Несколько раз подряд повторяет доктор в селектор, но из динамика доносится отдаленный женский смех и за чайное щебетание.
- И-ЗОЛЬ-ДА ТИ-ХО-НОВНА!.. Наконец-таки! Вот спасибо! Где капитан с бумагами?! Дуб-ронов это, Дубронов!.. Да, у меня в кабинете. Разыщите!
Еще больше раздражаясь, выговаривает доктор.
- Вы на работе или?! Созвонитесь с дежурным КаГэБэ, у вас там под стеклом на столе... да, даже я знаю!.. Телефон четвертого отдела. Немедленно!.. Я и не думаю на вас кричать!.. Хоть папе римскому!.. Учтите, я тоже умею писать докладные записки! Все! Жду...
- Бардак советский!..
Сквозь зубы бормочет Василий Иванович.
- Прислали "позвоночницу" из горздрава, элементарные обязанности...
- Ну-у-у, доктор!
Мужчина в свитере закидывает руку за спинку стула.
- Вам надо к психиатру... И не злитесь на меня.
- Да, действительно...
Кисло улыбается Василий Иванович.
- Накапливается, громоздится одно на другое. В результате - стресс! Проклятый век.
- А я взлетел!
Восторженно говорит человек в синем свитере, взрывая руками воздух и тут же нагребая на грудь невидимые глыбы.
- Нагромоздилось, навалилось, одно, другое, третье, большое, маленькое, ожидаемое - которое давно висело, - и подлое - в спину! Когда аж дыхание перешибает! И мелочевка там, - в троллейбус без талонов сел, ни копейки, и контролер.., - и словно рубаху на себе до пупка рванул? Видели? - как в кино показывают? Но в переносном смысле, в натуре-то я ничего не рвал, наоборот: взлетел! Доктор - у вас спирт есть?
- Есть...
Машинально отвечает Василий Иванович, сбитый переходом.
- А зажевать? Кофе в зернах или еще что-нибудь, чтоб запах перебить? Не журись, я не о себе - я вольный! - я о тебе, Василий Иванович. Вижу: комкают тебя, нутром вижу!
В запале пациент переходит на "ты", и доктор этой перемены не ощущает:
- А, ладно! По сто пятьдесят для дезинфекции!
Машет рукой Василий Иванович, достает из сейфа бутылку с резиновой пробкой - зеркало спирта качается в ней на черточке 200 мл, - цедит в бутылку воду из графина.
- А! Нет этой мымры, и не будет, дежурство у меня в четыре кончается, ставь мензурки!
Доктор разливает в мензурки жидкость, из-под стола возникает беременный желтой кожи портфель, из портфеля термос и два бутерброда в промасленной газете. Движения доктора быстры, точны, - как у хирурга, зажимающего ториозными пинцетами кровеносные сосуды при ампутации, - лишь бы остановить брызжущую кровь, лишь бы не пресеклось, не испарилось крамольное желание чокнуться с этим странным типом и обжечь глотку спиртом!
- Чин-чин? - протянута мензурка.
- Чин-чин! - щелчок стеклом о стекло!
2.
- На "ты"?
Спросил Александр Степанович, отломив кусок бутерброда и соскабливая ногтем отпечатавшиеся на сыре черные буковки газетной статьи.
- На "ты".
Кивнул Василий Иванович и снял с головы крахмальный колпак.
- Теплее?
- Да вроде того...- согласился доктор, наливая еще раз.
- Александр, можно - Саша. Но "Шуриком" не зови, не люблю почему-то, поднес мензурку пациент.
- Василий. Можно - Вася, - в тон ему ответил доктор.
Чокнулись.
Выпили по второй.
Саша закурил докторскую сигарету.
- У тебя - что? С женой нелады?
Спросил Саша, стряхивая пепел в футляр из-под печати.
- С чего ты взял?.. А впрочем, не очень-то я здесь прижился. На работе еще ничего, а дома... Нет, ты скажи: с чего ты взял? Пальцем в небо?
- Нет... Бутерброды в газете - или у доктора жена неряха, чего быть не может, или - ...
- Попал. Второе "или", - насупился Василий и навалился скрещенными руками и грудью на стол, - Но...
- А ты и не рассказывай. Не надо. Потом тебе будет неприятно, что разболтался с первым встречным. За слабость сочтешь. А я могу. Я летатель... Я - свободен! Господи! Какое это счастье! Слушай! - тридцать три года, как у Христа, и все время спеленатый, как в коконе, словно я до этого и не жил, а исполнял социальную функцию. Не жизнь, а сплошное исполнение социальной функции, да что тебе говорить, сам знаешь...
- Знаю,
Тускло скривился Василий и, ослабив узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.
- Я-то хотел по детской психологии специали-зироваться. Но место было сюда... Обещали-обещали. И сейчас обещают...
- Во-во! На этом и основано; в школе - веришь, в институте - веришь, начальству, - веришь или делаешь вид, что веришь; как мул, у которого пучок травы перед мордой привязан. Понесут в ящике, лабухи на барабане и в тромбон: - "ту-ду-рум-пум-пум", - а ты уже не слышишь... Я четыре года тему разрабатывал, ночами сидел, жена ушла - первая жена; думал: защищусь, кандидат, перспектива... а начальство - хап лапкою и тему под себя: - "Ты, - говорят, - молодой, способный, еще успеешь!" Поерзал, побитый, два года. Собрал манатки, теперь в газовой котельной. Сутки на дежурстве, двое дома. Социальная функция... Налей.
- Эт-т-точно, - икнув, налил в мензурки спирт Василий.
- А что у тебя со второй женой? Ты, Саша, не думай, я не для бумаги этой, - кивнул доктор на бланк.
- Я по разговору...
- Я вижу, Вася... ну! "Ангел в чашку!" - у моего деда присловье было. И если честно, то во всем и всегда виноваты мы, мужики! Мужчины...
Александр покрутил мензурку, осматривая ее на просвет, стряхнул остатки спирта и вставил ее себе в глазницу, на манер монокля или лупы часовщика.
- "Зри в корень!" - заповедано от благого Козьмы.
- А если...
- Безо всяких "если"!
Со стуком поставил мензурку на стол мужчина в синем свитере:
- Вариантов не бывает. Стерва попалась - сам выбирал. За ложь, за снисходительность к себе сам и плати. Вот у меня: молодая - я на десять лет старше; красивая - ноги как у манекенщицы; умная, целеустремленная, да еще вроде бы влюблена. Букет достоинств. Звали красиво: Вита Витольдовна Эструс! Вита!..
- Как? Как? Эструс? - встрепенулся Василий.
- Что, фамилия знакомая? - удивился Александр.
- Нет. Латынь вспомнил. Странная фамилия... Эструс.
- У нее дед из Румынии. Польстило мне, сама ситуация польстила. Лесть и ложь - одной закваски. Я был увлечен, но вот здесь,
Александр похлопал по этикетке "Спорт" на свитере.
- Здесь-то пусто было. И видел все, сопоставлял. У нее распределение на носу, вот-вот в деревню на три года. Ссылка. Слезы, конечно. А против слез какой аргумент? "Надо помочь", - раскис я от внимания, от глаз лучиками. Черт их знает? - может, и не лгала вначале? Но, понимаешь, Вася, одно дело по-пушкински: - "Пора пришла, она влюбилась". Другое по-советски: - "При данных обстоятельствах ей стало выгодно влюбиться". Я просекал это, видел. Потому виноват вдвойне. Ей и себе врал. Здесь-то пусто было... Ты не спеши, Василий, лучше кофейку из термоса... спасибо.
- "Целеустремленная"...
Василий повторил слово из откровений пациента.
- "Целеустремленная"...
Медленно, почти по слогам, как бы прощупывая, осязая слово на вкус.
Лицо доктора, очерченное темноволосой стриженой бородкой, скуластое загорелое лицо, потемнело неровными пятнами алкогольного румянца; взгляд, направленный на двери, на секунду обострился, - проникая сквозь крашеные филенки и, представляя сидящих в коридоре кагебешников, охраняющих неожиданное застолье, - и потух, ушел в себя...
Александр застыл с чашкой кофе у рта, исподлобья кольнул задумавшегося доктора и, отвернувшись, опасаясь перебить чужую мысль, продолжил кофепитие короткими глотками. Что-то вдруг выпрямило доктора, он вскинул голову резко, по-офицерски, словно воспринимая неслышимый приказ, и, не выпуская еще взгляда из себя, одним лицом, но не глазами участвуя в разговоре, спросил:
- Ну, дальше-то что, Саня?
- Дальше?
Вздохнул Александр, ставя чашку на стол.
- Дальше - больше. Женились. Заявление еще в Загсе, и быстрей справку в комиссию по распределению. Семья у нее интеллигентная, отец умница, честный - не желал суетиться, освобождать дочь от распределения, хотя мог бы. Прожили год у меня в коммуналке. Ровно, чисто жили. Я после первого супружества малость опсел, неряшлив был - не в быту, в знакомствах. А тут, при Вите, выровнялся, что-то забрезжило, да и тут,
