. Он застал Щетинина в кабинете с газетою у окна.
- Я к тебе заходил, - сказал Щетинин, - Да мне сказали, что ты ушел куда-то.
- Да, я гулять ходил, - сказал гость, садясь на диван. - Ты рано встаешь?
- Часов в пять сегодня встал, проехался по хозяйству.
- Так ты не на шутку хозяйничаешь?
- Какие тут шутки! Нельзя, брат, нельзя.
- Да, - как будто размышляя, сказал Рязанов и потом прибавил: - Зверь такой есть - бобр, зверь речной, обстоятельный зверь; ходит не спеша, все как будто о чем-то думает; шуба на нем дорогая, бобровая и лицо точно у подрядчика. Так вот у этого зверя страсть какая? - Все строить. Поэтому он так и называется, бобр-строитель, castor fiber. И теперь куда хочешь ты его посади, хоть на колокольню, дай ему хворостку, он сейчас начнет плотину строить. Вот он может о себе сказать, что ему без этого уж никак нельзя.
- Ну, да. Да что с тобой говорить: у тебя все смех. Пойдем-ка, брат, лучше чай пить. Вон и хозяйка пришла.
В столовой зашуршало женское платье и загремели чашки. Гость и хозяин вошли в столовую.
- Вот, рекомендую тебе, - сказал Щетинин жене, - друг и гонитель мой Яков Васильич Рязанов. Позвольте вас познакомить.
Хозяйка остановилась на минуту с чайником в одной руке и протянула гостю другую.
- Да уж мы виделись, - сказала она мужу.
- Когда?
- Я сейчас застал Марью Николавну, - сказал гость, - там на крыльце недугующих исцеляла.
Марья Николавна слегка улыбнулась, но вслед за этим наморщила брови и сейчас же привела лицо свое в порядок.
- А вам это смешно? - спросила она, наливая чай, и понемногу начала краснеть.
- Нет, не смешно.
- Скажи пожалуйста, - спросил Щетинин, положив руки на стол.
- Что это у вас в Петербурге все так, что вы не можете ни о чем серьезно говорить?
- Нет, не все, - совершенно серьезно сказал Рязанов и стал размешивать чай.
Помолчав немного, он как будто про себя повторил:
- Не все, - и, рассматривая что-то в стакане, продолжал: - Нет, есть и такие, которые обо
всем серьезно говорят. И даже таких гораздо больше. Я как-то одного встретил на улице, - я в баню шел, - "пора, говорит, нам серьезно приняться за дело". Я говорю: "Да, говорю, пора, действительно, говорю, пора. До свиданья". - "Куда же вы?" - говорит. "А в баню, говорю, омыться". - "Да, говорит, у вас все шутки. Я серьезно..." Ну, что же делать? - Вдруг спросил Рязанов, поднимая голову. - Ведь я тоже серьезно ему отвечал, а он говорит: шутки.
