Теоретически этот мир можно было вернуть к жизни. Это потребовало бы колоссальных затрат, но даже я, дилетант, мог с ходу назвать три-четыре способа растопить полярные шапки, что высвободило бы в атмосферу миллионы тонн углекислого газа. Запасы угля и нефти можно просто сжечь, но, пока действует этот адский холодильник, все осядет на полюсах сухим льдом.
Другое дело, что это никому не нужно. В конце концов, можно и Марс терраформировать, и медведя за комп усадить. За те же деньги проще построить десяток лифтоносцев, и те найдут парочку райских мирков, куда можно сразу же начинать массовую эмиграцию.
А все попытки заняться обустройством таких вот не очень приютливых планет силами колонистов Служба незаметно давит. И правильно. Нечего подрывать основы. Потому что я лично на этих самых основах паразитирую.
Ховер вдруг притормозил, оторвав меня от раздумий. Я поднял взгляд. С горизонтом творилось что-то несуразное. Казалось, будто какой-то великан разломил вафельно-плоскую равнину напополам и мы стремительно приближались к краю, где она обрывалась в бездну. А потом ховер круто, по-лихачески развернулся, и я вместе со всем салоном ахнул.
Никакие обзоры и лекции не подготовили меня к взгляду на Узкое море. Одно дело – знать, что столица домена лежит на берегу одного из последних водоемов, на дне океанского разлома. И совсем другое – смотреть, как склон обрывистыми ступенями уходит вниз, словно поржавелая лестница. По моим прикидкам, до дна там было километра полтора. Каждый уступ на ярком солнце переливался бессчетными оттенками рыжего, желтого, алого, бежевого и бурого. Синяя лента дороги петляла, перекидываясь со ступеньки на ступеньку, будто пояс от халата, брошенный небрежной красавицей на лесенке по дороге в спальню. Большой Каньон мог смело закрываться на ремонт. От зависти. Потому что внизу не тонкая серебряная нить реки Колорадо продергивала себя между скал – нет, мутное серебро стелилось раскаленной лужей до самого окоема. Это море только звалось Узким; даже с высоты полутора километров невозможно было углядеть вдали второй такой же стены, не позволявшей драгоценным испарениям рассеиваться над пустыней, чтобы потом медленным инеем осесть в промороженных умеренных широтах. Конечно, долина Маринера и глубже – около шести километров, – и шире, но между Габриэлем и Марсом есть существенная разница: на Марсе никто не живет, и наблюдать эту красоту некому, кроме горстки прекурсологов, куда больше озабоченных состоянием пресловутых сфинксов.
Между стеной и берегом тянулась с севера на юг, сколько хватало глаз, зеленоватая полоса растительности. Я подал команду имплантату, и дно колоссальной впадины прыгнуло мне навстречу. Да, все верно. Расчерченные по линейке поля, верней сказать – пленочные теплицы, сетка дорог, и всюду – трубы, трубы. Приглядевшись, я сумел вычленить утолщения в баррикаде, отделявшей окультуренные земли от искрящейся солью прибрежной полосы. Опреснительные станции? Но отвалов соли незаметно, а ведь мертвую морскую воду нельзя переработать иначе… Вот оно что! От каждой станции отходят едва заметные нити канатной дороги. Вагонетки сбрасывают соль обратно в море. Город – с высоты он казался совсем маленьким – лежал прямо под нами, обнимая неглубокую бухту, одну из многих на сильно изрезанном, украшенном соляными фестонами берегу. Алмазную ленту местами покрывали лиловые и сизые пятна – колонии бактерий?
Ховер запетлял по дороге вниз, и я поспешно перенастроил глаза на обычное фокусное расстояние. И так мне удалось удержаться от рвотных спазмов, лишь подав несколько подавляющих импульсов на блуждающий нерв. Кому-то за моей спиной повезло меньше – а может, у бедолаги просто не был установлен контрольный чип. Как обычно бывает, мерзкие звуки убедили сомневающихся, что вывернуться наизнанку сейчас самое время, и человек пять разом попытались взять пример с морской звезды. Лектор с экрана еще бубнил что-то, но его уже никто не слушал.
К концу маршрута я пришел к выводу, что ховер управляется автопилотом, причем самым примитивным. Если заставить не то что живого оператора, а хотя бы псевдоразумную программу день за днем исполнять те акробатические трюки, что выделывал наш транспорт, пытаясь не вылететь за ограждение, то и сьюд рано или поздно ошибется.
Но в конце концов спуск остался позади. Мелькнул столбик с надписью «Бэйтаун».
Ховер остановился на площади, стиснутой с трех сторон административными корпусами в стиле «барачного монументализма». Что-то похожее мне доводилось видеть на каждой планете Доминиона. Впрочем, в колониях не до архитектурных изысков. Если на Земле переизбыток рабочих рук, то на иных мирах людей постоянно не хватает. Даже при том, что лифт-кабины ежеминутно шныряют туда-сюда между орбитальными пересадочными станциями. Впрочем, Габриэль такую уйму колонистов и не переварит. Сюда рейсы совершаются пореже, остается место для грузов, для ученых и курьеров от обоих институтов… и для туристов, хотя только очень богатый человек может позволить себе билет на лифт в два конца.
Мой клиент богатым человеком не был – точней сказать, не настолько богатым, чтобы совершить поездку на свои деньги. Но ему это и не требовалось. Любимому племяннику его превосходительства позволялось многое, за что простых смертных отправили бы на Миктлан ковырять лед. В частности, у него имелся постоянный пропуск работника Службы – такой же, как у меня, только Бертрану Бартоломью Сайксу не приходилось отчитываться за каждый джоуль, растраченный на ТФ-переброску его мускулистого тела, и бесполезно занятое место в лифт-кабине. У меня не было сомнений – мертвое тело Сайкса-младшего, если его удастся обнаружить, отправят обратно за счет все той же Службы, к которой тот при жизни имел сугубо… родственное, я бы сказал, отношение.
Правда, для этого тело надо найти. А заодно – уточнить причину смерти. Потому что у моего начальника, Джонатана Джозии Сайкса (наверное, у них это семейное – давать детям идиотские имена), возникли серьезные подозрения, будто племянник его погиб вовсе не случайно.
Сам я придерживался мнения совершенно противоположного. Экстремальный туризм – для любителей поиграть со смертью, и бывает, что костлявая сгребет банк. Как утверждалось в предмиссионном инструктаже, за последние три года Сайкс-младший посетил четыре планеты из наименее освоенных, не считая тура «по самым опасным местам Земли». Включая окраины Калькутты, откуда он вышел живым, что лишний раз показало мне: парень – тертый калач. Такой может погибнуть только случайно, потому что заведомый риск им давно просчитан и сведен почти к нулю.
Но так или иначе, а именно расследованием этого банального дела мне и предстояло заняться на Габриэле. Что ж, по Сеньке и шапка – серьезными происшествиями занимаются штатники, угрюмые педерасты, до костей мозгов нашпигованные наращениями. Мне остается слегка постыдная рутина.
Дождавшись, пока новые колонисты покинут ховер и, слегка пошатываясь, двинутся гурьбой в сторону роскошного барака с вывеской «Иммиграционный контроль», я выпрыгнул из машины. «Можете снять респираторы», – проскрипел мне в спину синтезированный голос, прежде чем двери захлопнулись и ховер, взревев пропеллерами, двинулся обратно.
Я для пробы отогнул краешек маски и попробовал на вкус местный воздух. Здесь, в котловине, концентрация углекислоты была повыше – во всяком случае, дышать хотелось регулярно – однако от избытка кислорода кружилась голова. Сухой воздух обжигал носоглотку. Пахло пылью и солью. На слабом ветерке шелестела листва неведомых мне деревьев в сквере по другую сторону площади и неслышно склонялась почти белая трава. Седая пыль собиралась во всех щелях, повисала в воздухе, стоило сделать шаг. Отменного уродства подвижную скульптуру – местного, надо полагать, производства, потому что тащить этакую тяжесть лифтом никто бы не позволил, – поела ржа; угловатые конечности шевелились вяло, по временам замирая, хотя, быть может, так и задумывал художник-висельник.
Я шагнул было вслед уходящим переселенцам и остановился в раздумье. Как представитель Службы, я имел полное право не регистрировать свое прибытие в местной администрации… но наспех сляпанная легенда этим разрушалась окончательно.
