– И пусть страдает, – сказал Шишковатый. – Она приползла сюда умирать, так дайте ей умереть.

Аббат нагнулся и заглянул в кусты.

– Это не по-христиански, Шишковатый, – сказал он укоризненно. – В тяжелую минуту мы оказываем помощь даже смертельному врагу.

– Ну, окажи ей помощь, – сказал Шишковатый, – и она уж постарается тебя прикончить, пока ты будешь этим занят. Отойди-ка подальше. Бога ради, отойди подальше.

Аббат не шевельнулся, и Харкорт, снова подойдя к нему, протянул руку, чтобы оттащить его назад. Но он еще не успел до него дотянуться, как гарпия выскочила из кустов и кинулась на аббата. Сбив его с ног, она распростерлась на нем, терзая его ноги костистыми лапами, а клыкастой пастью подбираясь к его горлу.

Харкорт выхватил меч, но еще раньше, чем он сделал выпад, на гарпию бросилась Иоланда, высоко подняв свой кинжал. Кинжал опустился, снова поднялся и вновь опустился, из-под него брызнула кровь. Гарпия обмякла и свалилась с лежавшего на земле аббата. Иоланда, стоя на коленях, продолжала наносить удары.

Харкорт осторожно оттащил ее и помог подняться на ноги. Аббат сел, и Харкорт опустился рядом с ним на колени. Сутана аббата была в крови.

– Ох, мои ноги! – задыхаясь, простонал аббат. – Они горят огнем там, где вонзились ее когти. И еще она укусила меня в плечо.

Шишковатый склонился над аббатом.

– Давай-ка посмотрим, что там у тебя, – сказал он.

– Она впилась бы мне прямо в глотку, если бы я ее не оттолкнул, – продолжал аббат. – Если бы она впилась мне в глотку…

– Знаем, знаем, – перебил его Харкорт. – Только ведь она до глотки не достала. Покажи, что она тебе сделала.

Он принялся развязывать на аббате пояс.

– У меня есть мазь, – сказал Шишковатый, – чтобы лечить раны. От нее будет сильно жечь, но тебе придется потерпеть. Гарпии питаются падалью, и ее пасть могла быть ядовита.

Он отошел и вернулся с баночкой мази, которую достал из своего мешка.

– Теперь перестань голосить, – строго сказал он аббату. – Мы будем тебя лечить, а ты своими воплями нам мешаешь.

Сняв с аббата сутану, они увидели, что его ноги изодраны в кровь, а на плече из глубокого укуса сочится кровь.

– Держите его, – сказал Шишковатый. – Эта мазь жжется, как адское пламя. Держите его как можно крепче. Я должен как следует ее втереть.

Аббат вопил, визжал и бился, но Харкорт с помощью Иоланды держал его, пока Шишковатый втирал свою мазь. Когда аббата наконец отпустили, он сел, скривившись от боли.

– Могли бы быть со мной поласковее, – пожаловался он. – С людьми в моем сане нельзя обращаться так грубо. А ты, – он повернулся к Шишковатому, – мог бы не так стараться, никакой необходимости в этом не было.

– Я хотел покончить с этим побыстрее, – сказал Шишковатый, – Но мазь надо втирать как следует, иначе от нее не будет никакой пользы.

Харкорт натянул на аббата сутану и принялся снова завязывать пояс. Аббат оттолкнул его руку.

– Я прекрасно могу сделать это и сам, – сказал он.

– Сварливый у нас больной, – заметил Шишковатый. – Никакой благодарности за все, что мы для него сделали.

Иоланда подобрала кинжал, который уронила на землю, и вытерла его сначала о траву, а потом о свой плащ, уже давно не белый, а заляпанный грязью и весь в жирных пятнах. Теперь, когда к этому прибавилась еще и кровь с кинжала, он стал выглядеть особенно живописно. Подойдя к мертвой гарпии, Иоланда ногой перевернула ее на спину. Из тела гарпии торчал обломок стрелы.

– Ничего этого не случилось бы, – сказал Шишковатый, – если бы мы оставили ее в покое. Она бы все равно издохла. И нечего было ее трогать. Когда видишь змею с перебитым хребтом, не надо пытаться ее вылечить. Я ведь тебя предупреждал, – повернулся он к аббату. – Говорил, чтобы ты отошел подальше. Но ты со своей мудреной христианской этикой…

– С самого начала, как только мы отправились в путь, ты позволяешь себе отпускать ехидные замечания по поводу моих христианских чувств, – огрызнулся аббат. – Вот что я тебе скажу – что бы ты ни думал о моей христианской этике, она куда лучше любой другой. И той, которой придерживаешься ты, в том числе.

– Я никакой этики не признаю, – ответил Шишковатый. – С точки зрения любой религии я совершеннейший безбожник, ведь я вообще ни во что не верю. Я только не могу понять, почему так изменились твои взгляды. В первый же день ты со своей огромной булавой набросился как бешеный на тот лесной бугор и сровнял его с землей, даже не зная, что это такое. А теперь, очертя голову и невзирая ни на какие предупреждения, кидаешься на помощь заклятому врагу, и, больше того…

– Прекрати немедленно, – сказал ему Харкорт повелительным тоном. – Ты уже который день пристаешь к аббату. И без всякого повода, а просто чтобы его позлить. Не понимаю, что за удовольствие это тебе доставляет, но, ради бога, прекрати.

– Все дело в том, что при этом он ничего такого в виду не имеет, – сказал аббат. – Говорит, что не признает никакой этики, но это вовсе не так, хотя его этика временами выглядит довольно забавно. Хвастает, будто он безбожник, но он никакой не безбожник, и, больше того…

– И ты тоже замолчи, – перебил его Харкорт. – Замолчите оба.

– Ну хорошо, – сказала Иоланда, – теперь, когда все помирились, что мы будем делать дальше?

– Пойдем вперед, – ответил Шишковатый. – Здесь оставаться опасно. Как только слухи разнесутся по округе, здесь отбоя не будет от любопытных, которые захотят поглазеть на поле боя. И от мародеров тоже, скорее всего. Там много чего можно подобрать.

– Сдается мне, – проворчал аббат, – что с той самой минуты, как Жан перевез нас через реку, мы все время спасаемся бегством. То кто-то за нами гонится, то нам кажется, что кто-то за нами гонится.

– Так или иначе, – решительно сказал Харкорт, – я считаю, что Шишковатый прав. Надо двигаться вперед как можно быстрее. Как насчет этого, Гай? Осилишь?

Аббат с трудом поднялся.

– Осилю, – сказал он. – Хуже всего эта проклятая мазь, которой вы меня вымазали. До сих пор еще жжет.

– Раны были довольно глубокие, – сказала Иоланда. – Через некоторое время ты весь одеревенеешь. До тех пор нужно пройти как можно дальше.