Он носил также длинные волосы и бороду и, по совести говоря, напоминал своим видом русского или цыгана.

Дотошные гейтепинцы вскоре знали уж, что у приехавшего всего имущества один небольшой сундук, матрац, одеяло и большая теплая шуба.

Звали приезжего Ахмед. Говорил он с непонятным акцентом. Он, правда, пытался убедить людей, что он мусульманин, но все равно все его считали за русского и называли двояко: либо Почт-Ахмед, либо Рус-Ахмед.

Рус-Ахмед жил замкнутой, можно сказать, отшельнической жизнью. Никуда не отходил от своего дома, поглядывал на дорогу и, если видел, что никто не едет, не скачет, брался за лопату и начинал копаться в земле.

В первое время люди сторонились Рус-Ахмеда. Что общего может быть у правоверного мусульманина с крещеным человеком? Но постепенно привыкли к нему.

Ахмед купил лошадь, арбу, привез из города бочку для воды. В верхней части Гейтепе земля сухая, без полива там не вырастет ничего. Каждый день Ахмед ездил дватри раза на Куру за водой. Вокруг дома начала приниматься зелень.

Ахмед любил временами поохотиться, половить в Куре рыбу. Как и все гейтепинцы, он не любил сетей, а устраивался на каком-нибудь пне и маленькой удочкой ловил небольших рыбок. Сельские ребята иногда подшучивали над ним, а порой подходили к нему, и тогда завязывался разговор. Ледок отчуждения понемногу таял.

Рус-Ахмед часто сидел на крыльце "Заежа" и читал книгу. Иногда, собрав вокруг себя ребят, он рассказывал им о далеких краях, дремучих бескрайних лесах, шумных городах, больших реках, о странах, в которых царствуют снег и мороз. Ребятам больше всего нравилось, когда он рассказывал о замерзших реках, о том, как переезжают по ним арбы, о том, как люди гуляют прямо по воде или катаются на санях. Среди этих ребят был и младший сын Джахандар-аги Ашраф.

Их знакомство началось со спора.

Однажды Ахмед бродил неподалеку от дома Джахандар-аги по лугу, который тянулся вдоль берега Куры. По тропинке он шел в сторону просяного поля, надеясь подстрелить куропатку, которая, как он думал, прилетит с того берега Куры, чтоб поклевать просо. Вдруг из-под ног Ахмеда выпорхнула перепелка. Она стрелой пролетела в сторону поля. Два выстрела прозвучали одновременно. Птица камнем упала в траву. Ахмед поднял с земли птицу, и тотчас услышал гневный и резкий голос:

- Эй, Рус-Ахмед, я подбил эту птицу!

Ахмед повернулся и увидел подростка с ружьем в руках. Ему было лет четырнадцать - пятнадцать. На нем была черная вышитая чоха. Серая бухарская папаха сдвинута на затылок, иссиня-черные волосы упали на лоб. Мальчик, как видно, был очень взволнован.

- Откуда ты знаешь, что ты подбил птицу? Ведь я тоже стрелял!

- Как это откуда? Я не упустил до cих пор ни одной птицы.

- А вот сегодня может быть, упустил.

- Я говорю: отдай мою перепелку!

- Ну, а что будет, если я не отдам?

Парень поднял ружье:

- Убью.

- Разве человек может драться из-за такой пичужки? Хочешь, я подарю тебе ее?

- Не нужно мне никаких подарков. Я подбил ее, она моя. Кроме того, это наш луг.

Ахмед улыбнулся детской горячности Ашрафа. Побелевшее лицо мальчика выражало гнев.

- И все, что находится здесь, все ваше?

- А как же, по-твоему?!

- И лес на той стороне?

- Все.

- И вода?

- Перестань шутить. Давай сюда птицу!

Ахмед протянул птицу Ашрафу. Парень поднял крыло птицы и посмотрел, куда ударила дробь. Гнев на его лице исчез. Ахмед увидел на лице парня улыбку, а в глазах радость. В то же время ему как будто было жаль перепелку. Он разглядывал ее с любопытством ребенка, а не охотника.

- Ну что, доволен?

Ашраф улыбнулся. В улыбке проскользнула вроде как виноватость. Но нельзя было сказать, чем он огорчен - тем ли, что убил птицу, тем ли, что отнял ее у Ахмеда.

- Так где же мне теперь охотиться? Я вижу, все здесь ваше. Наверное, ты не разрешишь мне и рыбу ловить в Куре?

Ашраф не уловил шутки в разговоре Ахмеда.

- Вода в Куре не моя и рыбы ничьи. Они божьи. Какое мне до них дело.

- Птица тоже ведь божья, однако ты отнял ее у меня.

- Ее я подбил.

- Значит, говоришь, ты меткий стрелок и охотник лучше, чем я?

Ахмед все шутил. Ашраф же воспринимал его слова с полной серьезностью. У него засветились глаза и покраснели щеки, как у капризного ребенка, которого обижают.

- Ты не веришь, что я меткий стрелок?

- Не верю.

- Давай тогда поспорим. Увидим, кто лучше стреляет.

- Но это ваш луг, у меня нет права стрелять здесь.

- Ничего, я разрешаю.

- Хорошо, пусть будет по-твоему.

До самого вечера они бродили по берегу Куры. Ахмед нарочно не стрелял в птиц, которые легко ложились на мушку, и таким образом позволял Ашрафу, которого обуревала первая охотничья страсть, выстрелить первым. Мальчик по колена измок в росе и забыл все на свете. Каждый раз, подбив птицу, он поднимал ее за крыло и с гордостью показывал Ахмеду, словно говоря: "Ну, как?" Ахмед улыбался.

Не заметив, они ушли далеко от села. Ахмед понял, что Ашраф забыл о времени и не думает возвращаться, и придержал шаг.

- Может быть, хватит, а то мы перебьем всех птиц. Теперь я поверил. Ты и вправду хороший охотник.

- Ты тоже неплохо стреляешь, русский...

Ашраф спохватился и покраснел.

- Не стесняйся. Меня все называют здесь Рус-Ахмедом. Ты тоже называй так.

- Почему тебя так называют?

- Откуда мне знать?

- Из-за того, что ты носишь шапку?

- Наверное.

- А почему ты не носишь папаху?

- Привык.

- Где?

- В Петербурге.

- А где Петербург?

- Э, далеко. Отсюда не видать.

- Зачем же ты туда ездил?

- Учиться.

- А почему вернулся?

- На что тебе это знать? Длинная история. Когда-нибудь придешь ко мне, я все расскажу. Читать-то умеешь?

- Нет.

- А научиться хотел бы?

- Разве это нетрудно?

- Для такого парня, как ты - ерунда. Через месяц будешь читать.

Ашраф не знал, что ему ответить.

- Если хочешь, я научу тебя даже говорить по-русски. Хочешь?

- Не знаю.

Они взобрались по тропинке вверх. Совсем стемнело.

Дрожали огни села.

Ашраф свернул было с тропинки налево, к своему дому, но Ахмед остановил его:

- Возьми и этих.

- Зачем? - В темноте блеснули его большие глаза. - Я же их не убивал.

- Что с того. Я их дарю тебе.

- Охотник не берет чужой добычи.

- Ты же не сам берешь, я тебе дарю. И потом, кто мне их приготовит?

- Отчего у вас в доме нет людей?

- Я сирота.

Ашраф звонко засмеялся.

- Такой большой и сирота! Разве так бывает?

- Когда человек попадает в чужие края, бывает. Ну хорошо, Ашраф, спокойной ночи. Когда захочешь, приходи, я буду рад.

Ашраф пришел на другой день утром. Он положил на подоконник большой узел. Ахмед, разложив перед собой бумаги, что-то писал.

- О, добро пожаловать! Значит, пришел все же. Очень хорошо. А что здесь?

- Мать прислала. Она сказала, что человек должен оказывать уважение пришельцу. Здесь немного сыра, масла. И еще вот это. - Он развязал узел.

Ахмед вдохнул запах свежего теплого хлеба и улыбнулся, как ребенок, которому подарили красивую игрушку. В то же время глаза его увлажнились. Заботливость мальчика тронула отшельника до глубины души. Целые годы он не встречал человеческого участия, забыл, что такое внимание, ласка, доброта. Он натыкался всюду только на холодные, а то и враждебные взгляды, на подозрение или в лучшем случае на равнодушие. Долгие дни и ночи он проводил один без людей, наедине со своими мыслями. Он представлялся самому себе ненужным куском дерева, выброшенным бурными волнами судьбы на чужой, холодный, пустынный берег. С тех пор как приехал в это село, он не пробовал теплого хлеба. Все сторонились его, а он не навязывался. Одиноко уходил он в свое жилище, стоящее на отшибе, и ложился спать, завернувшись в шубу. Как же было ему не растрогаться в эту минуту. Кто-то посочувствовал ему. Нажарил птиц, испек хлеба, кто-то сказал: "Надо оказывать уважение пришельцу". Это он, значит, пришелец, и ему оказано уважение.