Он вышел из храма, когда стало светать.
Глава 3
В Осетии этот день прошел тяжело.
Сашка сидел впереди, у самого мотора, изнемогал от жара железа, разболевшейся ноги и томящего страха. "Мои, наверное, уже все знают".
За окном те же осетино-ингушские картины: вечные горы, еще не убранные поля. На блокпостах солдаты при виде автобуса с пленными палили в воздух. А Сашке чудилось, что эта горная земля - дно океана, а на его поверхности плавала пена облаков. Захотелось уйти от реальности, всплыть, улететь: там светло и покойно. Душа рвалась из этого кошмара на волю.
Александр не знал, как долго длился этап, но все приходит к концу, и они запетляли по пыльным улочкам столицы Ингушетии и вдруг резко вкатили в огромную толпу на центральной площади.
Раздался приказ выходить. Сашка на секунду замер в дверях автобуса: вокруг простиралось море голов, оно все было обращено в их сторону, клокотало, бурлило негодованием, грозило обрушиться горящей лавой и разнести в щепки вместе с автобусом эту пригоршню людей в военной одежде. Уже потухший, шумевший с утра митинг при виде первых пленных вспыхнул с новой силой. Люди закричали и стали грозить кулаками куда-то в воздух.
От взвода отделили трех солдат-осетин. Сашка с безнадежной злостью смотрел, как забирают единственного близкого человека, Серго. Его огромные печальные глаза в последний раз остановились на Саше: "Прощай, друг". Их увели, а остальных затолкнули в сарай, стоявший недалеко от площади.
Сторож-старик, заметив раздетого до штанов Сашку, засуетился:
- Вах!.. Сушай, почему голый? - И тут же кинул ему рваную рубашку. На.
- Заботливый какой, - проворчал Саня, скрываясь в недрах душного сарая.
А на улице продолжали бушевать страсти. Митинг решал, что делать с пленными. Сидящие в темноте люди внимательно прислушивались к реву на площади, прыгающее из конца в конец слово "расстрелять" никому не пришлось по вкусу. Затем появилось предложение увезти всех в Чечню и держать как заложников.
- Час от часу не легче, - холодел сердцем солдат Большов и впервые в жизни взмолился: - Господи, спаси! Я не хочу умирать!
Так ни о чем и не договорившись, митинговое море постепенно стало растекаться по домам обедать. Дальше произошло непредсказуемое: первых пленных начавшейся войны еще не успевшие ожесточиться жители великодушно отпустили на все четыре стороны. То ли надеялись, что большого кровопролития не будет, то ли стало не до них - взвод так и не понял. Их посадили в автобус, повезли в обратном направлении и даже велели лечь на пол, чтобы на блокпостах не возникло напряжения.
Когда последний ингушский пост остался далеко позади, автобус вдруг остановился среди поля неубранной кукурузы.
- Все, приехали, - сказал им шофер, - идите куда хотите. Мы воюем не с вами. До свидания.
Оставаться на дороге было небезопасно, решили залечь в кукурузе. Сашка упал на землю, увидел небо и вдруг вспомнил о маме: она стояла у икон на молитве, а он сердился, что не может громко включить магнитофон. А потом подумал о Боге.
- Ну, что делать будем? - обратился капитан Иванцов к офицерам. - Мы находимся в окружении. Помощи ждать неоткуда. В батальоне остались дети. Что предлагаете, товарищи?
- Да, це ж оно, - подал голос Батя, - выходить трэба. До Владикавказа, до начальства... Та шоб их...
- Так точно, щас в батальон, - начал развивать его мысль обновленный Паньшин, - там заночевать, забрать всех и сваливать.
- Правильно, - откликнулся капитан. - Как стемнеет - пойдем. До батальона доберемся ночью.
Все уже было с ним согласились, но лейтенант Алексей Звягинцев вдруг резко возразил:
- Как стемнеет?.. Тудыть его... У меня там Зинка в пыли валяется, а я здесь в кукурузе буду дрыхнуть? Мне надо идти.
- Твою дивизию, это что?! Лейтенант! Там тебя счас быстро запечатают. А мне вас надо живьем довести. Разговоры отставить! Леха, пошел ты... остывать. Старшина Прокопенко, разъяснить обстановку солдатам.
Батя ответил: "Есть" - и пошел к распластавшейся среди кукурузы роте.
В путь отправились, когда стало темнеть. Сначала молчали, потом по строю потекли говорки, шепотки, шуточки. Ребята понемногу приходили в себя, жизнь продолжалась, и молодость, "всем смертям назло", качала свои права.
Сашка замерз до икоты, хромал, спотыкался в темноте, пытаясь согреться, тянул драную рубаху.
- Шюра! А ты не плакай, - зубоскалил шагавший рядом кабардинец,- скора мамы к юбкэ поедэшь.
Сашка скорчил дикую рожу, но ее никто во мраке не заметил, и потянул зловеще:
- Зарэ-э-эжу-у, ты мою маму обидел!!!
Народ загоготал.
Когда взвод вошел в долину, раздался взрыв. Сашка подумал, что это гром, - небо впереди, над горами, разом все вспыхнуло, зашевелилось и вздохнуло, как живое. Показалось, что горы удивленно оглядываются по сторонам. Через некоторое время заполыхало в другом месте.
По распаханному картофельному полю суматошно, с криком носились какие-то люди. Один с воплем пробежал мимо. Его поймали, на допросе бедолага трясся и всхлипывал:
- Да в ЛТП мы лечимся, неподалеку. А тут налетели "бэтээры", автоматчики, танки. Нас повыкидывали, врачей забрали, больницу грабанули. Счас картошку напекли, только пожрать сели, как бабахнуло, мы и побежали...
Мужичка отпустили, и он тихо поплелся в неизвестном направлении. Ребята присвистнули вслед.
- Подтянись! - крикнул Батя, и они опять зашагали по темной дороге.
Солдату Большову вновь показалось, что это крутят фильм про войну, только у него слишком яркая лента. Он смотрел на небо, вспоминал маму, сестру и, не имея собеседника, стал обращаться к Богу: "Господи, как они там? Мне легче, я все про себя знаю. - Яркие южные звезды отвечали из бесконечности мягким взглядом. - Господи, как хорошо, что Ты есть. Если бы не Ты, я бы сошел с ума. Эти люди знают, зачем дерутся? Почему им трудно жить на земле вместе? Разве их дрязги стоят моей жизни?.. Боже мой, и зачем я здесь? Нога болит. Я маменькин сыночек. Думал - стал мужчиной, а раскис. Хоть бы мать с сестрой не убивались... А хорошо просто идти так, смотреть вверх и ни о чем..." - Сашкины размышления прервал чей-то окрик из кустов, взвод замер.
- Вы кто? Из Владикавказа?
- Нет, из... А вы кто? - напряженно крикнул Иванцов.
На дорогу, освещенную заревом и луной, вышел человек с автоматом наперевес.
- Смотрю, вроде свои. Решил окликнуть. Из окружения выходите? - И вдруг, заметив капитана, отрекомендовался: - Сержант Липин, из училища вертолетчиков. Училище сдалось, сейчас в плену - никого не выпускают. Я вот ушел, руку, гады, перебили, тащусь к своим.
- Так. Окружили, значит? - Капитан стал незаметно для себя заводиться. - Войну затеяли в собственном доме. А во Владикавказе что?
- Пока связь работала, передавали: бои идут. Ингуши вооружены до зубов: Чечня постаралась. Эти еще себя покажут. Пьяных нет - война. Грузия, Карабах - и сюда докатило.
- Твою дивизию... - присвистнул капитан и для своих горских солдат назидательно-громко прибавил: - Я вот душещипательную историю читал о Шамиле. Как он сдался России, переехал в Петербург и говорил: начни он жить заново, служил бы русскому царю. Чеченцам, в душу их за ногу, память бы не отшибло, тогда б не повторялись. Новостей под этим небом не бывает... Ты счас во Владикавказ?
- Так точно.
- Нам в батальон, забрать женщин. Хочешь с нами? Вместе будем выходить.
- Нет, товарищ капитан. Мне, с драной лапой, быстрее надо. Не загнуться бы по дороге.
- Тогда - до поворота. А там всего хорошего.
Сашка ковылял за сержантом-вертолетчиком, смотрел ему в спину и завидовал.
"Вот человек, не бросил оружие, с честью из положения выходит. А я как баба. Была возможность в челюсть дать, да кишка тонка в герои. Кукурузный вояка. Детишки только... А чеченцам делать нечего, нашли, куда характер девать, альпинизмом бы занялись, что ли".
