- Ничего я не воображаю. Ты говоришь, а я слушаю.

- Ну и слушай же толком. Я тебе серьезно говорю.

- Говори!

- Ничего я противозаконного не затеваю, никаких я теорий не провожу, я делаю только то, что всякий из нас обязан делать.

Щетинин встал с дивана, провел рукой по волосам и сейчас же опять сел: он, по-видимому, затруднялся, с чего начать, и царапал клеенку на диване; Рязанов спокойно и внимательно глядел ему в лицо.

- Прежде всего, - заговорил, наконец, Щетинин,  - ты должен согласиться с тем, что всякое общественное дело тогда только может быть прочно, когда оно основано на чисто народных началах.

- Да.

- Пока народ не подал своего голоса, пока он молчит и только слушает, никакая пропаганда не поведет ни к чему.

- Ну, так что ж?

- А то, что, следовательно, мы должны все наши силы направить на то... Да ты, может быть, спать хочешь?

- Да, брат, хочу.

- Так мы еще успеем переговорить обо всем. И я-то хорош! Человек устал... А что же чаю? Постой, я сейчас спрошу.

Щетинин позвонил. Прошло несколько минут, никто не являлся.

- Должно быть, спят уж, - сказал Рязанов. - Да и не нужно. Бог с ним, с чаем. Прощай!

- Ну, как же это! Я тебя провожу по крайней мере...

Щетинин заторопился, взял свечу и повел гостя во флигель.

Рязанов, оставшись один, разделся, отворил окно, потянул свежего воздуха, поглядел в темный сад, потонувший во мраке, и задумался. За стеной кто-то во сне старался выговорить:

- Ме-ме-мери-мериленд 13.

Рязанов погасил свечу и лег спать.

II

На другое утро гость проснулся рано, потому что рядом, за перегородкою, чуть свет началась возня: кто-то ходил по комнате, шуршал бумагою, шептал и сам с собою разговаривал. В отворенное окно вместе с утренним холодом влетали веселые звуки птичьего говора, заглушая тревожный и ласковый шепот, проникавший из сада. Гость оделся и сел у окна.

- Господин Рязанов, вы не спите? - спросил за перегородкою знакомый голос.

- Не сплю.

Вошел письмоводитель.

- Мое почтение! Ну, как спали? Ничего? А я, черт ее возьми, всю ночь промучился. Я слышал, как вы вчера пришли. Мушку поставил за ухом. Чево-с? Оглох. за рыбой ходил, простудился. Оглох.

Письмоводитель держал голову немного набок, а рукой прихватывал на шее мушку.

- Разве вы здесь живете?

- Здесь. Вот рядом-то. Тут у нас контора. Зайдите, полюбопытствуйте! Да что? Беспорядок.

Пришли в контору; такая же комната, как и первая: голые стены, стол с чернилицею и бумагами, два стула, шкаф.

- Вот-с, присутствие! Бумаги вот, книжки... У нас по книжкам все расчет. С бабами такая итальянская бухгалтерия у нас идет, двойная, с бабами. Сейчас ей крeдит... А! Рот разинет. Дуры!.. Ведомости тут... Отношение мирового посредника... Тоже приказчик у нас умен... "Имею честь покорнейше просить вас, милостивый государь, выслать для объяснения..." Так тебе сейчас и выслали. Дожидайся!.. "Приидя ко мне на барский двор, с дерзостию отвечал..." Хм! Чертовщина!

Письмоводитель рылся в бумагах, читал их, бросал, опять принимался читать, вдруг швырнул какой-то пакет на пол и сказал:

- Что ж вы не садитесь?

- Нет, я пойду.

- Ну как хотите.

- А тут что же такое?

- Тут я живу. Пустяки всё.

Он отворил дверь в маленькую комнату, всю заваленную газетами, нотами, панталонами... На окне халат висит, чижик в клетке, духота, кровать стоит и скрипка лежит на кровати.

- А вы играете на скрипке?

- Черта я играю. Ничего я не умею. Так... Пойдемте! Что тут еще... Вы куда? Гулять? И я гулять. Нет, мне нужно. Что ж вы стоите? Надевайте картуз!

На дворе никого не было. От дома лежала широкая тень на траве; по кирпичному забору прыгали воробьи.

- Вы куда же? В сад, что ли? - спросил письмоводитель.

- Мне все равно.

- Ну, так пойдемте на базар.

- Пожалуй! А где же у вас базар?

- А вон площадь-то, за церковью. Базарная площадь. Сельскими произведениями торгуют: деготь тут это у них, лапти... Такая чушь! Коммерция!

Идет баба с ведрами; повар в белой куртке несет с погреба говядину; лошадей ведут на водопой; лягавая собака идет, хвостом машет...

- Танкред! Хо! Дурак, - говорит письмоводитель, лаская собаку.

- Ну, ну, ну! Ступай, ступай! Нечево, брат, тут, нечево. Ты и рад.

Танкред с неудовольствием отходит.

- Ах, постойте, - говорит письмоводитель,  - забыл я тут... Дельце есть. Одна минута.

Вошли в людскую.

Стряпуха хлебы в печку сажает, грудной ребенок вертится у ней под ногами.

- Уйди ты, пострел! Чево-с?

- Матвей дома? - спрашивает письмоводитель.

- Нету; на футор до свету уехал.

- Скажи ему, что ж он о пашпорте-то о своем не хлопочет. Ведь штраф заплатит.

- Скажу.

- То-то, скажу. Ишь, тараканов что развели!

- Кто их разводит, проклятых?

- Вы разводите. Вы их любите до смерти; а после в ухо заползет. Ишь ты! Ишь ты! Это что? А? О дьяволы! Вот вас, чертей, за это надо разжечь. Что? Нет, врешь! Вы их жрете, анафемы. Пойдемте! Тут, я вам скажу...

Идет по двору мужик.

- Здравствуйте, Иван Степаныч!

- Здравствуй! Что тебе?

- К вашему здоровью.

- Зачем?

- Все насчет своих делов.

- это насчет телушки-то? Знаю. Деньги принес?

- Нет, не принес.

- Так что ж ты? Разговаривать пришел?

- А я так полагал, по-суседски, мол.

- Ступай, по-суседски деньги неси!

- Да ведь что ж, Иван Степаныч, много ли она потравила, - сами изволите знать. Только что быдто находила.

- Вас, мошенников, учить надо.

- Учить, это точно, Иван Степаныч; только, кажется, мы тоже довольно учены.

- Нет, мало.

- Ну, теперь, позвольте, так будем говорить: ваша скотина зашла ко мне в огород...

- Ну, и загоняй ее!

- Загнать недолго, да на что ж так-то?

- Как на что? Барин штраф заплатит.

- Ну, это тягайся там с вами еще! А незамай же я ей ноги переломаю, она лучше ходить не станет.

- Вот ты поговори еще!

- Право слово, переломаю.

- Ладно, брат. Толковать с ним. Очень нужно. Экой народишко подлый! То есть, я вам скажу, тут какую нужно дубину!..

- Неужели?

- Ей-богу. Помилуйте! Что это такое? Так набалованы! Так... Землю даром отдали. Э! Да что уж тут... Вот она, рыга-то.

- Где рыга?

- А вон, желтая, видите?

- что же там?

- Мaшины. Земледельческие орудия... Даром деньги... Нет, одна ничего. Это штука любопытная, - грабли. Сейчас везет, везет, - раз! А, чтоб те! Англичане деньги берут. Нет, они хитрые, анафемы, шут их возьми. Да. Молотилка такая есть, чудесная. Семьсот целковых... Все равно вот, - пушка. Захотел, куда хочешь. Вот шельмы-то! занимательная штука. Ну, только тяжела, никуда не годится. Эй, Трофим, поди сюда! Это что у тебя в руке?

- Гвоздь.

- Ну, ступай!

Идут дальше. Солнце начинает припекать. Селo. Старухи в синих платках сидят с детьми на завалинах; больной теленок лежит середь улицы, греется; нищий крадется сторонкой, и дребезжит его старческий голос:

- Родителев поминаючи, Христа ра-ади!

Письмоводитель ежеминутно останавливается, разговаривает с собаками, землю ковыряет палкой, ругается, а сам нет-нет и прихватит себя за мушку.

Идут селом прохожие, с лаптями и косами на плечах, идут молча, руками машут.

- Куда вы? - спрашивает их письмоводитель.

- На Дон, в казаки, - отвечает один прохожий.

- Сено косить, кормилец, сено, - проходя мимо, добавляет другой.

- Или у вас своего нету?

- У нас его отродясь не было, - на ходу отвечает третий.

- Ну, с богом, - говорит письмоводитель.

- Спасибо, родимый.

Базарная площадь. В конце виден кабак, навесы для торговли, лавочка и дума 1. Куры копаются середь площади, тишина, слышно, как свинья чешется об угол думы и вполголоса отрывисто похрюкивает.