- Мы к тебе еще придем,- сказала Нвард.
Каро улыбнулся.
- И Тигран придет,- добавила Нвард.
- Тигран...-прошептал Каро,- хороший, настоящий человек...
- И честный! - Это сказал Сероб.
- Идемте,- прервал я их излияния.- Поправляйся, Каро.
- Скоро поправится,- опять пробурчал Длинный Акоп.- Что особенного, слепая кишка... Вот на желудке операция - это да...
...Мы вышли из больдицы. У ворот Сероб взял меня за руку. Мы опередили Нвард и Рыжего Давида на несколько шагов.
- Возьми,- сказал он, протягивая мне пять рублей.
- Что это? Зачем?
- Они твои.
- Мои?
- Мы знали, что ты... но, понимаешь...
- Знаешь что? - разозлился я.- Пусть остаются у тебя. Пригодятся, когда вместе отправимся ловить кенгуру!
Сероб удивленно посмотрел на меня. Я ускорил шаги.
- Подожди! - крикнул Сероб.- Ведь мы с Натанаелом шли уже за тобой. Но Каро вдруг забрали в больницу, и мы бросились туда. А пока его оперировали, у нас все из головы вылетело, даже то, что ты остался там, в пещере...Он говорил быстро-быстро, может, чтоб я не прервал его.Пока оперировали, мы стояли во. дворе больницы. И Нат тоже. Потом врач сказал, что все прошло благополучно.
Я и вспомнил про тебя. Уже темно было. Сказал обо всем Нату. Так, мол, и так... Мы уже, пошли и вдруг в конце улицы увидали тебя и деда Гласевоса. Поверь мне, не думай ничего плохого.
- Я и не думаю,- сказал я.
- Забудь, пожалуйста, про это.
- А вот забыть не забуду. Шутка ли - библиотеку нашел! Не сто, раз в жизни подобное случается.
- Это да...- протянул Сероб.
И мы поспешили. Нвард с Рыжим Давидом уже обогнали нас и оставили далеко позади. Надо нагнать их.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Старинный род Пахлеванянцев. Семейный совет.
Рубен уезжает, чтобы стать горожанином.
Я смотрел на коричневую рамку, что висела на стене.
Рамка всего только для одной картины. Но под стеклом было, наверное, около ста фотографий - история целого рода.
История нашего рода. Кого только нет под стеклом в этой рамке!
В темном овале на фоне причудливого замка подстриженный под бокс человек с напряженной улыбкой на лице, по утверждению всех взрослых - мой отец Аршак из рода Пахлеванянцев. Мне не верилось, но отец и сам говорил, что это он. А вон в гимнастерке с патронташем, в котором неясно,, есть ли патроны,- это мой родной дедушка Гурген Пахлеванянц. У него и кинжал на поясе. Кинжал и сейчас хранится у нас. Лежит в сундуке. В том самом, на котором я сижу и. глазею на фотографии...
Человек с бородой и густыми усами, торжественно серьезный, чья фотография в верхнем углу справа, - дед отца, сам знаменитый Пахлеван, чьим именем теперь прозывается весь наш род. Я всегда удивлялся, глядя на него. Худой и какой-то даже болезненный на вид (но это, может, оттого, что фотография от времени пожелтела, так кажется?), он был пахлеваном[ Пахлеван - силач, борец. ]. Неужели раньше были такие пахлеваны?..
Самая большая фотография -помещена в центре рамки.
Кто-то, очень, говорят, похожий на меня, сидит в старинном, как в. музеях, кресле и смотрит мне прямо в глаза. И взгляд его выражает удивление. А чему человек удивляется, подика узнай через столько лет! Л еще он немножко самодовольный какой-то. Но это, наверно, потому, что рядом с ним стоит одетая в национальный костюм, украшенный золотыми монетками, застенчивая девушка-невеста. Это старая-старая фотография. Это родителей отцова деда. Как их звали, не знает никто, даже отец мой не знает. А фимилию и вовсе не узнать. Ведь весь наш род потерял старую фамилию, всех стали по прозвищу деда именовать.
Много в рамке и других фотографий. И все это опять дедушка, бабушка, отец мой, мама, Тубен и я...
Очень я люблю смотреть на фотографии и думать про всякое. Иногда так задумаюсь, что дедушка с патронташем начинает со мной разговаривать. И хотя на фотографии ему всего лет тридцать, он делается вдруг семидесятилетним стариком, таким, каким был два-три года назад, пока не умер в один из дней, совсем неожиданно. Помню, как утром встал, сказал, что хочет в последний раз сам полить огород, а вечером попросил у мамы тарелку спаса[Спас - суп из квашеного молока, заправленный рисом. ] и объявил, что решил через несколько дней покинуть этот мир, оставить его нам. Я был уверен, что дедушка шутит. Но напрасно.
В серьезных делах дед шутить до любил. Гурген Пахлеванянц был хозяином своего слова...
Сейчас я вот тоже почувствовал себя каким-то одиноким и уселся на сундук. В комнате тишина необыкновенная, хотя и Рубен, и отец, и мама тут. Вон сидят за столом, только минуту назад отец, Аршак Пахлеванянц, раздраженно хлопнул ладонью по столу и что-то сказал осипшим голосом.
Но сейчас опять тихо. Тишина вползла в комнату в дверную щель, в открытое окно. Она принесла с собою монотонное стрекотание сверчка, журзание воды, текущей по картофельным грядкам, беспрерывный урчащий лай собаки, похожий на рокот старого "чихающего" мотора мотоцикла.
Это, конечно, еще не настоящая тишина. Вот после полуночи наступает полная тишина. И только пчелы в ульях жужжат и... звезды в небе шепчутся. У нас в Лусашене звезды всегда шепчутся.
Рассыпанные по всему небу, от дальнего края поля до вершины горы Чатал, звезды сверкают и шепчут друг другу про все, что творится в космосе.
"Эх, жизнь, жизнь..." -вздыхает вдруг дед Гурген из рамки. Я молча смотрю на него и жду, что будет дальше.
В таких случаях всегда надо очень терпеливо ждать, пока Гурген из рода Пахлеванянцев соберется с мыслями и настроится для беседы со мной.
"Не понимаешь ты, мал еще,- после секундной паузы продолжал дед.- А когда поймешь, кто знает? Буду ли я тогда на свете или не буду?" Я согласно киваю головой.. Но дед не замолкает. Гурген Пахлеванянц твердо решил высказать свое мнение до конца. Он бесшумно выходит из рамки. И вот уже стоит передо мной. И оба мы будто не дома вовсе, а во дворе. А на улице не ночь, только еще вечер.
Дед присел, привалясь к стене ацатуна. В руках- у него четки из персиковых косточек.
Я сел прямо на землю, сильно прогретую за день и потому горячую, словно печь.
Между пальцами пробегает муравей. Он мечется тудасюда: пока не знает, как ему утащить огромного овода.
Ищет, за что бы ухватиться. Наконец находит. Берется за крыло челюстями и лапками и волочит. Овод тяжелый. Муравей мается. Но вот ему на помощь объявляются и другие муравьи. Они сначала сообща решают, как им быть. А потом все вцепляются в добычу и тащат ее. Вот они уже прошли с полметра. Я беру с земли веточку и бросаю ее в "караван"...
"Мир уменьшился... Очень уменьшился,- говорит дед.Больше некуда... но кто знает?.." "Как то есть уменьшился?" - мысленно удивляюсь я.
"Где это слыхано, чтобы всего за каких-нибудь полтора часа человек облетел Землю? Кто бы у нас в такое поверил, скажем, лет двадцать назад? А люди все еще слушают сказки деда Бархудара. И думают, что стали горожанами".
"Не стали разве? - спрашиваю я.- В газетах ведь писали, что..." "Писали! - нараспев говорит Гурген Пахлеванянц. - Ну и что ж, что писали. Что изменилось? Люди-то остались, какими и были? Человек должен измениться! Человек".
"В чем измениться?" "На мир он должен смотреть сверху. Смотреть и видеть, понимать, что это всего-навсего небольшой шар!..- Дед говорит, а сам стучит косточками-четок.- Деревня!.. Город!.. Пустое все это. Вставай, поезжай в город. Все равно останешься крестьянином. Просто город станет большой деревней. Э, да ты не поймешь! Мал еще. Человек должен измениться! Человек".
- Чего ты сердишься?..- Глухо ухнул надо мной голос брата.
В одно мгновенье я снова очутился в нашей столовой на сундуке. А дед Гурген опять стал фотографией. Я еле оторвал взгляд от рамки и посмотрел на сидящих за столом.
Отец. Какой он худой... Опершись локтями о стол, курит "Аврору". Дым пускает через ноздри прямой струйкой.
