Анджелина отвернулась, устремив взгляд вперед. С каждой минутой расстояние меду ней и Рольфом Рутенским увеличивалось. Анджелина чувствовала себя подавленной, сдерживая готовые брызнуть слезы. Грудь ее теснило невыплаканное горе разлуки. Сначала у нее было такое чувство, как будто невидимая нить связала ее и человека, скачущего сейчас в противоположном направлении, потом эта нить с каждым ярдом увеличивающегося между ними расстояния натягивалась все туже и туже, пока не натянулась до предела и теперь, казалось, она вот-вот лопнет. Не в силах больше сдерживаться, Анджелина беззвучно расплакалась, слезы залили ее лицо, смешиваясь с каплями дождя.

Андре молча скакал рядом, словно ее тень, не поворачивая к ней лица. Копыта их лошадей разбрызгивали жидкую грязь на разбитой дороге. Анджелина слушала тихий шум дождя, капли которого били по ее надвинутому на лоб капюшону. Она радовалась тому, что спускается ночь, идет дождь, и они быстро скачут по дороге, — все это избавляло ее от разговора с Андре. Она была сейчас не в состоянии говорить. Она вновь и вновь перебирала в памяти эпизоды прощания с Рольфом и его свитой и старалась — но не могла! — обнаружить хоть какое-нибудь доказательство того, что они расстались не навсегда.

Над выжженным дотла пепелищем подымались струи дыма, теряясь на фоне серых утренних сумерек. Женщины с разгоряченными от жара и плача лицами ходили по пепелищу и, пытаясь спасти хоть что-то, копались в мокрых от дождя, обугленных кострищах, образовавшихся на месте их хижин. Дети сидели стайками на корточках под опаленными огнем деревьями, а одна девочка с черными перекинутыми за спину косами и недостающими впереди молочными зубами брала воду из источника. Глиняный кувшин, который она наполняла, похоже, оставался единственным предметом домашнего обихода, уцелевшим при пожаре.

Анджелина и Андре, сидя верхом на лошадях, озирались вокруг, глядя на то, что недавно было цитаделью Мак-Каллафа. Не уцелела ни одна постройка, все было сожжено дотла. Не было видно также никакой живности, за исключением петуха с перепачканным грязью ржаво-зеленоватым оперением хвоста, тускло поблескивающим в утренних сумерках. Он копался на том месте, где когда-то стояла конюшня. Повернувшись в седле, Андре позвал жестом светловолосого мальчика.

— Здесь были индейцы, — сообщил он в ответ на их расспросы, — они напали на нас среди ночи, это — родственники женщины Мак-Каллафа, они из ее племени. Что они не сожгли, то или увезли с собой или разорвали в клочья и разбили. Мама говорит, что мы должны податься в другие места, по крайней мере, пока здесь не отстроят новые дома.

Мальчик поймал на лету пенни, который бросил ему Андре и убежал, зажав монетку крепко в кулаке.

— Итак, Анджелина? — спросил ее попутчик. Она выдавила из себя улыбку, встретив взгляд его темно-карих глаз.

— Если вас интересует, что я дальше собираюсь делать, то я отвечу честно: не знаю.

— Но вы согласны, что это происшествие меняет все дело? Вы же не можете жить в лесу, как дикое животное.

— Мак-Каллаф без сомнения найдет какой-нибудь кров. Ну, например, тот же хутор, который мы оставили прошлым вечером.

— Да, и он возьмет всех этих женщин и детей туда, где с деревьев до сих пор свисают разбойники, словно гнилые фрукты? И то, он отвезет их туда только при условии, если его люди второпях забыли бросить зажженный факел на чердак дома.

Анджелина нахмурила брови. Описанная Андре картина очень походила на действительность.

— А что тогда мне остается делать?

— Вы можете отправиться со мной в Новый Орлеан к моей матери.

Сейчас мадам Делакруа находилась в этом большом городе, проводя там зимний сезон в светских развлечениях. Она всегда в конце января запирала свой дом в окрестностях Сент-Мартинвилля, отправляясь в путь в сопровождении многих телег, нагруженных серебряной, фарфоровой и хрустальной посудой, сундуками с одеждой, постельным бельем, перинами и специальными подушечками, а также бочками с ветчиной, говяжьими тушами, банками с вареньем из фиг, яблок, персиков, груш и, наконец, баночками желе столь многочисленных сортов, что их просто трудно все перечислить. И все это при том, что кладовые ее дома в Новом Орлеане на улице Сент-Эн отнюдь не испытывали недостатка в съестных припасах, а сам дом был устроен с большим комфортом и всегда содержался в образцовой чистоте и порядке, ожидая в любое время ее приезда.

— Спасибо… спасибо за приглашение, но в этом нет необходимости.

— Для кого? В этом есть необходимость для меня самого в первую очередь! Я люблю вас, Анджелина, и хочу окружить вас заботой. Мне просто дурно делается, когда я вижу вас в таком жалком положении: без надежной опоры, без родного дома, куда бы вы могли направиться, даже без лишней смены одежды, приличествующей леди! Поедемте со мной, я умоляю вас!

— Я не могу навязываться, я буду в тягость вашей семье, — произнесла Анджелина смущенно, глядя в сторону, где одна из женщин в куче золы нашла обугленный кусок окорока и с криками радости показывла его столпившимся вокруг товаркам.

— Ваше присутствие никому не будет в тягость. Моя мать с радостью возьмет на себя заботу о вас, особенно если вы согласитесь стать ее невесткой.

Анджелина круто повернулась и взглянула в лицо Андре.

— И вы женитесь на мне? После всего случившегося?

— Это мое самое заветное желание.

Итак, еще одно предложение руки и сердца. Неужели она кажется такой хрупкой, что пробуждает в мужчинах инстинктивную потребность защитить ее. Или, может быть, она кажется им такой бесконечно жалкой…

Но сама Анджелина вовсе не ощущала себя хрупкой. Она чувствовала, что полна жизненных сил, несмотря на свою усталость. Только Рольф молча отказал ей в защите, не захотев дать Анджелине свое имя. Только Рольф.

— Подумайте, Анджелина, моя дорогая Анджелина! — продолжал Андре, видя, что она не отвечает. — Что если принц Рольф не вернется за вами? А что если… если у вас будет ребенок?

Анджелина вскинула подбородок, легкий румянец тронул ее щеки.

— И что тогда будет?

— Он будет моим, я дам ему свое имя и любовь. И все это ради вас. Я никогда — клянусь, никогда! — не упрекну вас ни в чем и ни о чем не пожалею.

— Вы слишком добры, Андре. Я не могу…

— Добр? — воскликнул он в возмущении. — Да это я мечтаю о вас и умоляю, чтобы вы согласились стать моей женой! Я всегда ценил вашу дружбу и восхищался вашим мужеством, благородством и красотой. Но только в эти несколько недель, видя, как вы силой своего духа подымаетесь над унизительными обстоятельствами, я понял, насколько вы дороги мне.

Анджелина почти не слушала его. Она думала о другом. Ребенок действительно мог быть.

Она потеряла счет дням, но помнила, что последние месячные прошли у нее за две недели до званого вечера в доме мадам Делакруа. Когда она вспоминала о них, она всегда радовалась, что подобного рода недомогание, с которым в походных условиях было бы нелегко справляться, не досаждает ей. И все-таки в глубине души она испытывала постоянный гнетущий страх. С недавних пор ее начали беспокоить различные запахи, одолевать легкие приступы тошноты без всякой видимой причины. Были и другие признаки, незначительные, но недвусмысленные.

Так что же ей теперь делать? Скитаться Бог знает где вместе с Мак-Каллафом, который скоро приедет сюда и не откажется взять ее с собой? Но могла ли она быть уверена, что Рольф вернется за ней прежде, чем шотландец осмелеет и решит, наконец, насладиться ею? Рольф — так считала Анджелина, — слишком безоглядно уверовал в испытываемый Мак-Каллафом страх перед расплатой и в то, что присутствие Андре предотвратит поползновения атамана на ее честь. Но если она откажет Андре, его больше ничего не будет удерживать здесь, и он наверняка уедет.

Она откинула капюшон с головы и поправила волосы усталым жестом.

— Может быть, мы спешимся и прогуляемся немного? У меня очень болит голова…