Веселящаяся плазма вновь обняла его за плечи, лаская потрескивающим говорком, повела худа-то вниз по белым от жара ступеням.

Да, он больше не боялся пламени. Во всяком случае, это было менее страшно, чем точечки зрачков того человека. Выражение, застывшее в глубине этих расширенных глаз, напоминало благоговейный ужас.

Спустившись на первый этаж, Гуль разглядел в просветах между дымными клубами улицу, запруженную машинами. Поблескивая серебристыми костюмами, пожарные быстро и умело разматывали ленты шлангов, с баграми наперевес бежали к горящему зданию.

Что ж… Значит, этот путь для него закрыт- Опираясь рукой о стену, Гуль двинулся подальше от лопнувших витрин.

Наружу он выбрался через служебный ход. Здесь тоже суетились люди, но их было значительно меньше, я, улучив момент, он перебежал заставленный контейнерами двор, стараясь не оборачиваться, укрылся в тени ближайшего дома. Редких зевак он не опасался. Лица людей были обращены к огню, ничего другого они сейчас не видели. Оба этажа магазинчика, из которого Гуль только что выбрался, полыхали вовсю, и зрелище действовало завораживающе.

Впрочем, на Гуля оно уже не могло произвести сколь-нибудь сильного впечатления. С осторожностью продвигаясь вперед, он выбрел наконец на пустынную улочку.

Над городом зависла ночь, прохожих было мало. Шагая по тротуару, он подумал, что ему все равно придется переодеться. Чужая страна, чужие люди… Как только наступит день, его гимнастерка привлечет внимание, а Гуль страшился людского любопытства, потому что знал, что за любопытством последует ужас. Он перестал быть человеком, но не желал признаваться в этом даже самому себе… Раньше чем настанет утро, он зайдет еще в один магазин, если понадобится, взломает замок или дверь и подберет себе парочку костюмов. Человеком можно и не быть, но на человека должно быть похожим.

Потому и придуманы всевозможные протезы. Внутреннее можно скрыть, и другое дело — внешний, столь уязвимый для чужого мнения облик. Он должен стать безукоризненным…

Через несколько кварталов он нашел то, что искал — магазин, торгующий одеждой. Гуль не сумел прочитать неоновой надписи, но в этом не было особой нужды. Сквозь стекло виделись торжественно-напряженные манекены. Кто-то из них сидел в кресле, закинув ногу на ногу, кто-то стоял, опершись о трость, но все как один взирали на человека в гимнастерке чуть свысока, презрительно улыбаясь ярко прорисованными ртами. Что они думали о нем своими пластиковыми мозгами? Должно быть, что-то весьма нелестное, так как вид у них был пресыщенно-снисходительный. Гуль решил, что, если бы они даже и ожили, — они и тогда бы сохранили на своих лицах надменную пресыщенность.

Он не интересовал их как возможный покупатель. Он их вообще не интересовал.

Медленным шагом Гуль пересек улицу и, приблизившись к витрине, ударил по ней кулаком…

Уже в полдень Николсон и его ребята были в Каунт-Сити. Полицейское управление услужливо предоставило под резиденцию вместительный особняк, именно в нем состоялись первые беседы с очевидцами: пожарником Стивом Хантом и неким Майклом Пикопуло — пьянчужкой, в два часа ночи случайно забредшим на Люмми-стрит — ту самую улицу, на которой в одно и то же время пострадало два магазина.

Мало кто верил в Йенсена и его коллег из НЦ. Гипотеза «прямой линии» так и продолжала оставаться гипотезой, сказывалась инерционность громоздких служб, механизм раскручивался тяжело и со скрипом. Тем не менее в операцию вовлекалось все больше и больше сотрудников.

В прошедшие сутки Николсону довелось поспать полтора часа, и он был счастлив. Колоссальный объем работы, контролеры, рьяно взявшиеся за дело, обращались наверх по каждому подозрительному пустяку. Вся команда Йенсена находилась в беспрерывных разъездах по городам черного списка. Собственно, в Каунт-Снти Николсона заставили примчаться показания Ханта. Протокольные записи свидетельствовали о том, что пожарник видел в огне живого человека.

Этот странный человек, одетый в военную форму, чувствовал себя в дыму и пламени самым превосходным образом. Должно быть, над бедолагой Хантом вволю посмеялись в полицейских участках, потому что, увидев, с каким вниманием его слушают люди из НЦ, пожарник не на шутку разволновался.

— Понимаете, этот пожар вообще был странный.

— Вы хотите сказать, подозрительный?

— Нет! Подозрительный — это когда поджог. А там было другое. Я ведь знаю, как и что горит, а там кругом бетон и перекрытие из металлоконструкций.

Облицовка консервативная — скорее уж обуглится, но не загорится.

— Однако пожар состоялся.

— И еще какой! Полыхало так, словно кто-то подливал и подливал бензин.

Знаете, как с сырыми дровами? Пока под ними кусочек сухого горючего — горят, а погаснет огонек — погаснет все. Так и в том здании. Гореть-то оно, конечно, могло, но чтобы с такой силой… И скажу вам откровенно: нет ничего хуже, чем наткнуться в таком пекле на труп. Но чтобы встретить живого… То есть чтобы вот так, как я говорил…

— И человек этот не пытался спастись?

— В том-то и дело! Если бы он бросился ко мне или кричал что-нибудь… Так ведь нет! Он только зыркнул на меня и зашагал в самую гущу огня…

— А вы?

— Что я? Я как очухался, так и потопал обратно.

— Вы говорили, что он был в форме военного?

— Так точно. Сам когда-то служил, так что немного в этом разбираюсь.

— Взгляните. — Ханту протянули подшивку с фотографиями армейской униформы всех стран НАТО и Варшавского Договора. — Может, есть что-то похожее?

Желтоватый палец пожарника неуверенно ткнул в одну из цветных вклеек.

— Интересно… — Помощник Николсона искоса взглянул на своего шефа.

Когда пожарник вышел, оба вздохнули.

— Значит, опять русские?

— Хант мог и ошибиться.

— А мог и вообще все выдумать…

Рассказ Пикопуло звучал менее красочно, но более правдоподобно. Человека, по описанию схожего с «огненной саламандрой» Ханта, он видел ночью у витрины второго магазина. Та же военная форма, сапоги, короткая стрижка, грудь и живот чем-то основательно перепачканы. Кажется, брюнет, хотя особенной уверенности в этом у Пикопуло не было. «Там было темно, мистер.

Вы же знаете нашу распоясавшуюся молодежь. Ни одного целого фонаря!..» На глазах у Пикопуло человек этот разбил витрину и, раздев одного за другим всех ближайших манекенов, с одеждой на плечах ушел в темноту.

— Прежде чем уйти, он одному из манекенов свернул голову. Взялся за шею одной рукой и свернул…

— Минуточку! Он проделал это одной рукой или все-таки двумя? Может, вы что-то путаете?

— Ни в коем случае, мистер! Сами посудите, в другой-то руке у него был целый ворох одежды!..

Морщась от кислого дыхания рассказчика, Николсон подумал, что неплохо было бы проверить обоих на детекторе лжи, а после подвергнуть гипнотестированию, но этим некогда было заниматься. Кроме того, что-то подсказывало, что человек, о котором они рассказывали, не вымысел. Только что с того?

Странный пожар, странный русский…

Вернулся помощник, он был возбужден и сиял, как новенькая никелевая монетка.

— Похоже, мы нащупали, босс! Этот пожар и каракатица загадочным образом связаны.

— С чего ты это взял? — Николсон принялся ожесточенно растирать лицо.

— Я послал ребят на пожарище. С тонометром Корбута. И он сработал! Честное слово! Николсон быстро соображал.

— Срочно пробу с того места, где прибор сработал! Осмотреть каждый сантиметр! И доставить сюда этот чертов манекен с оторванной головой.

Боб кивнул и исчез. А уже через полчаса на столе Николсона лежали оранжевые безликие камушки.

— Прибор! — Николсон протянул руку, как хирург за скальпелем. — Сейчас посмотрим…

Старший оперативник поднес тонометр к затвердевшим кусочкам. Светодиод на панели уверенно замигал.

— Так, а теперь сюда. — Николсон, волнуясь, поднял с пола голову изувеченного манекена. — Черт! И здесь то же самое!..