…Эту же самую комнату. Но совершенно другую. Чистую, просторную, залитую ярким, почти нереальным солнечным светом, который лился сквозь белоснежные, легкие тюлевые занавески на идеально вымытых окнах. На подоконнике стояли цветы в горшках – герань, кажется. Письменный стол у окна был завален детскими рисунками – неуклюжими, выполненными дрожащей детской рукой, но такими… живыми. Яркими. Солнце, дом с кривой трубой, из которой шел дым колечками, смешные человечки с огромными головами. На одном из рисунков он разобрал корявые печатные буквы: «МАМА».

На стене, над столом, висели часы. Странные часы, в деревянном корпусе, инкрустированные какими-то полудрагоценными камнями, блестевшими в солнечном свете. Они вдруг начали бить. Громко, отчетливо, каждый удар отдавался в голове Олега гулким эхом: «Бом-бом-бом…». Двенадцать ударов. Полдень?

Звон часов стих так же внезапно, как и начался. И Олег услышал другой звук – тихий, но настойчивый, проникающий прямо в мозг. Голосок… тоненький, детский голосок.

– …У тебя разболелась голова, поэтому мы сейчас пойдем к доктору. Не бойся, он добрый. Делай шаг, вот так… сейчас другой… умница…

Голос доносился откуда-то слева. Олег, словно во сне, повинуясь невидимому зову, сделал несколько шагов в ту сторону… и увидел её.

Девочку. Лет семи, не больше. С двумя огромными, почти нелепыми белыми бантами в светлых, как лен, волосах, заплетенных в косички. Она сидела на чистом, выскобленном деревянном полу, спиной к нему, и что-то сосредоточенно говорила кукле, которую держала на коленях.

Олег замер, пораженный до глубины души. Он знал – абсолютно точно знал! – что это невозможно. Здесь, в этом аду, в этом царстве смерти и разрушения, не могло быть ничего подобного. Ни солнечного света, ни чистой комнаты, ни, тем более, этой девочки. Это был бред. Галлюцинация. Порождение его уставшего, измученного мозга. Но он видел ее. Слышал ее ясный, чистый голосок. Ощущал запах цветов с подоконника и пылинок, танцующих в солнечном луче.

Девочка, словно почувствовав его взгляд, замолчала. Перестала говорить с куклой. И медленно-медленно повернула голову. Подняла на Олега глаза.

И в этот момент Олег почувствовал, как по спине пробежал настоящий, леденящий ужас. Он увидел ее глаза. Огромные, пронзительные, недетские. Зеленые. Не просто зеленые – изумрудные, глубокие, как лесные озера, в которых можно утонуть. И в этих глазах не было ни детского любопытства, ни страха. В них был вопрос. Немой, но оглушающий, как взрыв: «Зачем ты здесь?».

Олег не знал, что ответить. Он стоял, как истукан, не в силах пошевелиться или произнести хоть слово. Он сам не понимал, зачем он здесь. В этой комнате. В этом видении. На этой войне.

– А я играю, – вдруг сказала девочка спокойным, будничным тоном, словно сжалившись над его ступором. Ее голос разрушил звенящую тишину.

– Во что?.. – вырвалось у Олега против воли. Горло пересохло, голос был хриплым, чужим. Зачем он поддерживает этот безумный, невозможный разговор?

– Вот, смотри, – девочка протянула ему куклу, которую до этого держала на коленях.

И только сейчас, когда кукла оказалась совсем близко, Олег заметил… у нее нет головы. Оторвана. Аккуратно, словно скальпелем. Из шеи торчали нитки и клочки какой-то набивки.

И в тот же самый миг видение лопнуло, как мыльный пузырь. Солнечный свет исчез, сменившись серым сумраком разрушенной комнаты. Чистые стены снова покрылись грязью и копотью, под ногами захрустело битое стекло, в нос ударил знакомый запах пыли и тлена. Обвалившийся потолок, мусор, холод… Олег снова был в своем мире. В реальном мире. В мире войны и смерти.

Но видение… оно не отпускало. Оно въелось в мозг, как кислота. Девочка с зелеными глазами. Безголовая кукла. Он вспомнил рассказы, что шепотком ходили по казармам и окопам – байки про девочку с зелеными глазами, которую якобы видели некоторые солдаты прямо перед своей гибелью. Призрак, предвестник смерти. Он всегда считал это бредом сивой кобылы, порождением стресса, усталости и страха. Солдатские суеверия. Чепуха.

Но теперь…

Он вдруг отчетливо вспомнил Лешку Михайлова. Веселого, разбитного парня, его однокурсника по училищу. Погиб здесь, месяца три назад. В разгар ожесточенного боя, когда пули свистели, как бешеные осы, Лешка вдруг остановился посреди улицы, на совершенно открытом месте. Замер, словно увидел что-то невероятное, завораживающее. Раскрыл рот, хотел что-то сказать… И тут же – короткая, злая автоматная очередь прошила его насквозь. Олег тогда подбежал к нему, пытался зажать раны, но было поздно. Лешка умирал у него на руках, захлебываясь кровью.

«Там… там же девочка… была…» – прохрипел Лешка из последних сил, глядя на Олега невидящими глазами. – «Девочка… с зелеными… глазами…»

Тогда Олег списал это на предсмертный бред. Шок. Что угодно. Но не сейчас. Сейчас, после этого странного, жуткого видения, он знал: опасность рядом. Она реальна. И она смотрит на него зелеными глазами.Тишина, которая обрушилась на Олега после исчезновения видения, была оглушительной. Серая пыльная комната, запах тлена, автомат в руках – всё вернулось на свои места. Но что-то необратимо изменилось. Этот холодный пот на спине был не только от осеннего ветра. Предчувствие, раньше бывшее лишь смутной тревогой, теперь превратилось в ледяную уверенность: смерть рядом. Она дышит ему в затылок. Зеленоглазая девочка. Лешка Михайлов. Безголовая кукла… Знаки. Господи, это были знаки.

Он резко, как на пружине, обернулся. Инстинкт, отточенный до звериной остроты, кричал об опасности. И не зря.

Из-за покосившегося дверного косяка слева, там, где только что в его видении стоял стол с рисунками, бесшумно, как тень, выскочила фигура. Человек. Враг. Боевик – темная одежда, перекошенное от ярости или наркотиков лицо, борода клочьями. В руке блеснуло лезвие ножа – длинное, узкое, как жало. Он двигался быстро, профессионально, явно целясь Олегу под ребра или в горло.

Краем глаза Олег успел заметить, как его бойцы – Ерохин, Семёнов, Игнат – уже скрылись в следующем дверном проеме, двигаясь дальше по коридору. Они не видели. Не слышали. Они были там, за углом, а он остался здесь, один на один с этой внезапной, молниеносной атакой. Значит, рядом могли быть и другие. Засада. Классика. Черт!

Но Олег был готов. Готовность к смерти – это часть работы. Доли секунды хватило, чтобы среагировать. Он отшатнулся, уходя с линии атаки, и одновременно выставил вперед руку с автоматом, принимая удар на цевье. Лезвие со скрежетом скользнуло по металлу. Он легко, почти автоматически, перехватил запястье противника занесенное над ним для второго удара. Борьба закипела – яростная, молчаливая, на пятачке грязного пола.

Олег был сильнее. Тренированнее. Он рванул руку боевика на себя, одновременно подсекая его ногой. Противник, не ожидавший такого отпора, потерял равновесие и с глухим стуком рухнул на спину, увлекая Олега за собой. Нож выпал из его руки, звякнув о бетон. Олег оказался сверху. Мгновение – и он выхватил свой собственный нож из ножен на поясе. Тяжелый, надежный, не раз спасавший ему жизнь.