Звенело серебро. Снова гремели пушки в крепости.
***
...Переговоры начались на следующий день. Гетман говорил Унковскому: мол, писал он через своего посла Силуяна Мужиловского, что хочет со всем войском и народом всем стать под высокую цареву руку, а в грамоте царя о той его просьбе ничего не сказано. Унковский пояснил:
– Вы подданные польского короля, а с ним у царя договор про вечный мир, подписанный еще покойным родителем его. И, поступив так, взяв тебя, гетман, с Войском Запорожским под свою высокую руку, тем самым царь тот договор ломает...
Хмельницкий раздраженно перебил:
– Ведомо должно быть, тебе, посол, что я присягу от имени Войска Запорожского королю Яну-Казимиру не давал и подданным его себя не считаю...
– А во многих универсалах своих пишешь ты, гетман, титул свой:
«Гетман Войска Запорожского его милости короля...»
Унковский хитро поглядел на гетмана и укоризненно покачал головой:
– А что присяги не принимал, этого еще мало... Только напрасно ты, гетман, гневаешься. Государь тебе добра желает и все твои челобитные про торговых людей и про вольный провоз товаров без пошлины удовлетворил...
– За это государю бьем челом все, – ответил Хмельницкий.
Почувствовал: бояре стоят на своем крепко.
– По Поляновскому договору король волен требовать у царя помощи против тебя, а такой помощи государь ему не даст и отказал послу королевскому. Прими это во внимание.
– И за это благодарствуем светлому государю.
При этой беседе сидели, храня молчание, генеральный писарь Выговский, Капуста, Силуян Мужиловский, а с русской стороны – подъячий Семен Домашнев.
Так кружили вокруг главного. Хмельницкий ждал: будут спрашивать про татарского хана. Только на третий день, как видно, кое-что уже разведав, Унковский спросил:
– С крымским царем в этом году тоже будете стоять сообща?
Гетман понял: надо раскрыть замыслы, – не таясь, ответил:
– Скажу тебе, пан посол, честно: он мне в этой войне помощь даст великую.
Унковский перебил:
– Народ твой, как ехал я, сказывал мне: татары обиду ему великую чинят, большой ясырь берут...
– То правду говорили тебе. А коли не со мною будет хан, станет против меня вместе со шляхтой. В Варшаве того и желают, но все их старания пока что тщетны.
– Хан против Московского царства злое замышляет... И тебе это, гетман, ведать надлежит, – предупредил посол.
– Ведаю это. Покоен будь, пан посол, на такой союз с ним не пойду и слова своего не нарушу...
– Когда бы иначе сталось, ты, гетман, грех на себя великий взял бы, веру свою предал, да и народ твой не хочет того, и не захочет никогда! Так и буду в Москве говорить, что ты стоять будешь на слове своем нерушимо.
Поговорив еще о второстепенных делах, посол возвратился на свое подворье.
Выговский, улучив минуту, когда гетман остался один, вошел в покой.
Глянув искоса, угадал борьбу, происходившую в его сердце, начал издалека:
– Думаю я, Богдан, от Москвы не ждать нам помощи. Им самим теперь трудно. – Помолчал, выжидая, не скажет ли что-нибудь Хмельницкий. Не дождавшись, продолжал:
– Может, в Варшаву послов пошлем. Сейчас у шляхты гонор не велик...
– Не дело толкуешь, Иван, – хрипло отозвался Хмельницкий. – На поклон к панам не пойду. У них одна песня: десять тысяч реестровых – и на том конец...
– А сколько еще нужно... – вырвалось у Выговского.
Гневом вспыхнули глаза гетмана:
– Если тебе не нужно больше, так убирайся к дьяволу и не показывайся.
Не для того я весь народ поднял, оторвал от плуга, от родного дома...
Подошел к Выговскому, с силой положил руки ему на плечи, заглянул в глаза и жестко сказал:
– Что это ты вдруг такую речь завел, писарь?
У Выговского перехватило горло.
– Погоди, Богдан. – Он шевельнул плечами, руки гетмана тяжело, будто каменные, лежали на них. – Погоди, Богдан, я ведь того хочу, чтобы тебе лучше было. Понимаешь? Чтобы тебе лучше было.
Хмельницкий изо всей силы оттолкнул его, так что Выговский больно ударился о стену головой и, осторожно потирая затылок, пожаловался:
– Бешеный ты стал, гетман, слова противного сказать тебе нельзя...
– Ступай, Иван, – сурово приказал Хмельницкий и повернулся к нему спиной.
– Послушай, гетман... – начал Выговский.
– Ступай! – крикнул Хмельницкий, обратив к нему покрасневшее от гнева лицо.
...Вечером наедине с Унковским Хмельницкий говорил открыто.
Условились: гетман посылает с ним в Москву новое посольство во главе с полковником Федором Вешняком. Хмельницкий ликовал. Пусть паны уразумеют сие. Посол гетмана в Москве! Иначе теперь заговорят паны сенаторы.
Унковский поставил условием: обо всех замыслах хана уведомлять посольский приказ. Гетман охотно согласился. Заговорили о донских казаках.
Хмельницкий просил дозволения послать своих людей на Дон, звать казаков итти на помощь гетманскому войску. Унковский и тут не возражал. Но грамоты на это от государя быть не может, – такую грамоту сочли бы за нарушение вечного мира. А мир этот нарушить еще не время.
– Не время, – повторил Хмельницкий. Выходит, настанет время.
Унковский втолковывал: гетман должен считаться с тем, что творится вокруг. Вестфальский мир, заключенный в прошлом году, кладет конец тридцатилетней войне. Но надолго ли? Шведы считают нас своими союзниками, а живут одним: загребать жар русскими руками. Москва это понимает. Хотят отстранить Московское царство от европейской политики. Но Москва только выжидает. Говоря открыто, – это Унковский может сказать только гетману, – Поляновский мир не может быть вечным. Но еще не время нарушать его. Что это за вечный мир, когда русские люди – под ярмом чужеземным! Габсбурги поставили себе целью превратить всю Европу в свою вотчину. Разве это мыслимо? Это Тамерланово злое наваждение, и осуществления ему не будет.
Польские короли вошли в союз с Габсбургами. Коалиция Франции, Англии, Голландских Соединенных Штатов, Савойи, Дании, Швеции, Венеции, Семиградья, противостоящая Габсбургам и Польше, тоже неустойчива. У них свои споры. Кто этого не ведает? А на Московское царство они смотрят как на вспомогательную силу. Поэтому решили в Москве – делать вид, что не вмешиваются в их споры. Но это не надолго. Знаем: хотят они русские народы от морей отбросить, замкнуть в степях. Свои порядки навязать нам, как ярмо на шею домашнему скоту...
Гетман слушал внимательно. Ловил каждое слово. Ему открывалась та жестокая правда, которую временами чувствовал он сам, размышляя над нежелательным и не всегда предвиденным движением событий. Выходило, что Речь Посполитая недаром так возжелала спокойствия и покорности на Украине?.. Но теперь он не отступит ни на шаг. Хмельницкий уверенно сказал:
– Видишь, пан Унковский, вот уже сколько десятилетий на землях украинских и червоннорусских хозяйничают польские шляхтичи. Обнаглели они до того, что уже и не считают эти земли нашими, смотрят на нас как на своих наймитов. Какой честный человек стерпит такое? Я одно задумал – всем народом итти под высокую цареву руку, в этом единое наше спасение и жизнь наша, а иначе мы обречены на погибель; не бывать вовеки украинской земле свободной, если не объединимся мы с народом русским.
– Твоя правда.
Унковский сжал его руку. Мысли гетмана достойны всяческой похвалы.
Придет время, и народ украинский скажет свое сердечное спасибо гетману за такое стремление. Паны боятся этого сейчас, как огня. Разве не потому предлагают они царю окончательно разрешить русско-польский спор, создать вместе с Речью Посполитой одну державу с двумя столицами – в Москве и Варшаве, а временно даже с двумя царями, и вести одну внешнюю политику и одно хозяйство? Далеко идут замыслы варшавских сенаторов. Но надежды их напрасны. Теперь гетман может убедиться, насколько сложна обстановка, и не так легко одним взмахом руки разрешить все противоречия и несогласия.
