Сел, положив перед собой булаву, погасил большим, пожелтелым от табака пальцем трубку.

– Как ты мыслишь, гетман? – спросил Иван Богун, поднявшись с места.

– Мыслю так, – Хмельницкий встал, – мыслю итти навстречу коронному войску и не ожидать его в наших пределах. Татары готовятся в поход. С татарами встретимся в степи и проведем их вдоль рубежей наших, чтобы селам и городам беды не чинили. Войне быть непременно. Избежать ее возможности нет. Шляхта положила себе уничтожить нас вконец, это должны мы помнить крепко. Так позволите ли мне, полковники, выдать универсал – всем полкам, конным и пешим, и пушечным куреням собираться в поход, а когда какому полку итти и куда итти, о том будет универсал особый.

– Добро, – сказал первым Нечай, поднялся, едва не упершись головой в потолок, поднял пернач и, улыбаясь, повторил:

– Добро.

– Добро! – проговорил Богун, подымая пернач.

– Добро! Добро! – один за другим говорили полковники.

...Главное началось после рады.

Гетман с каждым полковником говорил особо. Каждому втолковывал, что и как должен делать. Постепенно Чигирин пустел. Нечаю приказано было отправить казаков из своего полка на Дон с гетманской грамотой, звать донцов итти сообща походом. Нечай задумался: кого послать? Выбрал Мартына Тернового. Позвал его к гетману. С гетманом Терновый говорил впервые. Шел за Нечаем, и казалось ему, полковник слышит, как стучит его сердце. В тесной горнице за столом сидел гетман. Приветливо улыбнулся казаку, пожал руку. Нечай уселся сбоку.

– Садись, казак.

Мартын сел на краешек скамьи.

– Крепче усаживайся. Ежели так в седле держишься, плохой из тебя ездок...

От шутки стало легче на сердце. Мартын не мог отвести глаз от гетмана, следил за каждым его движением. Заметил, как набежали на лоб морщины, рытвинами легли над бровями.

– Ехать тебе, казак, на Дон. Повезешь грамоту мою атаманам Войска Донского. Читай ту грамоту по станицам. Кто в одиночку захочет итти к нам – челом бей, благодарствуй. И кто сотнями, вместе с атаманами, – бей челом. В грамотах все написано. А на словах говори: войне быть, король и паны снова идут на нас, да не одни, а с ними рейтары, нанятые в немецких землях, с ними пушки, мушкеты и все дьяволы из пекла... – Гетман расхохотался. – Видишь, казак, как страшно? Расскажи там, на Дону, братьям нашим, каково житье под шляхтой, как ругаются иезуиты над верой нашей, как льется кровь на землях украинских... Скажи донцам: вместе на Азов ходили, вместе пойдем воевать короля и шляхту, за веру нашу и волю.

Задумчиво прищурил глаза, замолчал.

– Как звать? – спросил гетман после недолгого молчания.

– Мартын Терновый, пан гетман.

– Откуда родом?

– Из села Байгород.

– Реестровый?

– Нет, пан гетман, посполитый Корецкого...

– Вот видишь, Корецкому не терпится снова тебе на шею ярмо надеть.

– Известно... – отозвался Мартын и, сам не зная, как это сталось, сказал:

– Я, батько, универсал твой еще в прошлом году по селам читал...

Тогда и я пошел в казаки... – От этих слов сразу легко стало на сердце. И гетман показался таким же простым, обыкновенным казаком, как все. Мартын, осмелев, спросил, точно у старшего товарища:

– А как после войны будет?

– О чем думаешь?

– Кто в казаках останется, а прочие как?

Хмельницкий разгладил усы и, понизив голос, спросил:

– А ты как думаешь, Терновый?

– Я так рассуждаю: кто хочет – тот пусть в казаках остается. Казаков столько, чтобы рубежи стерегли от татар или панов... А посполитые – вольными... Так все по селам толкуют...

Как бы повторяя слова Мартына, гетман задумчиво проговорил:

– Кто хочет, пусть тот в казаках остается, а посполитые вольными будут... Так по селам люди толкуют?

– Так в твоем универсале написано, пан гетман.

– Так будет, Мартын Терновый. – Гетман встал и подошел к казаку. – Так должно быть. Только, чтобы все это было, надо шляхту одолеть.

– Одолеем! – горячо выговорил Мартын.

– Ты расскажи на Дону, как Корецкий у вас в Байгороде пановал, расскажи... – посоветовал гетман.

– Я расскажу, – пообещал Мартын, – мне есть о чем рассказать.

– Что ж, Нечай, – обратился гетман к полковнику, – казак толковый, пускай едет с богом. Да чтобы не мешкал. С ним еще поедет Иван Неживой.

Вот и довольно. Прощай, Терновый Мартын.

Крепко пожал руку, под бок толкнул:

– Добрый когда-нибудь полковник из тебя будет.

...Из Чигирина во все концы Украины развозили гетманские универсалы.

Ночью у городских ворот дозорные останавливали конных, спрашивали:

– Куда и по какой справе?

Один был ответ:

– Универсал гетмана, – и показывали пергаментный свиток с печатью, привешенной на шнурке.

Державцам гетмана велено было к половине июня собрать чинш по полкам.

С мещан в городах взять по два злотых и двенадцати грошей со взрослой души, чинить коштом городов и сел плотины и добавочно – с каждого владельца дома под железной крышей брать по пять злотых, под черепицей – по три злотых, под соломенной – один злотый.

В селах, – сказано было, – взять с каждого хозяйства одну мерку ржи, одну мерку пшеницы, одну мерку овса да полмерки соли. На город Чигирин наложено было четыреста пятьдесят злотых, на Киев – две тысячи из средств магистрата, на Чернигов – триста пятьдесят, на Умань – пятьсот, на Белую Церковь – пятьсот пятьдесят...

Пыль стояла на шляхах. Выпадет дождь, прибьет слегка. Солнце проглянет – и снова пыль. На заводе под Конотопом, который содержал русский купец Федотов, день и ночь не гасили печей – отливали ядра. Еще горячие, насыпали на возы, отправляли в Чигирин и в Белую Церковь.

...И уже нельзя было держать в секрете, что войско готовится в поход.

Еще не читали универсал гетмана по городам и селам, но уже пустели села, города и хутора. Ремесленники бросали свои мастерские; сапожники, портные, столяры, винокуры, бровары <Бровары – пивовары.>, посполитые из сел, где еще хозяйничали шляхтичи, – все кинулись в казацкие полки, все, кому дорога была воля.

Никто уже не мог думать только о своей хате, ибо знал, что пламя войны, вспыхнув над краем, не минует и его собственного дома.

В тот год, может быть, как никогда до того, гетман понял силу народного единства. Никогда он еще не был так деятелен: писал универсалы, принимал торговых людей, приказывал, просил, угрожал, требовал.

В гетманской канцелярии от зари до поздней ночи полно было народу.

Шли из Путивля и Севска обозы за обозами. Везли муку и зерно. Гетман велел все скупать у купцов за счет войсковой казны и сразу отсылать в войско. Наведался в гетманскую канцелярию и Гармаш. Его заботило свое. Мог явиться, в случае неудачи предстоящей войны, владелец его дома в Чигирине шляхтич Волкович. Гармаш тоже был заинтересован в победе. Кинулся к Выговскому, сказал, что хочет помогать. Тот посоветовал еще обратиться к Капусте. Гармаш быстро договорился с городовым атаманом, взял грамоту за гетманской подписью и послал своих людей в Конотоп к купцу Федотову, возить ядра и порох.

В первых числах июня дозорные перехватили на границе двух жолнеров, переодетых монахами. Под рясами за пазухой нашли у них письма к канцлеру в Варшаву. Одно – от шляхтича Миколы Остророга, другое – от польного гетмана Фирлея.

Письма с монахами вместе привезли, загоняя лошадей, в Чигирин. Гетман прочитал, что писал канцлеру Фирлей. Среди жалоб на новые бунты посполитых было и такое: «Тяжелее всего то, что мы не можем получить верных известий о врагах. Добыть шпиона – дело невозможное, а от пленных ничего не можем добиться ни лаской, ни пыткой. Потому живем, ваша милость, в ожидании неведомого».

Хмельницкий читал вслух. Слушали Выговский и Лисовец.

– Видишь, – сказал гетман писарю, – а ты что... – он не договорил, но Выговский знал – что.

– Народ какой, какие люди! – глаза гетмана загорелись. – Вот послушайте, что Остророг пишет: «Очень трудно найти шпиона между этой Русью, а если и добудешь языка, так хоть жги его, а правды не скажет...»