Стах Лютек все еще протирал глаза, точно желая удостовериться, что это не сон – майдан, заполненный селянами, неведомые, точно с неба свалившиеся, всадники, испуганные, связанные Дудкевич и стражники... Но это была правда... Стах услыхал такие слова, что сердце его готово было выскочить из груди.

Мартын, размахивая рукой, громким голосом говорил:

– Люди посполитые, мужики и женщины! Мы – казаки гетмана Богдана Хмельницкого. Идет гетман наш с несметным войском украинским сюда, хочет оборонить от панов ваших и короля волю, добытую нами в боях, хочет заставить панов, чтобы не ругались они больше над нищим и убогим людом.

Возвращаем вам добро, заработанное потом и кровью вашей, люди, и пусть панские псы искупят вину свою перед вами. Отдаем их вам, что хотите, то и делайте с ними. А я скажу только одно: в нашем краю от таких собак одно спасение: кол им да сабля... Только так научишь их понимать, что значит обижать простой народ... Слушайте, люди!

Мартын развернул универсал гетмана. Увидел, как сомкнулись тесным кольцом вокруг казаков посполитые, заметил, как дрожат стражники, связанные по рукам и по ногам, как грозит им кулаком пастух Крупка.

Стах Лютек только рот раскрыл от удивления. Сжав кулаки, слушал:

– "Не против вас замыслил злое и не против веры вашей, как брешут вам о том паны Потоцкие, Вишневецкие, Калиновские и иже с ними. Не хочу ни жизни вашей, ни убогой земли вашей, на которой до века суждено вам из-за панского ярма изнывать в бедах, зная только горечь нищеты. Иду к вам с добрым сердцем и чистою душою. Вера ваша пускай остается вашей верой, земля ваша вашею, а чтобы добыть вам вольное житье, вставайте, братья селяне, берите оружие в руки и идите пеше и конно к земляку вашему Костке-Напирскому, который поднял честных людей против панов Потоцких, Вншневецких, Заславских и прочих, добиваясь воли и правды. А коли будем стоять нерушимо – вы на Висле, а мы на Днепре – никто нас не одолеет".

Стах только воздух хватал раскрытым ртом. Сам не знал, как это сталось, но чуть окончил казак читать, как он уже, размахивая руками, кричал в лицо Крупке, Яну Забельскому, старому деду Мартюку, соседу Вильшанскому, своей Анке... всем, кто стоял вокруг... и слова его были полны горькой правдой и жаждой мести... Выходит, правда, что Костка-Напирский поднимает простой народ на панов. Всем надо итти к Костке. Разве не правду говорит казак? Чистую правду. Одно спасение от горя и неволи – сделать так, как писано в универсале Хмельницкого. Пускай люди вспомнят, какого только горя не изведали они за этими панами. А что вчера тут творилось? Еще, верно, тепла земля от крови Яска, еще, верно, не остыло его тело в могиле. Пусть стражник и его псы дадут нынче ответ за кровь Яска, который виноват только в том, что не хотел отдать на позор свою жену. Ступайте на околицу и поглядите на обесчещенную Казьку Яскову.

Пусть кровью умоется теперь проклятый пес Потоцкого Дидкевич. На кол их!

– На кол! – слышит Стах ответные крики людей и видит пылающие гневом лица.

И в сердце у него рождается горячая вера в то, что победить панов не так уж трудно. Он говорит об этом твердым голосом, может быть, всю жизнь свою ни разу так не говорил. Он говорит людям, что сам возьмет в руки оружие, что правду говорят казаки: надо итти всем к Костке-Напирскому под Краков. Ведь не только от казаков о нем слыхали, да вот не верили, думали – болтают только...

Уже кончил говорить Стах, а на тын вскочил Крупка... Сказал коротко: надо с панскими псами кончать, всем миром приговорить им кару. Если им жить, нам тогда и места на этой земле нет... Кто когда-нибудь думал в Гмине, что так красно может говорить пастух Крупка?

...С веселым сердцем оставляли Марковецкую Гмину казаки. Семен Лазнев ехал рядом с Мартыном, восторженно повторял:

– Какие люди, Мартын, а!

– Эх, Семен, кабы всюду вот так всем купно, как вихрь, ударить на панов! Не было бы не правды на земле. – Подумал и повторил решительно:

– Не было бы!

– Не было бы, – отозвался Лазнев.

Этот день в Марковцах до боли в сердце напомнил Мартыну далекий Байгород, над которым теперь только ветер носил пыль да среди бурьяна торчали печные трубы.

...Уже далеко от Марковцев был загон казаков Тернового. Ночь опустилась на шлях. Ветер повеял с востока, нагнал тучи, запахло дождем.

Тяжелый, крупный ливень упал на землю. За выгоном, на старом дубе, ветер раскачивал тела стражников Потоцкого. Дождь сек косыми струями их посиневшие лица.

Обмывал дождь свежевыстроганный крест на могиле Яска.

Стах, прислушиваясь к шуму дождя за окном, точил старую, заржавелую саблю. Украдкой утирала слезы Анка, зашивая Стаху единственную сорочку.

Стах собирался в дальний и неведомый путь, который должен был принести счастье ему, Анке и Маринке. Он собирался к Костке-Напирскому.

В ту ночь вместе со Стахом Лютеком ушло еще тридцать посполитых. Ушли из Марковецкой Гмины все те, кто остался свободен от службы в кварцяном войске и не был взят по королевскому указу в поход на Украину. Возле села Подкаменка Стах с товарищами нагнали Мартынов отряд, остановившийся на отдых.

– Пойдем вместе с вами, – сказал Стах.

Мартын поглядел на посполитых, вооруженных косами и пиками. Только у одного Стаха через плечо на поводке, который у него хотел отнять стражник, висела сабля. Посполитых приняли в отряд.

То, что произошло в Марковцах, широким эхом отдалось по всему Подгорью. Уже дошла весть об этом до подкомория краковского, уже в Косове, Радзехове, Черниевцах били тревогу старосты и подстаросты. Ползли слухи:

«Хмель послал несколько полков к нам в тыл...»

Краковский епископ отрядил гонца в королевский лагерь, – немедленно уведомить региментарей и коронного гетмана о появлении отрядов Хмельницкого под Краковом и о выступлении бунтовщика Костки-Напирского, который начал нападать на шляхетские маетки и рассылает повсюду универсалы, чтобы посполитые поднимались против шляхты и короля. В Кракове стало известно от прибежавших сюда шляхтичей, что Костка-Напирский захватил замок Чорштын на Дунайце.

В тот день, когда повстанцы Костки-Напирского заняли Чорштын, в их табор прибыл Мартын Терновый с грамотой и универсалом от Богдана Хмельницкого.

Горячо, по-братски расцеловал Костка-Напирский Мартына.

...В начале мая хан Ислам-Гирей, выполняя договор, заключенный с гетманом Хмельницким, отправил на Украину передовой отряд конницы под бунчуком мурзы Мамбета, отписав через него, что незамедля прибудет и сам с ордою. Получив это письмо и осмотрев прибывшую конницу, Хмельницкий хорошо понял замысел хана. Он знал, что в Бахчисарай выехали польские послы и теперь там идет торг: сколько десятков тысяч злотых надо дать, чтобы хан порвал договор с Хмельницким? Однако гетман знал также, что отступиться от договора хану будет не так легко. Разве он, гетман, напрасно целый год возился с турками, слал к ним посольства, вел долгие переговоры с чаушем Осман-агой в Чигирине? Гетману было известно, что хан имеет твердый приказ турецкого султана оказать ему помощь войском. Какова будет эта помощь, гетман понимал хорошо, но зато теперь он знал наверняка – хан не сможет поддержать своим оружием короля против казаков, так как король, связанный договором с Венецианской республикой, все еще оставался прямым противником султана.

Оставив на литовско-украинском рубеже два полка под началом Мартына Небабы, а в Киеве – полк Антона Ждановича, Хмельницкий в продолжение нескольких недель, не растягивая на марше свое войско, постепенно продвигался на запад. Он твердо придерживался решения: вопреки советам Выговского и Гладкого, воевать с королевской армией только на землях самой Речи Посполитой. Была еще у него мысль продвинуться вперед настолько, чтобы сократить расстояние между своим войском и повстанцами Костки-Напирского.

Вести, привезенные Мартыном Терновым, которому посчастливилось после сложного марша благополучно пробраться назад мимо вражеских отрядов, оказались не очень утешительными. Силы Напирского были ограничены, а главное – против него выслали многочисленный и хорошо вооруженный корпус с пушками и с немецкой наемной пехотой. Надеяться на победу Напирского было бы легкомысленно. Правда, король и шляхта почувствовали беспокойство среди посполитых, у себя за спиной. Но это же, возможно, и побуждало их напрячь все силы, чтобы скорее покончить с Хмельницким.