Впереди уже завиднелся первый провал – скат с континентальной равнины на шельфовую, пологий в сравнении с угрожающими обрывами прибрежья, но все равно мрачный, пересеченный предательски изменчивыми тенями расколотых эрозией утесов. С высоты видно было, как шаг за шагом отступало море, оставляя на склоне штрихи береговых линий. Отход его то задерживался, то превращался в постыдное бегство – по его темпам можно было изучать историю климата на планете. Потом океан ушел в расселину Узкого моря, и под корпусом-крылом коптера протянулась его серая равнина. Я поискал взглядом следы людского жилья, но тщетно. Даже на Земле трудно заметить с высоты слабые огни поселков и деревень Периферии, а здесь, на безлюдном холодном Габриэле, где немногочисленное население рассеяно по редким городкам, поближе к умеренным широтам, где близок край полярной шапки, – Бэйтаун еще из самых северных… что говорить!

Чтобы скоротать время, я вызвал пакет последних новостей. Обмен информацией между доменом и Метрополией происходил с той же частотой, с какой перемещалась туда-обратно кабина лифта. Это значило, что новости поступали сюда с получасовым опозданием, зато в таких объемах, что мой секретарь тревожно заверещал от перегрузки линка. Ничего особенно любопытного на родной планете не происходило – эпидемии, стихийные бедствия, мелкие бунты. Блок колониальных новостей я вырезал, сделав исключение только для Габриэля, но как раз о нем не прозвучало ни слова. Первый закон бюрократии – скрывай.

А как насчет местных новостей? Скука, должно быть, смертная. На моей малой родине существует узкая прослойка шакалов клавиатуры, способных раздуть скандал из любого чиха, но в доменах таких не кормят. И действительно – сухой, будто склоны пика Сикорского, отчет о достижениях нархоза. Введен в строй, исправлены неполадки, повышены нормы… Судя по траурным рамкам, какими отчеркивал секретарь каждое сообщение, подобной ерундой местных жителей пичкали ежепакетно, и интерес к ней скатился к нулевой отметке. Красным были выделены только два блока. Их я просмотрел внимательно. Инициативными группами жителей поданы две петиции: с требованиями предоставить домену самоуправление и уменьшить финансирование профшкол соответственно. Видимо, с этими идеями к губернатору приставали не в первый раз – похожие сообщения фиксировались библиотечным сервером не реже раза в квартал.

Я пробежался пальцами по стенке кабины, намечая одну за другой командные мудры – секретарь домыслит их, стоит лишь подумать о нужном жесте. Клип расширился на все поле зрения, я нырнул в него поглубже – на тот уровень, который обычному читателю неинтересен, к подписям под петицией, числом двадцать одна тысяча восемьсот двенадцать.

Имя Тадеуша Новицкого стояло в списке первым. Для надежности я заглянул в другое прошение – там поляк не засветился, больше того – кросс-сравнение с членскими списками клуба любителей экстремального спорта не дало совпадений, при том что первый при этом засиял рождественской елкой. Для надежности я приказал секретарю выделить и всех, чьи имена в базе данных связаны с рискунами. На список стало больно смотреть.

Я был прав – команда альпинистов-самоубийц действительно оказалась политической силой местного масштаба. А пан Новицкий – ее вожаком. Или носовой фигурой на корабле… идущем курсом на рифы. Потому что колониальщики ревниво относятся к своим привилегиям. Самоуправление – это удел миров, отданных на откуп странам Ядра, как альфанская система, или таких, которые не представляют интереса для Службы, вроде земной Луны. Я задал секретарю параметры сложного контекстного поиска и принялся ждать.

Рават Адит Дев вызвал меня, когда коптер заложил очередной вираж в опасной близости от скал Непреклонного хребта.

– Коронер закончил, – сообщил он, едва прорисовавшись у меня на веках. Одновременно с ним показалась, меняя цвета, иконка принятого файла – отчет уже попал в цепкие лапы секретаря и теперь проходил подробный анализ на всех смысловых уровнях: от двоичного кода, на предмет вживленных алгоритмов, и до семантического.

– Его квалификация? – решил уточнить я. Уровень преступности в колониях достойно подражания низок, потому что если с Земли уголовников выселяют на каторжные миры, то из доменов – обычно в мир иной, еще лифт ради них гонять! Поэтому опытных судмедэкспертов найти здесь непросто.

Начбез пожал плечами.

– Вообще-то он патолог в бэйтаунском городском морге. Полиция господина Торсона обычно не нуждается в коронере.

«Торсон, Джеймс Райт, – подсказал секретарь, – майор Колониальной службы в должности администратора домена Габриэль». А слова Адита Дева можно было понимать двояко: то ли преступность в колонии под чутким руководством Торсона опустилась до невиданных низот, то ли, что вероятнее, его громилы не слишком пекутся о соблюдении форм и приличий.

Еще это означало, что выводы коронера всегда можно будет оспорить. Если они мне не понравятся.

– Тело, – продолжал раджпут, – безоговорочно мертво, как и предполагалось. Смерть наступила сто пятьдесят часов назад с точностью до десяти процентов, и все это время тело находилось в условиях местного континентального плоскогорья.

Я уцепился за эту фразу.

– То есть ниже того уровня, где оборвалась передача с биодатчика?

Индус покачал головой.

– Теперь мы вовсе не уверены, что биодатчик находился в теле Сайкса до последнего момента.

– Как так? – не понял я.

– Он был извлечен хирургическим путем незадолго до момента смерти, – ответил Адит. – Точнее сказать нельзя… но не раньше чем за четыре часа.

– От чего наступила смерть? – спросил я, помедлив.

Адит философски пожал плечами.

– Без видимых причин.

Должно быть, физиономия моя даже на тесном экране инфора выглядела достаточно жалко, чтобы индус счел нужным повторить:

– Мы не выяснили, от чего. Травм нет, химических или биоагентов нет и следа… хотя последнее ничего не означает.

Действительно. Те же яды НДЛ разлагаются в теле за двести минут и тоже не оставляют следов в тканях.

– Возможно, – медленно проговорил я, – что тело мумифицировали именно для того, чтобы уничтожить следы яда.

– Или его введения, – поддержал Адит. – Мелкие повреждения кожи сейчас отыскать почти нереально.

Я не стал упоминать, что излюбленные наемными убийцами препараты вообще просачиваются сквозь эпидермис, словно из психотропных мушек.

– Продолжайте исследования, – распорядился я.

Индус глянул на меня как-то странно.

– Коронер уже улетел, – сообщил он.

– Почему? – поинтересовался я, сдержав ругательство.

– Господин Аретку, – сдержанно промолвил индус, – счел, что мы получили достаточно данных.

Я выщелкнул справку – «Аретку, Ион – начальник отделения колониальной полиции Бэйтауна, зам. нач. планетарного отделения КП…» – и, едва бросив раджпуту: «Подождите секунду», переключился на интербрейн самого Аретку. Изображения не было – ни одна камера на площадке не ловила в кадр бэйтаунского шерифа.

– Впредь, сударь, – произнес я, намеренно увеличив громкость, так что голос мой, должно быть, эхом отдавался в черепе жертвы, – извольте советоваться со мной. Дело Б. Б. Сайкса веду я… и не пробуйте потрясать заплывшими жирком полномочиями, если не хотите потом иметь дело с Джонатаном Сайксом.

Данные биометрии, выдернутые моим секретарем из шерифских имплантатов, выдавали цепенящий ужас. Я прервал связь и снова глянул в глаза равату Адиту Деву.

– Надо полагать, с господином Аретку вы и раньше сталкивались? – уточнил я.

– О да. – Раджпут почти улыбнулся. – А вы решили вселить в него… как это… страх божий?

– Догадались?

– Он побледнел в первый раз на моей памяти, – объяснил индус.

– Скажите, рават Адит, – спросил я как бы невзначай, – почему вы «забыли» включить в свой отчет путь восхождения Тадеуша Новицкого?

Раджпут замялся.

– Это вопрос… внутренней политики домена, – проговорил он наконец.