– Egy uveg Sor, kerem, – обратился к ней священник, оглянувшись на Кейт. – Пожалуй, пиво нам не помешает.

Хмурая женщина покачала головой.

– Nem Sor… Coca-Сola… husz Forint.

О’Рурк скривился и подал ей бумажку в пятьдесят форинтов.

– Kettо Coca-Colas, – сказал он, подняв два пальца. – Сдача? A… Fel tudya ezt valtani?

– Nem, – отрезала хмурая проводница, подала две маленькие бутылочки кока-колы и задвинула дверь.

В купе Кейт открыла бутылки открывалкой из складного ножа, который ей когда-то подарил Том. Они сделали по глотку, поморщились и посмотрели на мелькающие за окном темные деревья.

– Поезд прибывает в Бухарест примерно в десять утра, – сказал О’Рурк. – Вы уверены, что не хотите на нем остаться?

Кейт закусила губу.

– Наверное, глупо – выходить из поезда посреди ночи. Вы, должно быть, считаете меня круглой дурой.

Священник допил коку и молчал еще с полминуты.

– Нет, – произнес он наконец. – Думаю, переезд через границу может оказаться концом путешествия. Лу-чан нас предупреждал.

Кейт вглядывалась в темноту за окном.

– Похоже на манию преследования, да? О’Рурк кивнул.

– Верно… Но даже у маньяков есть враги. Кейт подняла глаза.

– Шутка, – пояснил священник. – Давайте действовать по плану.

Кейт поставила бутылку и поежилась. Она и представить себе не могла, что будет посреди ночи тащиться куда-то в этом кошмарном поезде. Единственным источником света в купе служила слабенькая, ватт на десять, лампочка под потолком.

– А что помешает цыганам ограбить нас и убить?

– Ничего, – ответил О’Рурк. – Если не считать того, что Янош уже имел с ними дело и, случись с нами что-нибудь, сообщит властям. Думаю, все будет нормально.

Свет прожектора локомотива выхватил из темноты деревья, которые тут же сменились пастбищами.

– Расскажите мне о цыганах, Майк. Священник потер руки и подул на них, пытаясь согреть.

– Об их древней истории или поближе к нашим временам?

– Все равно.

– О европейских цыганах вообще или только о румынских?

– О румынских.

– Жилось им не слишком-то легко, – начал О’Рурк. – До тысяча восемьсот пятьдесят первого года они были рабами.

– Рабами? Мне казалось, что рабство в Европе отменили задолго до этого времени.

– Все правильно. Но только не в Румынии и не по отношению к цыганам. Да и потом им было ненамного легче. Гитлер пытался решить «цыганский вопрос» за счет их уничтожения в концлагерях по всей Европе. В Румынии во время войны погибли больше тридцати пяти тысяч человек, единственное преступление которых состояло лишь в том, что они цыгане. Кейт нахмурилась.

– Я не знала, что Румыния была оккупирована немцами.

– Она и не была оккупирована.

– Да? Э-э-э… расскажите дальше.

– Так вот, примерно четверть миллиона людей назвали себя цыганами во время последней переписи в Румынии. Большинство же не захотели указывать свою истинную национальность из-за официальных преследований, так что на самом деле в стране их не меньше миллиона.

– Каких преследований?

– При Чаушеску в Румынии официально не признавали цыган отдельной этнической группой – только частью румынской нации. Официальной политикой была «интеграция», что на практике означало разрушение цыганских таборов, отказ в выдаче виз, гражданство второго сорта, а работа – третьего, расселение цыган в городских гетто или специальных поселениях, где на улучшение условий жизни не выделялось ни гроша. К цыганам вообще относились с презрением и с предубеждением, приблизительно так же, как к чернокожим в Америке лет семьдесят тому назад.

– А сейчас? – спросила Кейт. – После революции? О’Рурк пожал плечами.

– Законы и отношение практически не изменилось. Сами видели, что большинство «приютских детей», которых усыновляют американцы, из цыганских семей.

– Да, – согласилась Кейт. – Дети, проданные своими же родителями.

– Так точно. Дети – единственная роскошь, которой цыганские семьи располагают в изобилии.

Кейт смотрела в темноту.

– А у Влада Цепеша были какие-то особые отношения с цыганами?

О’Рурк усмехнулся.

– Это было чертовски давно, но… Да, я тоже об этом читал. Старый Влад Дракула окружил себя телохранителями из цыган: одно время у него все войско состояло только из них, и он часто использовал их для особых поручений. Когда бояре и прочая знать восстали против Дракулы, верность ему сохранили только цыгане. Кажется, еще в те времена они ненавидели всякую власть…

– Но Влад Прокалыватель сам был властью.

– Всего несколько лет. Вспомните, что он больше спасался бегством до и после правления, чем правил. Чего Дракула никогда не жалел для цыган и за что они всегда отвечали ему взаимностью, так это золото.

Кейт состроила гримаску и поближе придвинула к себе сумочку.

– Будем надеяться, что пара тысяч долларов вполне заменит то самое золото.

Отец Майкл О’Рурк кивнул, и дальше они сидели молча, пока поезд подскакивал, дребезжал и стучал, отмеряя километр за километром в сторону румынской границы.

Лёкёшхаза был приграничным городком, но О’Рурк сказал, что настоящая таможня в Куртичи – румынском городке несколькими милями дальше. По его словам, там все как в старые добрые дни: подозрительные контролеры, которые барабанят в дверь купе в полночь или на рассвете в зависимости от того, в какую сторону направляется поезд, пограничники в портупеях, автоматы, собаки, что-то вынюхивающие под поездом, другие пограничники, перетряхивающие матрасы и одежду во всех купе.

Они не стали дожидаться таможни. Большинство оставшихся пассажиров-венгров сходили в Лёкёшхазе, и Кейт со священником присоединились к ним. Они прошли по платформе, смешавшись с толпой, и покинули освещенное место, оказавшись за зданием вокзала. Вок-зальчик был небольшой, да и городишко маленький, так что им понадобилось пройти всего пару кварталов, чтобы очутиться на окраине. Вокруг было очень темно. С полей за пустынным шоссе дул холодный ветер. Где-то неподалеку лаяли и выли собаки.

– А вот и кафе, о котором говорил Чоаба. – О’Рурк кивнул в сторону запертого и закрытого ставнями строения. На окне висела табличка с надписью «ZARVA», что О’Рурк перевел как «закрыто», а табличка поменьше с надписью «AUTOBUSZ MEGALLO» вызвала у Кейт сомнения, поскольку она никак не могла поверить, что здесь ночью могут останавливаться какие-нибудь автобусы.

Они перешли в тень заброшенного шлакоблочного дома напротив кафе и стояли там, переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться.

– Больше похоже на декабрь, чем на октябрьскую погоду, – шепнула Кейт, после того, как они простояли минут десять – двенадцать.

О’Рурк придвинулся ближе. Кейт ощутила запах мыла и крема для бритья, исходивший от его щеки над аккуратно подстриженной бородкой.

– Вы еще не знаете ни венгерской, ни румынской зимы, – шепнул он в ответ. – Уж поверьте, для Восточной Европы это довольно мягкая октябрьская погода.

Они услышали, как поезд отошел от станции, лязгая вагонами и выпустив облако пара. Минутой позже по шоссе медленно проехала полицейская машина, но Кейт и О’Рурк были надежно скрыты тенью, и машина, не останавливаясь, поехала дальше.

– Наверное, воевода Чоаба решил, что четырех сотен ему хватит, – шепнула Кейт еще через мгновение. Руки у нее дрожали от холода и волнения. – Что будем делать, если…

О’Рурк прикоснулся к ее перчатке. На шоссе появился старый, потрепанный фургончик; одна фара его была сбита и освещала поле, а не дорогу. Машина въехала на закрытую стоянку при кафе и дважды мигнула фарами.

– Вперед, – шепнул О’Рурк.

Воевода Чоаба провез их всего километров десять от Лёкёшхазы, после чего они свернули с шоссе на изрытый колеями проселок, проехали мимо скопления цыганских кибиток – точно таких же, какими Кейт представляла их по детским книжкам, – и подкатили к краю оврага, где грунтовка заканчивалась.

– Пошли, – сказал цыган, сверкнув золотыми зубами в свете фонарика, который держал в руке. – Дальше пешком.