Грипп Эти сны меня уморят в злой тоске!.. Снилось мне, что я у моря, на песке… И мельте́шит альбатросов белизна, И песков сырую россыпь мнет волна. Я одна на побережье, на песке. Чей-то парус небо режет вдалеке… И густое солнце стелет зной вокруг… …Я очнулась на постели вся в жару… Но вокруг еще – кораллы, моря хрип… Мне сказали – захворала! Это – грипп… «Да, конечно, это климат подкачал… Ты просил меня, любимый, не скучать. Я старалась не заплакать при тебе… Но зачем такая слякоть, свист в трубе?! Я боюсь – меня уморят города… Мы с тобой увидим море скоро… да?» 31 января 1927 Беатриче В небе грозно бродят тучи, закрываю Данте я… В сумрак стройный и дремучий входит комната моя… Часто-часто сердце кличет в эти злые вечера: Беатриче, Беатриче, неизвестная сестра… Почему у нас не могут так лелеять и любить? Даже радость и тревогу не укроешь от обид… Почему у нас не верят, а позорно и смешно так любить, как Алигьери полюбил тебя – давно?.. Тупорылыми словами может броситься любой, заклеймили сами, сами эту строгую любовь… И напрасно сердце кличет, затихая ввечеру, Беатриче, Беатриче, непонятную сестру. 1 октября 1927 «О, если б ясную, как пламя…» О, если б ясную, как пламя, иную душу раздобыть. Одной из лучших между вами, друзья, прославиться, прожить. Не для корысти и забавы, не для тщеславия хочу людской любви и верной славы, подобной звездному лучу. Звезда умрет – сиянье мчится сквозь бездны душ, и лет, и тьмы, – и скажет тот, кто вновь родится: «Ее впервые видим мы». Быть может, с дальним поколеньем, жива, горда и хороша, его труды и вдохновенья переживет моя душа. И вот тружусь и не скрываю: о да, я лучшей быть хочу, о да, любви людской желаю, подобной звездному лучу. Невская застава 1927 Песня
Мы больше не увидимся – прощай, улыбнись… Скажи, не в обиде ты на быстрые дни?.. Прошли, прошли – не мимо ли, как сквозняки по комнате, как тростниковый стон… …Не вспомнишь как любимую, не вспомни – как знакомую, а вспомни как сон… Мои шальные песенки да косы на ветру, к сеновалу лесенку, дрожь поутру… 1927 «Как на озерном хуторе…» Как на озерном хуторе с Крещенья ждут меня – стреножены, запутаны ноги у коня… Там вызорили яро в киноварь дугу и пращурный, угарный бубенчик берегут… Встречали неустанно под снежный синий порск, а я от полустанка за сотню лет и верст… Встречали, да не встретили, гадали – почему? …Полночный полоз метил обратную кайму… И пел полночный полоз сосновой стороной, как в тот же вечер голос – далекий голос мой: «Ты девять раз еще – назад вернешься, не взглянув сквозь финские мои глаза в иную глубину… Вернись, забыть готовый, и путы перережь, пусть конские подковы дичают в пустыре… И киноварь не порти зря, и в омут выкинь бубенец – на омутах, на пустырях моя судьба и мой конец…» 1927 или 1928 «Галдарейка, рыжеватый снег…» Галдарейка, рыжеватый снег, небо в наступившем декабре, хорошо и одиноко мне на заставском замершем дворе… Флигель окна тушит на снегу, и деревья тонкие легки. Не могу укрыться, не могу от ночного инея тоски, если небо светится в снегу, если лай да дальние гудки… Вот седой, нахохленный сарай озарит рыданье петуха – и опять гудки, и в переулке лай, и заводу близкому вздыхать… Всё я жду – придешь из-за угла, где фонарь гадает на кольцо. Я скажу: «Я – рада! Я ждала… У меня холодное лицо…» Выпал снег… С заводов шли давно… «Я ждала не только эту ночь. Лавочка пушиста и мягка. Ни в душе, ни в мире не темно, вздрагивает на небе слегка…» Но ложится иней на плечах. За тремя кварталами пыхтит темный поезд, уходящий в час на твои далекие пути… 1927 или 1928 |
