– А с этим что?

Знахарь взглянул на человека, из-под задравшейся штанины которого был виден протез, и ответил:

– Менты освободят.

Они вышли в зал, и Знахарь сказал:

– Все, поехали отсюда.

Тимур отпер входную дверь, и они стали подниматься на улицу. Навстречу им на ступени шагнула какая-то помятая личность, направлявшаяся вниз, к Ботвиннику в гости.

Тимур встал у личности на дороге и недобро сказал:

– Закрыто. Переучет.

Личность развернулась и уныло побрела в другое место.

Сев в машину, Знахарь внимательно посмотрел на Тимура и сказал:

– А ты вообще ничего. В форме.

Тимур довольно ухмыльнулся и ответил:

– Сам знаю. Трогай, извозчик!

Литерный поезд мчался в столицу без остановок.

Подпрыгивая на стыках, покачиваясь на стрелках, пролетая мимо полустанков и степенно минуя крупные города, пробирались в Москву пять вагонов: четыре плацкартных со спецконтингентом и купейный с десятком офицеров.

Поначалу Фима каждые два часа заглядывал к «перевернутым». Все-таки первый выезд… Кто знает, как поведут себя те, кто жил в придуманном мире и после проведенной над ними процедуры еще ни разу не выбирался в свет.

Но зомби вели себя абсолютно спокойно. Они получили специальную психологическую установку на это путешествие. И их эмоции, реакции и чувства были слегка заторможены до самого приезда в Москву. Они валялись на полках вагона, иногда поднимаясь, чтобы сходить в сортир. Потом возвращались и вновь впадали в «наведенный» анабиоз. Беспокоиться было не о чем. Впрочем, кроме молодого лейтенанта, никто ни о чем и не беспокоился.

Накануне вечером сопровождающие офицеры выдали каждому биороботу по пятьдесят законных граммов водки для поддержания виртуальной чувствительности, да и сами к горячительному приложились основательно. И теперь они с самого утра кучковались по трое в купе, собираясь опохмеляться. Фиме об этом и подумать было тошно.

Пользуясь тем, что в распоряжении десяти человек был целый вагон, Фима нашел свободное купе и растянулся на нижней полке. Только он прикрыл глаза и собрался задремать, как в купе ввалился соскучившийся майор Капитанов. Его так и звали – Капитан-Майор. Поставил на стол две стопки, закадычную фляжку и вытащил из кармана бутерброды с красной рыбой.

– Липа моя сделала, – с пьяной гордостью сообщил он.

Фима только покривился втихаря, но от КапитанМайора это не укрылось.

– Не понял, юноша! Что ты рожу такую скорчил? Что ты против Липы имеешь?

– Я против выпивки и бутербродов. Плохо себя чувствую, – пояснил Гена. – А против Липы я ничего. Даже наоборот…

Прикусил язык, но слово уже вылетело, и к нему прицепился пьяный начальник.

– То есть как – наоборот? Она тебе небезразлична? Может, тебе хочется ее трахнуть? А? Мы можем это устроить. Эта сучка только рада будет. – Он заводил сам себя. – Или ты с ней уже спал? Успел, сукин сын?…

Тут Капитан-Майор попал в самое яблочко.

Справедливости ради следует сказать, что с женой Фиминого начальника спали все кому не лень, а главное – ей самой было не лень спать со всеми подряд.

Фима уже давно свыкся с мыслью, что он, как и все прочие лейтенанты, трахнул жену собственного начальника, и глядел ему в глаза совершенно спокойно. Более того, еще недавно он намеревался при случае повторить развлечение, потому что его плоть уже заскучала по удовольствию, доставленному темпераментной зрелой женщиной.

Но вот к прямой постановке такого вопроса он оказался не готов. И сказать правду, и лгать в глаза – было одинаково неловко.

И он, не умея сделать выбор, замялся.

Далеко не глупый майор моментально просчитал ситуацию.

– Вот оно как, значит… Вот же ненасытная дырка! С кем угодно готова завалиться! Ну погоди, блядина!…

И он, проигнорировав принесенные им же стопки, запрокинул голову с поднесенной к губам фляжкой. Фима оцепенело наблюдал, как движется кадык Капитан-Майора, и лишь одна мысль оформилась в гудящей, как пустой котел, голове:

«Убьет прямо сейчас».

Капитан-Майор опустошил фляжку наполовину, оторвался от нее и протянул лейтенанту. Фима, не задумываясь, схватил фляжку и присосался к ней, будто пахнувший клопами коньяк мог спасти его этого нелепого кошмара.

– А ты… Вот же ты урод! Как ты мог? На кого позарился!

Капитанов дышал прямо в лицо Фиме, но тот боялся пошевелиться.

– Выбросить тебя из поезда, что ли?… А толку-то! Ну ладно, вот вернемся – сгною на дежурствах, чтобы у тебя больше никогда не встал. А Липу…

Он резко вскочил, пошатнулся – то ли от выпитого, то ли оттого, что вагон качнуло в это время, – и выскочил в коридор, не закрыв за собой дверь купе.

Литерный состав медленно, но верно забирался вверх.

Фима сидел на вагонном диване с фляжкою в руке и тупо смотрел на проплывающий за окном Южный Ура л.

Железнодорожная магистраль, ведущая из Сибири в столицу, пересекала живописнейший район – Южно-Уральский заповедник. Поезд то нырял в густой смешанный лес, то выныривал на каменистую, гладкую, как стол, поверхность, с которой хорошо просматривались и соседние более низкие сопки справа, и темнеющая громада Ямантау, нависающая слева. Потом состав перемахивал через очередной мостик над ущельем, и снова углублялся в леса…

Фима допил коньяк и решил все-таки прилечь, потому что делать было абсолютно нечего. Он сунул пустую фляжку в сетчатую полочку, торчавшую над головой, и только завалился на диван, как вдруг его желудок подскочил к самому горлу.

Над столиком подпрыгнули и повисли, крутясь в воздухе, оставленные Капитановым стопки. С верхних полок посыпались скрученные матрацы. Больно стукнула по голове пустая фляжка. Оглушительный вой, грохот и пронзительный скрежет – будто бы кто-то великанским стеклорезом провел по безразмерному стеклу – так ударили по ушам и по нервам, что у лейтенанта отключился слух. Пол поменялся местами с потолком. Потом сверху оказалась дверь купе, она открылась, и на Фиму из проема вывалился Капитан-Майор, беззвучно распахнувший перекошенный рот.

Их бросило навстречу друг другу – и они сплелись в объятиях. «Вот же, блядь», – подумал лейтенант, но в этот момент оторвавшаяся от стены вагонная полка расплющила ему голову.

И эта недодуманная мысль оказалась, таким образом, последней в его короткой жизни.

Литерный поезд с ходу вылетел на высокий ажурный мост, висевший над глубоким ущельем. Клепаные стальные конструкции моста задрожали, принимая на себя полторы сотни тонн несущегося по отполированным рельсам состава. По вагонам, прыгая и проваливаясь, заскользили решетчатые тени, колеса звонко защелкали на стыках, и по ущелью, отражаясь от скал, полетели резкие железные звуки.

Этот мост был построен сорок лет назад, и с тех пор исправно служил людям, пропуская через себя пассажирские поезда, набитые спящими и жующими людьми, и грузовые составы, под тяжестью которых незаметно для глаза изгибался и напрягался его стальной скелет.

Десятки поездов днем и ночью пролетали по этому мосту, и каждый раз ущелье оглашалось металлическим стуком и гулом. А когда последний из вагонов съезжал с моста и поезд скрывался в тесном лесном коридоре, снова наступала тишина и становились слышны негромкие звуки тайги, голоса птиц и журчание узкой речки, струившейся по каменистому дну ущелья.

Выехав на начало моста, поезд громко вскрикнул, и над тайгой пронеслось эхо. Так бывало каждый раз на протяжении вот уже сорока лет, но то, что произошло в следующую секунду, никак не вписывалось в привычную картину однообразных событий.

В ущелье вдруг раздался оглушительный хлопок, и на изгибе одной из двух огромных ажурных арок, поддерживавших двухсотметровую стальную ферму моста, по которой были проложены рельсы, расцвел грязно-красный огненный цветок.

Мост вздрогнул, и его изящные очертания исказились.

В следующий момент над ущельем пронесся протяжный металлический скрежет, и арка стала складываться, как плотницкий метр. Не выдержав нагрузки, начали лопаться элементы второй арки, потом основная ферма моста прогнулась, и раздались звуки сминающегося и рвущегося металла.