«Зараза» тонко взвизгнула, шарахнулась в сторону, но никуда не пошла. Поджала уши, завиляла хвостом и доверчиво уткнулась холодным влажным носом в Севину ладонь.

– Тоже голодная, что ли? – спросил ефрейтор запаса Сева Горбушкин у тощей животины.

Странное дело – собака ничего не ответила. Наверное, из скромности.

– Нет, подруга, если ты вот так молчать будешь, мы с тобой ни о чем не договоримся, – сказал ей Сева.

Разгрыз напополам припасенный еще в воинской части кусок сахара – все, что осталось от сухого пайка, выданного старшиной на дорогу. Одну половинку протянул дворняге. Та слопала предложенное и заметно повеселела.

– Все. Вали отсюда, попрошайка, – строго сказал Горбушкин. – Мне на службу пора.

Врал, конечно. Никакой службы у него пока еще не было.

Три дня прошло с того торжественного момента, когда ефрейтора Севостьяна Ивановича Горбушкина, отличника боевой и политической подготовки, секретаря комсомольской организации артиллерийской батареи уволили из Вооруженных Сил СССР в запас.

Честно отслужил Родине солдат от звонка до звонка семьсот тридцать дней и ночей. И все два года мечтал, как приедет после «дембеля» в Ленинград, как устроится работать. Непременно в милицию. А куда же еще? Не на завод же, в самом деле, нашли дурака – за станком корячиться!

К тому же, замполит дивизиона самоходных гаубиц капитан Селиванов лично выдал «дембелю» Горбушкину комсомольскую путевку, в которой синим по желтому было написано: «Отличник боевой и политической подготовки, наводчик-оператор самоходного орудия, секретарь комсомольской организации подразделения ефрейтор С. И. Горбушкин рекомендован командованием войсковой части № 14663 для прохождения службы в органах внутренних дел СССР». Это вам не хухры-мухры!

Одна незадача приключилась. Никаких органов внутренних дел в деревне Затеваевка Мурманской области не было. Ближайший город, извините за выражение, Апатиты, располагался от деревни в двухстах километрах. Маленький такой шахтерский городок. Но Сева туда не хотел. Его манил Ленинград. С самого детства он мечтал жить в большом красивом городе, а жил по немилости судьбы в каком-то отвратительном говне (не взыщите за слово «отвратительном»).

Посему, оставив военную службу, Сева навсегда вычеркнул из своей молодой цветущей жизни Затеваевку и прямиком из части прикатил в Питер.

1997 год, апогей развития хронически недоразвитого социализма, это вам не семнадцатый.

Народ трудовым будням улыбается!

На клумбах цветы хризабудки с гладиолухами благоухают! В ясном весеннем небе, как в сказке, летят гуси-лебеди, соловьи-пингвины и воробьи-страусы! А чего? Если есть в народном эпосе странные птицы гуси-лебеди, то почему бы не обнаружиться и вторым, и третьим!

По Загородному проспекту лучшие в мире автомобили – «Запорожцы» и «Москвичи» – скрипуче ковыляют – туда-сюда, туда-сюда! Девчонки в ситцевых платьицах, перешитых из цветных наволочек, да белых гольфах, постоянно сползающих на щиколотки, в туфельках «лодочках»-колодочках! С косичками! От каждой модными духами «Красная Москва» так разит, что перешибает на фиг и аромат цветов, и удушливую вонь выхлопных газов, изрыгаемых роскошными советскими авто.

И мороженое на каждом углу с лотков продают. А девчонки лижут его, розовые языки прохожим показывая! Дразнятся или намекают?

Сева Горбушкин сроду мороженого не ел. В родной Затеваевке пацаны зимой только сосульки сосали. А мороженое видели в деревенском клубе, на экране, когда там крутили кино про красивую жизнь.

И вот, на тебе! Мороженого – хоть завались! Замполит Селиванов – он один раз побывал здесь – рассказывал, что ленинградское мороженое – самое вкусное в мире…

А денег нет.

Есть дворняга по кличке Зараза, которая тащится сзади. Напрасно Сева на вокзале дал ей сахару. Теперь не отвяжется.

– Ну куда я с тобой?! – в сердцах обратился к дворняге Горбушкин. – Я ж не пограничник Карацупа, а ты не овчарка Монгол!

Да уж, ситуация. В милицию с дворнягой не попрешь.

– А ну, пошла, сука паршивая! – рявкнул Сева и со всего маху засадил тяжелым армейским ботинком собаке под ребра. С удовольствием, с размахом. Любил он это дело. Еще в детстве бывало – прикормит кошку бездомную, а потом возьмет да и подвесит ее за хвост на дереве.

Несчастная шавка пронзительно завизжала и что было сил метнулась от солдатика в близлежащие кусты.

– Вот так-то лучше! – довольно хмыкнул ефрейтор. Поправил на голове фуражку с красной звездой и черным околышем, туже затянул поясной ремень с латунной бляхой и бодро шагнул к милицейскому отделению.

– Эй, боец! – окликнул его через окошко в плексигласовом стекле старшина милиции. На левом рукаве старшины была красная повязка с надписью «Дежурный». – Далеко собрался, служивый?

– Товарищ старшина милиции! – Вытянулся Сева по стойке «смирно». – Ефрейтор запаса Горбушкин прибыл для дальнейшего прохождения службы!

– Да? – почему-то удивился дежурный, почесав когтистыми пальцами плешь на темени. – И с каких это хренов? Тебя кто к нам послал?

– Комсомол послал, товарищ старшина милиции! – громко и торжественно гаркнул Сева. – Вот, читайте! – он достал из внутреннего кармана кителя комсомольскую путевку и протянул ее дежурному.

– Ага… – Читая по слогам, старшина продолжал добросовестно чесать «репу». – Угу… Ого… Гы-гы… Понятно. – Наконец, он окончил длинное и утомительное чтение, обратив взор на ефрейтора. – Тебе к начальнику милиции надо.

– Ясное дело – к начальнику! – Сева гордо расправил плечи и высоко поднял голову. Основания для гордости были самые веские: вот он каков – Севостьян Горбушкин – вопрос его сам начальник решать будет, целый полковник, наверное, а не какой-нибудь дежурный старшина!

– Ты вот что, – сказал старшина, вдоволь начесавшись. – Завтра приходи.

– Ка… ка… как?! – опешил Сева. В Ленинграде не было ни родственников, ни друзей, ни даже знакомых, чтобы остановиться у них на ночь. И – ни копейки денег. И – ни сухарика в солдатском вещмешке.

– Не «ка-ка», – передразнил дежурный, выковыривая из-под ногтей начесанную с лысины грязь. – А завтра. Сегодня начальника милиции не будет. Явишься к девяти утра. Примет, побеседует. А там решит, что с тобой делать. Может, и не возьмет вообще… Много тут вас таких… «дембелей»-колхозников. Валит в город лимита, как будто он резиновый!

– Может… переночевать пустите? – робко спросил Горбушкин, свернув щуплые плечи в трубочку и глядя на старшину, как на отца родного.

– Пущу! – хохотнул тот. – Есть камера свободная. Вон там, – он посмотрел через окно на улицу. – Киоск «Союзпечать» видишь?

– Угу! – сказал Сева.

– Иди, разбей витрину. С удовольствием оформлю на пятнадцать суток за мелкое хулиганство. Гарантирую труд на свежем воздухе и трехразовое питание.

Предложение, конечно, было заманчивым. Но садиться в камеру за хулиганство в Севины планы не входило.

Еханый бабай! Горбушкин вышел из отделения милиции в полном смятении чувств.

Это ж надо было вот так обмануться в самых светлых мечтах! Ведь он уже сегодня к вечеру надеялся надеть новенькую милицейскую форму и рьяно приступить к охране общественного порядка. А получалось, что с ним еще разговоры разговаривать будут. Могут вовсе в милиционеры не принять.

Душу терзала безнадега, а в животе голодные кишки неистово дрались за право на существование.

Рядом что-то тявкнуло.

Сева повернул голову и увидел рядом с собой ту самую дворнягу, что всего пятнадцать минут назад летела от него с визгом, поджав хвост. Псина, как ни в чем не бывало, преданно глядела на солдатика, недавно угостившего ее куском сахара, и перебирала от радости передними лапами.

– Снова ты, зараза? – Горбушкин собрался было шандарахнуть псину пуще прежнего. Но вдруг передумал, осененный какой-то блестящей идеей. – Слушай, собака! – радостно воскликнул он. – Это же мысль! А ну, пойдем со мной!

…Дорога вывела к новостройкам. Рабочих на объекте не наблюдалось. Сева устроился в нише между огромными шлакоблочными плитами. Собака – рядом.