— Ну, почему же под хвост?.. — Капитан рассеянно провел пальцами по светлым вьющимся волосам, и Гуль с интересом вгляделся в его профиль. Если бы не форма и не погоны, вылитый поэт. Блок или Мариенгоф… — Ну, почему же, — повторил капитан, несогласно покачивая головой. — Три года — это всегда три года. Где их ни проведи, даром не потеряешь, а уж тем более в институте. Мы ведь не знаем, где находим, а где нет. Ищешь покоя, попадаешь в праздник — и наоборот. Я вот и университет закончил, и проработать успел четыре года, а пришли и забрали. Объяснили, что родине без меня никак, мол, нехватка офицерских кадров…

— Ну и ну! — Ефрейтор изумленно приоткрыл рот. — А я и не знал, что вы это… Про университет, значит…

Общее несчастье, общие темы. Через какое-то время они уже звали друг друга по имени. В пределах собственной палатки Володя (так звали капитана) не желал никакой субординации. В конце концов Гуль осмелел и поинтересовался целью учений.

— Блажь это, а не учения, ребятки. — Капитан пренебрежительно качнул плечом.

Гуль терпеливо ждал продолжения. Ефрейтор насуропил светлые бровки, с азартом и вниманием подавшись вперед. На любую фразу он отзывался живо, с простоватой прямолинейностью, и если даже молчал, то красноречиво говорили мимика, блеск глаз и короткопалые непоседливые руки.

— То есть? — Гуль дожевал пряник, но взять еще один постеснялся.

— Блажь — она, мужички, и есть блажь. — Володя со вздохом откинулся на брезентовый тюк и расслабленным движением расстегнул нижнюю пуговицу на полушубке. Под действием тепла он тоже разомлел (больное воображение рождает бред, а отсутствие воображения — блажь. Разница не очень заметна.

Хотел бы рассказать, да не могу. Секрет и наказуемо. Он, видите ли, предназначен для старшего офицерского состава. А что есть старший офицерский состав? — Он выдержал хитроватую паузу.

— Это все то, что начинается сразу же за майором. Значит, знать мне этого не положено. А я знаю. Стало быть, сам рискую и вас могу подвести.

— Да ну! Бросьте, товарищ капитан!.. — заныл ефрейтор. Ему уже не терпелось утереть нос старшему офицерскому составу. — Мы ж никому… Слово!

Капитан справился с последней пуговицей и распластал полы полушубка. Ему стало жарко.

— Ничего, голубки, потерпите. Всего-то и осталось — час или два.

— А что будет через час или два?

— По всей вероятности, ничего. Вот и окажется, что весь мой секрет с самого начала отдавал липой.

— Тогда тем более! Если через час все откроется…

— Да говорю же: ничего не откроется! — Капитан усмехнулся. — Потому что через этот самый час случится примерно следующее: кто-нибудь из наименее терпеливых генералов не выдержит и взорвется — сыграет, так сказать, роль детонатора. Воспоследует бурная цепная реакция, и всех нас с матюгами погонят обратно на машины и вертолеты, не дав как следует собраться и сообразить, что же здесь, в сущности, имело место. — Капитан улыбнулся. — А имел место, ребятки, грандиозный розыгрыш. Всего-навсего. Розыгрыш, помноженный на шпионские фантазии наших стратегов. Вот вам и весь секрет!

— Значит, не скажете? — Ефрейтор обиженно покривил губы. Гуль тоже недоумевал. Слушать нелестные эпитеты в адрес командиров всех родов войск он мог и у себя в казарме. И куда более хлесткие. Выходило так, что капитан поманил их пряником и ничего не дал.

Заметив обиженную реакцию собеседников, Володя виновато развел руками.

— Извините, парни, но подробнее не могу. Хотел бы, но не могу. Знаете ведь как… Генерал сболтнул полковнику, полковник — мне, а достанется всем вместе. Секрет есть секрет. Тут и Запад вражий замешан, и Восток, и наши…

Словом, если кто проговорится, может не поздоровиться. Это на полном серьезе. Так что молчу для вашей же пользы.

— Да… — протянул Гуль.

Ефрейтор, не слишком церемонившийся с капитаном, рубанул более откровенно:

— Тогда нечего было начинать! — В голосе его звучала та же обида, что была нарисована на лице.

Володя смущенно прикашлянул. Он и сам осознал, что вышло неловко. Тайны или бесстрашно раскрывают или не упоминают вовсе. Он потянулся к котелку.

— Ладно уж, налью… — Ефрейтор по-хозяйски отстранил его руку, умело и ровно разлил по кружкам дымящий чай. Попутно зыркнул в сторону Гуля. — Омуля небось часто тут пробуете? — О промахе капитана он великодушно решил забыть.

— Ага, каждый день — утром и вечером, — съязвил Гуль.

— Значит, не часто? А может, тут вообще никакой рыбы?

— Почему… Видим иногда. Муксун, нельма… Покупаем у местных. Но в основном обыкновенная селедка, из Диксона.

— Значит, не особенно жируете, — посочувствовал и тут же ввернул, видимо, любимое словцо: — Хреново… На море служить и рыбы не едать — это, я вам скажу…

Отсев в угол, он гармошкой наморщил лоб и принялся ковырять в зубах спичкой — этакий знающий себе и другим цену увалень из деревни, с оттопыренными ушами и крупными лучистыми веснушками. С внутренней усмешкой Гуль отметил про себя, что ситуация в палатке забавным образом перемени-лась. Теперь безусловным хозяином был конопатый, и, как всякий хозяин, он немедленно взял бразды правления. Известно, что приходящие к власти начинают с длинных, пространных речей, — не стал исключением и ефрейтор.

— Всякие там секреты, шахеры-махеры, — начал он озабоченно, — я так понимаю, от глупости. В жизни все проще. Тут тебе земля, тут солнце, а тут чащи. Живи и другим не мешай. А разных там парламентов, министров-архиепископов нам, если честно, и не нужно. Мы-то знаем, как жить. Приучены А вот они — те, значит, у кого шило в одном месте, тем покой с ясностью, как нам холод. Вот и усложняют. Чтоб воды, значит, намутить и плавать в ней жирными карасями. Или этими… омулями…

Гуль взглянул на капитана, ожидая увидеть улыбку и поперхнулся чаем. Володя сидел неестественно прямо и застывшим взором следил за кружкой.

Микроскопическими толчками та передвигалась по скатерти, медленно приближаясь к краю Сама собой. Гуль решил было, что это ожили льды, но тут же вспомнил, что под ними не океаническое дно, а мерзлый скальник. Тогда каким образом^?..

Капитан положил на стол чайную ложечку.

— А ну-ка!..

Развернувшись подобно компасной стрелке, ложечка заскользила вслед за кружкой.

— Ловко, — пробормотал Гуль.

— Фокус-покус! — громко и растерянно произнес ефрейтор.

— Вот вам и фокус. — Володя дрожащими пальцами застегивал полушубок, продолжая сосредоточенно глядеть на кружку. — Кажется, начинаю понимать.

— Аномалия? — хрипло спросил Гуль.

— Если бы… — Капитан поднялся. — А ведь я-то, дурак, не поверил. Думал, что блажь… И вам головы морочил. Она ведь так и появлялась раньше.

Сначала электромагнитные возмущения, потом гравитационные…

Далекий взрыв оборвал его слова. Все разом рванулись из палатки, путаясь в длинном, сшитом по эскимосскому образцу пологе, спотыкаясь от острого желания выбраться как можно скорее. Локтем прижимая к груди автомат. Гуль на ходу натягивал варежки. Морозный воздух обжег легкие, в уши ворвался крик капитана:

— Это же наши мины! На такую чертовщину они, конечно, сработают!

Где-то далеко снова загрохотало. Взобравшись на неровный заснеженный холм, Гуль разглядел в туманной дали вспышки пламени. Капитан бесновался внизу.

— Если там кто-нибудь есть — всем крышка! — орал он. — Это же шариковые мины! Одна штука — десять тысяч осколков!.

Со стороны зенитно-ракетного комплекса долетело тоскливое завывание сирен.

Тягучие перепевы выгоняли людей из палаток, заставляя спешно заводить двигатели, метаться возле машин. Как водится, долгое ожидание закончилось всеобщей бестолковщиной. Никто не знал, откуда ждать опасности и что против этой опасности предпринимать. Искристо выплеснулись в дымчатое небо зеленые ракеты, знак боевой тревоги, и кто-то тут же открыл огонь. Куда?.. Гуль вертел головой, ничего не понимая. Вероятно, в эфире творилась такая же чепуха. А главное — он не знал, что делать. Бежать к палаткам было далеко, здесь же он чувствовал себя не в своей тарелке.