Полетное время подходило к концу. Рейдеры шли по вражескому пространству, нашпигованному шпионами, ловцами и патрульными, просвечиваемому тысячами РЛС и гравитационными искателями, но до сих пор их не обнаружили. За это следовало благодарить конструкторский гений безымянных трудяг ВПК, создавших маскировочную систему «призрак», да пилотов, умело пользующихся своим преимуществом.
Кирилл перебирал в уме пункты боевого задания, сочинял репортаж и пытался отделаться от нехороших предчувствий, изучая рельеф камиллова ботинка. Все продолжали молчать — это была традиция: по поверьям разговоры могли привлечь старуху с косой.
Электронные часы над люком отсчитывали последние секунды и когда на них загорелись нули, сержант негромко сказал:
— Пора, ребята.
Десантники зашевелились, разминая затекшие тела и пытаясь восстановить полусферичность зада, ставшего за долгие часы сидения абсолютно плоским. С лязгом открылась крышка «кастрюли» и внутрь заглянул один из пилотов:
— Добро пожаловать на Европу, ребята. Мы сели без шума в расчетной точке, так что можете работать спокойно.
— Спасибо, братишка, — кивнул Борис и выбрался в коридор, оттеснив пилота и изо всех сил вжимая голову в плечи, дабы не врезаться в трубы и провода, бегущие под потолком.
Десантники построились в коридоре и сержант начал инструктаж:
— Слушайте меня внимательно, повторять не буду, — прорычал он, пристально глядя на Кирилла — ему это и предназначалось, — порядок таков: одеваемся по полной выкладке и на лед. Дыру прожигают «пингвины», наша задача — выгрузка оборудования и наружное наблюдение. Под ногами не мешаться и слушать только мои указания и приказы капитана Вейсмюллера. Утопите хоть один автомат — голову оторву. Все, время пошло.
Снаружи стояла местная ночь — самая яркая звезда небосвода Европы уже зашла, да и толку от нее здесь было мало, так как здесь всегда, даже когда его не было видно правил бал Юпитер — бело-розовый красавец, затмевающий звезды, заполняющий все небо, завораживающий узорами бушующей атмосферы. Но он должен был взойти через пару часов и пока ничто не отвлекало десантников от работы — звезды такие же как на Земле, только поярче и побольше.
Конусы рейдеров обозначили вершины равностороннего треугольника, в центре которого был раскинут маскировочный купол. Под ним монтировался боевой лазер «Огонек»- им и предполагалось прожечь лед. Толщина ледяного панциря Европы оценивалась порядка 4–5 метров и проткнуть его огненной иглой не представляло никакой трудности, вся сложность состояла лишь в том, что мощный выброс пара мог привлечь внимание патрулей ВС. Антонио Вейсмюллер надеялся, что инженерный расчет окажется верным и купол поглотит всю испаряемую воду.
Десантники работали точно как муравьи, подтверждая свое неофициальное прозвище, — неутомимо, слажено и без суеты. Одна из групп монтировала установку, «муравьи» подтаскивали оборудование, оружие, газовые и кислородные баллоны к будущей полынье, собирали «скаты» — подводные транспортные средства, заимствованные у ВМФ и модернизированные для необычных условий Европы — вакуума и жидкой воде. Десять человек из отряда «пингвинов» залегли вокруг места посадки на случай если сюда занесет какого-нибудь шального геолога или просто туриста.
По прямой отсюда до космодрома было совсем немного по земным меркам всего лишь двести сорок три километра. В мирных условиях пройти их по льду не представляло никаких проблем — садись в конвертоплан и через час ты на месте — перед тобой вырастают купола «Водолея» и блеск посадочного поля слепит твои глаза. Сейчас же такое путешествие по льду хорошо вооруженной группы было делом фантастическим и безнадежным. Разведчики показывали, что космодром был отлично защищен со льда и космоса многочисленными патрулями, наледными батареями и криогенами. Инфильтрация даже пары человек, по расчетам аналитиков из Стратегических Служб, требовало таких колоссальных затрат, что не окупалось никакими победами.
Кирилл носился по всему полю, снимая выгрузку и приготовление к спуску под воду и лишь на десятой минуте сообразил, что снимает невидимок мимикрия скафандров была бесподобной и без цифровых фильтров их засечь и тем более заснять — невозможно. В сердцах чуть не плюнув на лицевой щиток, он исправил свою ошибку, но начальные кадры были утеряны безвозвратно — он не мог крикнуть «Стоп! Дубль второй» и начать все заново — таковы издержки журналистики, точнее — честной журналистики.
Он стремился запечатлеть все в подробностях и никому при этом не мешая, что удавалось с трудом, но к своей гордости Кирилл мог похвалиться, что при этом его никто не послал куда подальше. Журналистский опыт говорил ему, что девяносто процентов материала обкромсает он сам, а еще девяносто процентов от оставшихся — редактор, так что в новостийный блок пойдет лишь ничтожная часть заснятого — несколько минут из многочасовой одиссеи. Но из оставшегося можно будет смонтировать великолепный фильм, что впрочем и было его основной целью — героический фильм о героических людях, без лакировки, с натуральной кровью, грязью и матом. Обычные люди, гражданские и военные, таких зрелищ не любят, но критики к этой категории не относятся и просто обожают правду жизни на экране, хотя если такую правду преподнести им не на экране, а в жизни, отправив их в тот же рейд на Европу, то они будут очень недовольны.
Кириллу вспомнилось, как один из его фильмов о действиях в Иордании конфедеральных войск против фундаменталистов показали в той дивизии, о которой он и снимал. Эта идиотская идея пришла в голову какого-то советника из политотдела, который эту войну наблюдал на экране своего телевизора, получал боевые награды за доблесть (в чьей-то постели, надо полагать) и хвастал в женском обществе своими зубодробительными приключениями. Даже Кирилл, привычный к подобным зрелищам в натуре, считал что фильм жуткий и не пригоден к показу в этой аудитории — фанатики творили на поле боя такое, что волосы вставали дыбом и содержимое желудка выворачивалось наружу: живые мины сдавались в плен и затем проглоченные криогены срабатывали и превращали окружающих в ледяные мумии, камикадзе направляли свои самолеты, начиненные динамитом, на позиции конфедератов и солдаты становились пылающими, орущими сумасшедшими, давно запрещенные «мозголомы» запускались в действие, разрушая психику как чужих, так и своих.
На премьеру пришли командование дивизии, средний и младший офицерский состав и все с женами. Рядовым и детям повезло — их не пригласили, решив сделать просмотр элитарным. Автор фильма сказал перед началом несколько ничего не значащих фраз, поблагодарил за помощь, оказанную при съемках, сорвал аплодисменты и тихо исчез из этих мест. Как потом рассказывали, военные и их половинки сначала были в восторге, узнавая себя на экране а потом стали с руганью и плачем покидать зал. Нескольких слабонервных женщин, имеющих весьма смутное представление о профессии мужа, пришлось определить в психиатрическую клинику. «Это что же такое, — ругался один из пострадавших, — я там в песках жарился, давил на себе вшей и боялся что мне отстрелят задницу и вот прихожу в это… кино, надеясь утешиться тем, что из меня сделали героем. А мне там опять показывают как я жарюсь, давлю и как мне отстреливают задницу и я чувствую себя вовсе не героем, а полнейшим идиотом!» Впрочем это был самый благосклонный отзыв.
Наконец «Огонек» запалили и первая часть операции вступила в завершающую фазу. На «скаты» все было погружено, принайтовано и наступило некоторое затишье — Антонио Вейсмюллер и Борис Муравьев о чем-то совещались на командной частоте, оператор управлял лазерной установкой, а десантники расселись на льду, передыхая и накапливая силы перед погружением. Кирилл прошел в купол и стал наблюдать как лед Европы, превращаясь в пар, отступал перед напором когерентного излучения и оседая на всем, что находилось внутри, превращался в иней. На потолке стремительно росли сталактиты, грозя заполнить все пространство, и Кирилл по собственной инициативе стал сбивать их и выволакивать сосульки наружу. К нему тут же подключились бездельничающие десантники.
