– Чему ты улыбаешься, подонок? – спросил полицейский, пытающийся выбросить кипу окровавленных полотенец, при этом не запачкав кровью свои руки.

Курц постарался придать своему лицу нормальное выражение. Его развеселила мысль о залоге. В настоящий момент все, что было у него на этом свете, заключалось в тоненькой пачке банкнот – меньше двадцати долларов. Арлена изрядно истощила его запасы, закупая компьютеры и остальной офисный хлам. Нет, ему придется посидеть – сначала здесь, в камере предварительного заключения в здании суда, затем в тюрьме округа Эри – до тех пор, пока кто-нибудь из прокуратуры не обратит внимание на то, что на самом деле никакого дела против него нет, а Хатэуэй просто втирает очки.

Что ж, рассудил Курц, ему не привыкать сидеть и ждать.

– Ты меня понял, мой мальчик? – в четвертый раз спросил Бандана Малькольм Кибунт. – Завтра ему будет предъявлено обвинение, после чего он переселится в тюрьму округа, в общее отделение. Его переведут или завтра вечером, или послезавтра утром.

– Я в-все понял, – заикаясь, промолвил Бандан, начиная клевать носом.

Его взгляд становился все более мутным, но Малькольм пришел к выводу, что Бандан еще достаточно вменяем.

– Хорошо, – сказал Малькольм, похлопав наркомана по голове в красной банданке.

– Знаешь, я только н-никак не могу понять, и я как раз хотел у тебя спросить, – продолжая клевать носом, Бандан прищурился, пытаясь сосредоточить взгляд. – Слушай, Малькольм, чего это ты к старости стал таким щедрым, мать твою? Ты меня понимаешь? С чего это ты отдаешь все десять штук «Мечети» мне и моим ребятам за то, что мы пришьем этого белого ублюдка? Ты слышишь, что я говорю?

Малькольм разжал руку.

– Я тут ни при чем, Бандан. Это братва из «Мечети» хочет отправить его на тот свет. Мне до него никак не добраться, поэтому я и решил шепнуть тебе словечко, мой мальчик. Если ты захочешь поделиться со мной своим вознаграждением, я не буду иметь ничего против. Но мне никак не добраться до этого ублюдка, ты меня слышишь? Так что если твои ребята провернут это дельце… – Малькольм пожал плечами. – Ублюдок мертв, братва из «Мечети» счастлива, всё в ажуре.

Бандан нахмурился, пытаясь протащить услышанное через свой одурманенный наркотиками мозг, но, похоже, у него никак не получалось.

– Завтра в тюряге день свиданий, – наконец сказал он. – Если встать пораньше, часов в десять, бросить словечко Ллойду, Малышу Пи-пи и Дариллу, к закрытию твой белый дружок уже будет куском мертвечины.

– Возможно, его переведут в тюрьму округа послезавтра, – напомнил ему Малькольм. – Но, вероятнее всего, все же завтра. Завтра ему предъявят обвинение, завтра и повезут в автобусе с решетками.

– Как скажешь, – глупо ухмыльнулся Бандан.

– У тебя есть фотка его физии, мой мальчик?

Бандан похлопал нагрудный карман своей грязной куртки армейского образца.

– Фамилию не забыл, мой мальчик?

– Куртис.

– Курц, – поправил Малькольм, постучав клюющего носом Бандана по затылку, повязанному красной банданкой. – Курц.

– Как скажешь, – тряхнул головой Бандан, выбираясь из «Мерседеса».

Пошатываясь, он пошел по тротуару. К нему присоединились его такие же одурманенные дружки. Сунув руку в карман мешковатых брюк, Бандан вытащил пригоршню ампул с крэком, которые ему дал Малькольм, и стал раздавать их своим приятелям, словно конфеты.

Курц уже почти успел забыть, какими хаотически безумными кажутся муниципальные камеры временного содержания в сравнении со строго упорядоченным сумасшествием настоящей тюрьмы. Свет горел всю ночь напролет; чем ближе к утру, тем в больших количествах притаскивали новых задержанных. К полуночи в камере было уже двенадцать человек; шум и зловоние были такими, что свели бы с ума буддийского монаха. Один наркоман попеременно кричал, плакал и ругался; его то и дело рвало. Наконец Курц прекратил его страдания, сдавив двумя пальцами нерв, проходящий вдоль сонной артерии. Охрана и не подумала зайти, чтобы убрать рвоту.

В камере было трое белых, включая отрубившегося наркомана. Черные, как обычно, четко обозначили свою территорию и теперь злобно таращились на Курца. Он понимал, что если его узнают, ему придется нелегко. Всем чернокожим известна фетва,[2] вынесенная «Мечетью смерти», а значит, ночь будет очень длинной. У Курца не было ничего, что он мог бы использовать в качестве оружия: ни пружины, ни скрепки, ни шариковой ручки, ничего острого. Поэтому он решил просто оборудовать систему предварительного оповещения и попытаться хоть немного поспать. Сбросив заснувшего крепким сном наркомана с одной из четырех коротких скамеек, Курц с помощью ребра ладони убедил второго белого арестованного также улечься спать на полу. Затем он сложил из двух безжизненных тел своеобразную баррикаду в ярде от скамейки. Конечно, негры без труда преодолеют это импровизированное препятствие, но все же оно хоть сколько-нибудь замедлит их продвижение. Разумеется, Курц не имел никаких предубеждений против афро-американцев; просто их было много, и они, возможно, слышали об обещанной награде.

Вылезшие неизвестно откуда тараканы разбежались по полу. Подкрепившись в луже блевотины на ничейной территории, они исследовали складки одежды наркомана, а затем сгрудились на голой щиколотке второго арестованного белого.

Свернувшись калачом на жесткой скамейке, Курц закрыл глаза, забывшись в полудреме, однако лицом он оставался к сгрудившимся напротив неграм. Через какое-то время их разговоры смолкли; негры кто забылся беспокойным сном, кто просто сидел, бормоча себе под нос ругательства. Полицейские то и дело проводили мимо решетчатой стены проституток и наркоманов, рассаживая их в камеры дальше по коридору. Судя по всему, гостиница еще не вывесила на ночь табличку «Свободных мест нет».

Где-то около двух часов ночи Курц вдруг проснулся и автоматически выбросил вперед кулак в убийственном ударе. Какое-то движение. Однако оказалось, это лишь полицейский в форме отпер дверь в камеру.

– Джо Курц! – окликнул он.

Курц осторожно направился к двери, стараясь не поворачиваться спиной ни к полицейскому, ни к остальным задержанным. Возможно, Хатэуэй замыслил что-то еще. Едва ли его пыл остудила неудача с подброшенным «смит-вессоном». А может быть, кто-нибудь из полицейских, увидев бумаги об аресте Курца, связал его с приговором «Мечети смерти».

Полицейский в форме был толстым, неповоротливым и сонным, и – как и все охранники на этаже с камерами – он оставил свое оружие за наружной решеткой. В руке у него была резиновая дубинка, а на поясе висел баллончик со слезоточивым газом. За всеми перемещениями по коридору следила видеокамера. Курц решил, что, если Хатэуэй или кто-нибудь другой ждут его за углом коридора, он сможет разве что отобрать у толстого полицейского дубинку, использовать его самого, как живой щит, во время перестрелки, а затем попытаться сблизиться со своим противником. План был никудышным, но ничего лучше, не имея доступа к другому оружию, Курц придумать быстро не смог.

Но за углом коридора его никто не ждал. Толстый полицейский без каких-либо происшествий провел Курца через многочисленные двери и решетки. В приемном отделении другой заспанный сержант вернул ему в бумажном пакете бумажник, ключи и мелочь, после чего Курца спустили по черной лестнице на первый этаж. Полицейский отпер решетчатую дверь, и Курц оказался на свободе.

В грязной комнате ожидания на длинной скамье сидела красивая брюнетка – с пышной грудью, длинноволосая, с нежной кожей и соблазнительным взглядом. При появлении Курца она встала. Курц успел рассеянно подумать, как можно выглядеть такой свежей и собранной в два часа ночи.

– Мистер Курц, вы дерьмово выглядите, – заметила брюнетка.

Курц молча кивнул.

– Мистер Курц, меня зовут…