Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Мать встретила его с радостью. Восклицание. Поцелуй. Она бросилась готовить кофе. Смуглое лицо. Короткие старческие ноги. Он сидел на кухне и слушал, как она что-то рассказывает. Обшарпанные стены и грязный пол как будто просачивались в него, проникали в кости. Квартира была мерзкой дырой. Социальное пособие и несколько долларов в месяц от ее брата.

Она сидела за столом. Миссис Как-ее-там. Дядюшка Как-его-там. Все тот же иммигрантский акцент. Он избегал этих глаз, полных печали, глаз, что днями напролет смотрели в окно.

Мне не следовало оставлять ее одну.

Она не умела ни писать, ни читать по-английски, и он, позднее, написал для нее несколько писем, а спустя еще какое-то время взялся отремонтировать настройку на хрипящем радиоприемнике. Ее мир. Новости. Мэр Линдсей.

Он зашел в ванную. На плитке пола пожелтевшая газета. Пятна ржавчины в ванне и в раковине. Старый корсет на полу. Все это – семена его призвания. От них он искал спасения в любви, но теперь любовь охладела, и по ночам он слышал, как она свистит в его сердце, словно заблудившийся и тихо плачущий ветер.

Без четверти одиннадцать он поцеловал ее на прощание и пообещал вернуться, как только сможет.

Он ушел, настроив радио на сводку новостей.

Когда Каррас вернулся в свою комнату в Вейгел-Холле, ему в голову пришла мысль написать письмо главе епархии Мэриленда. Они с ним уже пересекались раньше: Каррас просил перевести его в епархию Нью-Йорка, чтобы быть ближе к матери, затем была просьба о переводе на преподавательскую работу и освобождении от обязанностей консультанта. В последней просьбе он в качестве причины назвал «непригодность» к такого рода деятельности.

Архиепископ Мэриленда обсудил с ним его проблемы во время ежегодной инспекции Джорджтаунского университета. Это чем-то напоминало приезд в воинскую часть проверяющего офицера, в обязанности которого входит в конфиденциальной обстановке выслушать любого, у кого имеются жалобы. Пока речь шла о матери Дэмиена Карраса, епископ кивал и выражал сочувствие. Когда же Каррас пожаловался на свою «непригодность» к жизни иезуита, тот возразил, что его послужной список свидетельствует об обратном. Но Каррас стоял на своем. Он добился, чтобы его принял Том Бермингем, глава Джорджтаунского университета.

– Это больше чем психиатрия, Том. Ты это знаешь. Частично их проблемы проистекают из их призвания, из поисков смысла жизни. Все не сводится лишь к сексу. Это их вера, и тут я бессилен. Это выше моих сил. Я устал.

– В чем же собственно проблема?

– Том, мне кажется, я утратил веру.

Бермингем не стал требовать у него причин его сомнений. За что Каррас был ему благодарен. Он знал: его ответы показались бы Бермингему безумием. Потребность раздирать пищу зубами, а затем опорожнять кишечник. Девять Первых Пятниц моей матери. Вонючие носки. Дети с врожденными уродствами, жертвы талидомида[6]. Статья в газете о юном церковном служке, ожидавшем автобус на остановке. Какие-то негодяи окружили его, облили керосином и подожгли. Нет, нет, чересчур эмоционально. Туманно. Приземленно. Хуже всего поддавалось логике молчание Бога. В мире существовало зло, причем значительная его часть происходила из сомнения, искреннего недоумения людей доброй воли. Разве вменяемый, сострадательный Бог не положил бы этому конец? Разве не явил бы Себя? Не заговорил бы?

– Господь, яви нам знак!..

Воскрешение Лазаря осталось в далеком прошлом. Никто из ныне живущих не слышал его смеха. Так почему бы не явить знак?

В иные моменты Каррас жалел, что не живет в одно время с Христом. А как хотелось бы Его увидеть, прикоснуться к Нему, заглянуть в глаза…

О боже, позволь мне узреть Тебя! Позволь узнать! Приди в сны мои!

Эта тоска поглощала его с головой.

Он сел за стол и занес над бумагой авторучку. Наверное, архиепископа заставило замолчать вовсе не время. Похоже, он понял, решил Каррас, что вера – это вопрос любви.

Бермингем обещал рассмотреть его просьбу и попытаться повлиять на архиепископа, но пока ничего из этого не было сделано.

Каррас написал письмо и лег спать.

Проснулся он в пять утра. Сходил в часовню Вейгел-Холла, взял облатку для мессы, после чего вернулся к себе в комнату.

– Et clamor meus ad te veniat, – с болью в сердце прошептал он слова молитвы. – И да достигнет мой крик ушей Твоих…

Дэмиен поднял облатку и остро вспомнил ту радость, которую когда-то дарил ему этот ритуал, вновь почувствовал, как когда-то каждое утро, неожиданный взгляд откуда-то издалека, полный давно утраченной любви.

Он поднял облатку над чашей.

– Мир я оставляю Тебе. Мой мир Тебе я отдаю.

Затем сунул облатку в рот и проглотил бумажный вкус отчаяния. Когда месса закончилась, он осторожно вытер чашу и положил ее в портфель. Затем поспешил, чтобы успеть на семичасовой поезд на Вашингтон, унося в черном портфеле боль.

Глава 3

Ранним утром 11 апреля Крис позвонила своему доктору в Лос-Анджелес и попросила его дать для Риган направление к местному психиатру.

– А что стряслось?

Крис объяснила. Сразу после злополучного дня рождения – когда Говард забыл позвонить и поздравить дочь – Риган как будто подменили. Появилась бессонница. Раздражительность. Капризы. Девочка стала пинать вещи. Швыряла их. Кричала. Отказывалась есть. Кроме того, ненормальной стала ее активность. Дочь сделалась чересчур возбудимой, постоянно двигалась, что-то трогала, переворачивала, постукивала, бегала и прыгала. Перестала делать уроки. У нее появился воображаемый друг для игр. И она самыми странными способами пыталась привлечь к себе внимание.

– Это какими же? – уточнил врач.

Крис начала с постукиваний. После той ночи, после проверки чердака, она слышала их еще пару раз, и в обоих случаях заметила, что, когда заходила в комнату и там была Риган, стук прекращался. Во-вторых, сказала она врачу, Риган постоянно «теряла» свои вещи – платье, зубную щетку, книги, обувь. Жаловалась на то, что кто-то передвигает мебель в ее спальне. Наконец, утром следующего дня после ужина в Белом доме Крис увидела, как в комнате ее дочери Карл ставит на место шкаф – тот почему-то стоял прямо посередине комнаты. Когда Крис поинтересовалась, что он делает, домоправитель ответил привычным «кто-то шутит» и отказался давать дальнейшие пояснения. Вскоре после этого она застала Риган на кухне. Дочь пожаловалась, что ночью, пока она спала, кто-то передвинул мебель в ее комнате. Именно этот случай, сказала врачу Крис, окончательно подтвердил ее подозрения. Стало ясно, что все это делает ее дочь.

– Вы имеете в виду сомнамбулизм? Она делает все это во сне?

– Нет, Марк, она делает это после того, как проснется. Чтобы привлечь к себе внимание.

Крис поведала ему о трясущейся кровати. Это случалось еще дважды, и каждый раз дело заканчивалось тем, что Риган просилась спать в одной постели с матерью.

– Тому могли быть физические причины, – предположил врач.

– Нет, Марк, я не говорила, что кровать тряслась; я сказала, что Риган заявила, будто кровать трясется.

– Вы знаете, что это не так?

– Нет, я этого точно не знаю.

– Это могли быть клонические судороги, – пробормотал себе под нос врач.

– Как вы сказали?

– Клонические судороги. Температура была?

– Нет. Скажите лучше, что вы думаете? – спросила его Крис. – Что ее нужно показать психиатру? Так, что ли?

– Крис, вы упомянули ее учебу. Как у нее обстоят дела с математикой?

– Почему вы спрашиваете?

– Как она успевает по математике? – настойчиво спросил врач.

– Отвратительно. Раньше такого не было.

– Понятно.

– Почему вы спросили? – повторила вопрос Крис.

– Видите ли, это часть синдрома.

– Синдрома? Какого синдрома?

– Ничего серьезного. Не хочу гадать по телефону. У вас есть под рукой карандаш?

Он попросил ее записать имя врача в Вашингтоне.

вернуться

6

Талидомид – седативное снотворное лекарственное средство, получившее печальную известность после того, как было установлено, что в период с 1956-го по 1962 г. в ряде стран мира родилось по разным подсчетам от 8000 до 12 000 детей с врожденными уродствами после употребления препарата их матерями во время беременности.

11
{"b":"3930","o":1}