Я чокнулся с Василь Петровичем, в единый дух освободил в себя шампанское, зажевал уголком шоколадки и взлетел.
Раскинув руки, я медленно, как большая стрекоза, обогнул неподвижный вентилятор под потолком, облетел парочку, - майор поперхнулся сухим вином (случай в анналах Советской Армии беспрецедентный!), "девушка" стянула с головы парик и, комкая его как платок, прижала к большим грудям. Защищая подругу, майор подпрыгнул со стула, замахал руками, отгоняя меня, как овода, и сел на пол, вскрикивая: - "Кыш, кыш! П-шел вон!"
Восхищенный Василь Петрович хлопал себя по груди и бормотал: - "Во даеть! Во даеть!"
Виталий же Верхоблядов со стаканом у рта барабанил зубами по стеклу сложный наигрыш.
Лишь одна Ада за стойкой не растерялась (ей и не такое приходилось видеть на рабочем месте) и,
- Хватит, мальчики, веселиться!
Она всех клиентов зовет "мальчиками".
- Выпили, расплатились и быстренько разбежались по домам! А летать у меня нечего. Клиентов пугать!
Я приземлился на свой стул, хлобыстнул скоренько еще стакан шампанского. Василь Петрович:
- "Научи, Саня! По гробь жизни блаходарень буду!"
А Верхоблядов словно неживой, пялит на меня глаза сквозь очки и барабанную дробь на стакане зубами выцокивает.
"Василий Иванович!" - ожил селектор на столе у доктора.
6.
"Василий Иванович! - ожил селектор на столе у доктора: - Подъехали ваши кагебэшники с бумагами. Даже двое. Поднимаются".
- Спасибо, Изольда Тихоновна, - сказал доктор в селектор и глянул на развернутую страницу "Истории болезни". Почти чистая. Лишь вверху несколько строчек.
- Табула раса!
Говорит доктор и, обмакнув ватку в нашатырный спирт, - вонь мгновенная! - протягивает ее пациенту:
- Пожалуйста, Александр Степанович, попрыскайте на воротник свитера. Запах того спирта надо перебить.
Пациент беспрекословно исполняет приказание.
- Александр Степанович, отвечайте, только быстро: как долго вы летали до того, как вами заинтересовались органы?
- Три недели.
Доктор делает летучую отметку в "Истории болезни".
Стук в дверь.
- Да-да! Пожалуйста! - приглашает Василий Иванович, дверь толкают, но она на замке. Доктор вскакивает, открывает замок. - Простите, закрылась случайно. Здравствуйте...
Входят двое в штатском.
7.
Входят двое в штатском.
Приветливо улыбаются доктору и пациенту. Один с лаской во взоре фиксирует прутковый закат в окне, плексиглас на портретах, пластмассовые горшочки с кактусами - он впервые в этом кабинете.
Второй, не отпуская руку доктора, спрашивает:
- Как прошла гипогликемия?
- Я ее не делал... И вообще я её не делаю. Процедурная этажом выше. А разве ему назначена гипогликемия?
- Да... простите, маленькая накладка вышла, - оборачивается к мужчине в синем свитере человек в штатском.
- Вы хорошо себя чувствуете?
- Куда уж лучше? - сквозь зубы бормочет пациент.
- Надо же! Ошиблись этажом. Следуйте за нами.
- Простите! - Теперь доктор подхватывает руку мужчины в штатском. - Я два часа вел прием пациента, и вы его забираете? Позвольте, я закончу и с его бумагами ознакомлюсь.
- Возникла необходимость?
Цвиркнув сквозь зубы, многозначительно покачивает головой старший, тот, который в этом кабинете не впервые.
- Да! - протягивает руку за красной папочкой доктор.
Жест Василия Ивановича тороплив, некстати, вызывает недоумение на лицах кагебэшников, но, тем не менее, старший отдает врачу папочку с тесемочками бантиком и отшагивает к стене, явно показывая, что намерен находиться в кабинете до окончания приема
Другой штатский делает два шага назад-влево, копируя действия начальника.
В серых костюмах, белых рубашках, в неярких галстуках они становятся у двери на страже, глаз не спуская ни с пациента, ни с доктора.
Василий же Иванович бегло просматривает листки в папке, снизу вверх почему-то, вдруг задерживается на какой-то фразе и спрашивает у старшего кагебэшника:
- Так был пожар в газо-операторской или не был?
- Окончательно не выяснили еще. В пожарной дежурной части вызов зафиксирован, диспетчер помнит, как отправлял машину, но никто из команды не помнит. Эту странность я отметил. Следов пожара на месте не обнаружено. Соседи ничего не видели и взрыва не слышали. Одна старушка якобы видела взрыв, но она заговаривается... К чему вам это, доктор?
Доктор не отвечает на вопрос человека в штатском, долистывает бумаги в папке, что-то дописывает в своем листке и обращается к фигурам у двери:
- Будьте добры, подождите в коридоре. Два-три вопроса, и Александр Степанович в вашем распоряжении.
Едва за штатскими захлопывается дверь, доктор начинает мыть руки и, включив струю до упора, кивком подзывает к себе пациента. Тот подходит, но не сразу; вообще, с той минуты, как Изольда Тихоновна перебила его рассказ, он не вполне в себе.
Изменений явных нет, но внешне он в чем-то уже пациент психоневрологического диспансера, а не какой-нибудь районной стоматологии.
- Сашка, Сашка!
С неожиданной жаркой жалостью зашептал Василий.
- Тебе конец! Гипогликемия - это все, идиотство полнейшее! А тебе назначено пятнадцать инъекций - это конец, не то что летать, но и ложку не сообразишь ко рту поднести! Полная деградация, тебя уже не будет... Понимаешь ты или нет?! Пятнадцать гипогликемий!..
Доктор схватил себя за горло и яростным жестом показал, как разорвется жизнь у Сашки.
- Понимаю. Но...
В шепоте Александра нет былой уверенности.
Струя воды лупцует раковину, отплевываясь в склоненные лица врача и пациента, и заглушает шепот.
- Выход? Выход... Выход есть всегда. Но ты... Ты?
Василий подымает лицо от раковины и несколько отстранено смотрит в глаза Сашке, словно в свои собственные в зеркале.
- Вариант первый: ты - летатель. Тогда тебе дико повезло, что они ошиблись этажом. Ты вырвешься и улетишь. Там, на шестом этаже дверь налево, перед "Процедурной", запомнил? На двери ничего не написано. Подсобка. Санитарки там тряпки и швабры хранят. Окно без решетки. Иди напролом! Понял?! Единственное окно на этаже без "Зари коммунизма".
- Спасибо. - Александр стискивает доктору предплечье.
- Вариант второй: ты - ........ Общество больное, согласен, но здоров ли ты? И я тебя с шестого... Но чем лучше гипогликемия?!
- И за это спасибо. Разберемся...
Время сгущается, мужчине в синем свитере кажется, что доктор специально медлит, ковыряясь в струе над раковиной; секунды скользят перед глазами, как штакетник длинного забора из окна быстро мчащегося автомобиля; мужчина уже с подозрением и ненавистью смотрит на белую спину доктора и на то, как ходят лопатки под его халатом - как у лодочного гребца, - "Ну что он там вымывает, черт его дери? Или раскаялся, что выдал мне окно с выходом?" Некстати, совершенно, некстати Александр вспоминает мускулистую спину Жорки-боцмана, соседа по коммуналке из послевоенного детства: рук у Жорки не было - штрафбат морской пехоты - точнее, по локоть не было левой руки, а вместо кисти правой - на скорую руку смастаченная фронтовым хирургом клешня из остатков ладони; жена у Жорки-боцмана погуливала, он бил ее локтем и клешней, истошно орал матом, так, что все семнадцать квартиросъемщиков вздрагивали и, представляя атаку штрафников, прятались по комнатам, - контуженный, что с него возьмешь; а по ут!
рам после ссоры Жорик послушно открывал рот перед ложкой с кашей, подносимой его неверной женой, - в эти минуты он походил на птенца, получающего корм из клюва мамы-ласточки.
И клешня его скромно и безопасно лежала на коленях, открывая всем соседям по огромной коммунальной кухне сиреневый татуированный лозунг на его обнаженной груди: - "Я не Бог, я не прощаю!" Корявые буквы татуировки в двух местах были рассечены шрамами - на слове "Бог" заглавная буква скомкана рубцом, но еще угадывалась, а от второй частицы "не" оставалось лишь сине-бордовое крошево. "Я не Бог, я ... прощаю!" Жорик, прожевав очередную ложку каши, виновато, вроде бы никому, объявлял на всю кухню: "Ну, что с нее, рыжей, спрашивать, ведь я ее и приласкать-то толком не могу". А по поводу иссеченной татуировки он как-то раз сказал Сашке, тогда сопливому шестилетнему мальчишке, только-только учившемуся читать и с этой целью забравшемуся к соседу на колени и водившему пальцем по буквам на Жоркиной груди: - "Вишь, браток, как война-учительница мне исправила ошибки?"
