Закуривая трубку, Капуста проговорил:

– Пани гетманова, видать, плохо кончит, Иван. Дорога у нее одна – на виселицу.

– А на вид смирная была, – покачал головой Выговский. – Никогда бы не подумал, что на худое способна. Вот негодница! А как же гетман? Что он?

– Приказал взять под стражу и учинить розыск.

Выговский не сказал на это ни слова, разглядывал ровно подстриженные ногти. Он хорошо знал, что значит «учинить розыск»...

Джура внес кушанья. Поставил вино, пододвинул тарелки, вилки и вышел.

Выговский положил Капусте на тарелку колбасы, налил вина. Подняв кубок и заглядывая в него, Капуста сказал:

– Собиралась подсыпать гетману отравы в вино...

– А, чтоб тебя! – развел руками Выговский. – Говоришь так, словно и я собираюсь с тобой такое сделать. Давай, Лаврин, поменяемся кубками.

– Что ж, давай, – согласился Капуста.

Они обменялись кубками. Выговский засмеялся. Нехотя жевал жареную колбасу, краем глаза ловил выражение лица Капусты. Кто его знает, что у него там на душе, что в мыслях? Если бы на то воля генерального писаря, то сперва надо было бы спровадить в пекло Капусту, а уж потом... Его мысль прервали слова Капусты:

– Недалеко видят паны из Варшавы да ихние иезуиты. Смотрели бы лучше у себя дома...

Выговский тихо спросил:

– А как же ты дознался об этом, Лаврин?

– Добрые люди предупредили, Иван.

Ковыряя вилкой колбасу, Выговский возмущался:

– В какое время задумали! А?! Ты понимаешь, Лаврин? Перед самым походом. Хитро задумали, хитро.

– Крайза нашли нынче в яме, за восточными воротами, – вдруг сказал Капуста, поглядев в глаза Выговскому. – Убит выстрелом в затылок.

Выговский откинулся на спинку кресла. Тоненько звякнул вилкой по тарелке.

– Крайза? – переспросил глухим голосом.

– Его.

– Что ты нынче, Лаврин, все меня такими новостями угощаешь?

– Каждую новость понять можно. Терпение и настойчивость. Лучшего способа для этого и не ищи.

– Мне этот совет ни к чему, эти дела не сведаю. Вот дай мне универсал какой-нибудь написать или там грамоту панам сенаторам, так, чтобы у них под ребрами зачесалось, – это сделаю и сделаю как надо.

– Пойду, Иван.

– Что ж так торопишься, Лаврин? Не поел, не отдохнул, наговорил такого, что голова кругом пошла, и бросаешь одного? Я тут один, без вас, закрутился. Гетман когда будет?

– Приказал тебе в Корсунь ехать. А когда сам сюда – неизвестно. Бывай здоров.

Снова, как учтивый хозяин, генеральный писарь пропустил вперед Капусту, откинув завесу, чтобы гостю удобнее было пройти. Бросив через плечо взгляд на Выговского, Капуста сказал:

– Понимаешь – вот сюда, – задержался на пороге, тронув себя за затылок. – Вот так сзади, как, к примеру, я иду, а ты меня сзади. А?

Уловил в глазах Выговского испуганный огонек и, подняв голову, быстрыми шагами пошел через сени. За спиной услышал:

– Вижу, Лаврин, у тебя голова кругом идет от этих дел беспокойных, затуманилась...

– Нет, Иван, туман развеется, – и Капуста указал рукой на луга, видные с крыльца Писарева дома.

Над лугами расплывался, таял под утренним солнцем туман. Пар поднимался над землей.

...Выговский еще долго стоял на крыльце, опершись локтями о перила, устремив задумчивый взгляд в сизую даль. На джуру, который напомнил про завтрак, прикрикнул так, что того будто ветром смело в сени. Всердцах стуча каблуками по полу, возвратился в дом. Что это за посещение и что это за беседа? Неужели сболтнула что-нибудь на допросе эта проклятая баба? А что могла сболтнуть? Что она знает? А может быть, ксендз... Может быть, он ей... Нет, это невозможно. Крайз – тот знал, много знал. Что ж, Крайза нет. Крайз будет молчать. Как сказал Капуста: в затылок.

От одного угла горницы до другого десять шагов. Как долго можно мерить шагами это короткое расстояние? Выговский, ни на минуту не останавливаясь, шагает из угла в угол. Джуре, со страхом заглянувшему в горницу, приходит на память волк в клетке, которого осенью на ярмарке показывали цыгане. Вот точно так же ходил он из угла в угол, желтыми глазами, полными злобы, сверлил людей, теснившихся возле клетки.

Долговязый, коротко остриженный пан писарь, у которого волосы на голове торчат, точно волчья шерсть, в самом деле напоминает джуре волка.

Джура сидит в сенях на низенькой скамейке, обняв колени руками, удивленный и напуганный тем, что уловил сходство между волком и своим паном.

...В тот же вечер в корчме чигиринский пьянчуга Пилип, загадочно подмигивая двум подгулявшим казакам, шептал им на ухо:

– Казначея гетманского в потылицу – чвирк... Ночь темная, она не выдаст.

И дальше сказал пьянчуга Пилип такое, что казаки от его слов сразу протрезвились. Пригрозили ему виселицей и прогнали от себя, а Пилип подсаживался к другим в корчме, плел языком, что видел своими глазами, возвращаясь прошлой ночью с хутора Каменного, как возле яра за городом остановилась повозка и оттуда выбросили, словно мешок, человека. Повозка бешено помчалась дальше и, если бы Пилип не кинулся опрометью в кусты, наехала бы на него. Он может присягнуть, что то была повозка пана генерального писаря, – кто же не знает в Чигирине кованых, крепких повозок пана Выговского, сделанных где-то в заморских краях...

Пилипа в корчме слушали, но никто не проронил и слова, даром, что под хмельком. Лучше в такие дела не вмешивайся, не то будешь иметь дело с Капустой и попробуешь, каковы на вкус канчуки в крепости за Тясмином.

Шептали на ухо друг другу:

– Такое дело, брат. Нам от такого лиха подальше быть!

И уже пошла молва по Чигирину: жена гетмана, шляхтянка Елена, сидит в тюрьме за то, что замыслила поднять руку на гетмана, а может, и причинила какое зло, – ведь не слышно и не видно гетмана в Чигирине. Все могло статься. Мимо двора гетманской канцелярии чигиринцы проходили, кидая любопытные взгляды на высокие окна за оградой, а кто посмелее – останавливался, заглядывал во двор. Мордастые караульные покрикивали:

– Проходи, проходи, чего глаза вытаращил, как в церкви!

Поспешно проходили не оглядываясь. Черт с ними! С этими собаками лучше не связываться!

...Выговский с канцелярией собрался в Корсунь. Писцы напихали в мешки бумагу, перья, чернила. Знали: в Чигирин, видать, скоро не воротятся, из Корсуня путь лежал на войну. Капуста пропадал в крепости. Прискакал Тимофей. Недобро поглядел на Выговского, ткнул руку, точно милостыню подавал нищему, и загадочно сказал:

– Тебя гетман ждет.

– Что там? – спросил писарь. – Скоро ли в поход?

– Поедешь – увидишь, – загадочно ответил Тимофей, – а у меня времени нет, тороплюсь в крепость.

Знал Выговский, почему спешит Тимофей. Так менялись времена. Так оборачивались события.

Перед отъездом в Корсунь генеральный писарь вторично перечитал письмо ксендза Лентовского, которое привез ему из Киева Крайз, озабоченно потер виски и сжег письмо на свече.

Выходило – еще не время. Ошибся ксендз. Просчитался. Прищурив глаза, Выговский уставился в угол. Шевельнул плечом, словно сбрасывал с него ношу. Что ж, время придет! Он будет ждать. Терпение, и еще раз терпение.

Путь ему расчистит предстоящая битва. Только бы встретиться с визирем.

Рано еще радуется Капуста. Слишком рано. Пусть отстранили они его от московских дел. Он догадывается, чья это работа. "Не обойдешься без меня.

Хмель, – злорадно думает Выговский. – А главное – хорошо, что нет Крайза!

Хорошо!"

...Хмельницкий с трудно скрываемым нетерпением ожидал Капусту из Чигирина. Выговскому, который по приезде сразу же прошел к нему, только и сказал:

– Ну?..

Слушал, о чем докладывал писарь, но Выговский видел – гетман только делает вид, будто слушает, а мысли его далеко.

В Корсунь съезжалась старшина. Приехали Матвей Гладкий, Михайло Громыка, Иван Богун, Осип Глух, прибыл с полком из Переяслава Павло Тетеря и стал табором под Корсунем. Со дня на день ожидали генеральной войсковой рады и приказа гетмана выступать.