- Меня? - она пристально, с удивлением взглянула на него. - Зачем?
- Но к чему осложнять все? Здесь армия, и командир есть командир.
- И выйдет, что я испугалась? Да?
- Есть же здравый смысл.
- А у нас есть Полина, - вдруг рассмеялась она - Военфельдшер. И строгая до жути. Ее все боятся, даже лейтенант. Она говорит, что друг не тот, кто хлеб медом намажет, а кто правду скажет.
"Она совсем еще ребенок, - подумал Невзоров. - И все кажется ей легким, как забавная игра..."
Эта детская наивная беззащитность ее перед сложными обстоятельствами вызвала у него какой-то прилив нежности, ему хотелось опять взять ее маленькие руки, запачканные красным соком, поцеловать нежноматовую шею с голубой жилкой, вздрагивающей у грубого воротника солдатской шинели.
- Ой, что сейчас будет, - тихо сказала она, глядя поверх его плеча, лейтенант идет.
Невзоров обернулся. Хватаясь руками за ветки, припадая на левую ногу, по тропиночке спускался молодой приземистый лейтенант в распахнутой телогрейке и фуражке. Лицо его с мальчишеским пушком на щеках, с облупленным круглым носом выражало негодование.
- Да... свирепая личность, - усмехнулся Невзоров.
Он встал и пошел навстречу. Шагов за пять лейтенант фасонным жестом, вскинув кулак, лишь у самой головы распрямил пальцы.
- Лейтенант Еськин. Не понимаю, зачем буза эта?
Сам обойдусь без прокурора.
- Вы уверены, что я прокурор?
- Ну следователь. А мне командовать ротой. Ни о каком чепе я не докладывал.
Его белесые глаза смотрели на подполковника с неприязненной выжидательностью. И похож он был на смешного рассерженного щенка, которому отдавили лапу. Как бы невзначай, он шире распахнул телогрейку, показывая висевшую на груди медаль "За боевые заслуги".
- Ошибаетесь, лейтенант, я не следователь.
- А кто же?
- У меня разрешение командира полка встретиться с бойцом Галицыной. Мы старые знакомые.
- Ешь ты корень, - лейтенант указательным пальцем сдвинул фуражку на затылок. - А мне докладывают, что прокурор явился На кой черт? Да еще когда руки мягкие, у судейских...
- Руки? - переспросил Невзоров.
- Ну да. Отец учил: хочешь понять человека, не только в глаза смотри, а на руки еще. Когда руки мягкие, то душа бывает черствой.
Теперь от его настороженности не осталось и следа.
Он, видимо, хотел быстрее разъяснить, почему спервп так враждебно настроился, и в голосе звучала доверительность.
- Понимаешь, лейтенант, - сказал Невзоров, обращаясь уже на "ты". - Для меня эта девушка много значит. Ну, что тебе объяснять? Будем считать: все уладилось.
- Да что? - кивнул тот. - И мне, которые с характером, нравятся. Заменю ее сейчас.
- Времени, лейтенант мало, - сказал Невзоров. - Вот беда.
- Так час хоть погуляйте.
Как все добрые по натуре люди, испытав неприязнь или озлобление и поняв, что это было напрасным, oн торопился сказать или сделать хорошее, приятное, чувствуя уже себя виноватым.
- И десяти минут нет, - вздохнул Невзоров. - Гдэ медаль заработал?
- Давно... Под Клеванью.
Невзоров припомнил, как еще в начале войны у границы под станцией Клевань механизированный корпус генерала Рокоссовского стремительными атаками отбросил танковые дивизии Клейста, и затем генерала вызвали в Ставку, назначили командующим армией.
- У Рокоссовского были?
- Да нет. Я из пограничников, - Еськин опять фгсонно поднял кулак и, у виска распрямив ладонь, чуть скосил глаза на Марго, как бы выказывая мужскую солидарность и понимание того, сколь мало интересуют красивого подполковника его боевые заслуги.
IV
В черной безмолвной пустоте Андрей стал различать Щебет птиц, шорох листьев. Мир как бы опять входил в него своими неумолкаемыми звуками. И тут же он испытал боль. Эта боль, неожиданная, резкая, принесла мысль: "Я жив". Он раскрыл глаза. Над ним склонились колючие ветви терновника, а сбоку, как из туман?, выплывало лицо Ольги.
- Очнулся! - радостно прошептала она.
- Где мы? - спросил Андрей.
- Здесь овраг... кусты...
- Где Лютиков... матрос?
- Здесь. Ушли воду искать.
- Я был ранен?
- Взорвался танк.
- Танк? Да, я помню. Меня оглушило?
- Контузило, и еще осколок плечо задел.
- Сильно?
- Много крови вышло, а так ничего.
Она коснулась пальцами его щеки. Пальцы были горячие, дрожащие.
- Очень больно?
- Не очень, - сказал Андрей, - только холодно.
А немцы где?
- Мы далеко ушли. Скоро вечер.
- Надо мне сесть.
- Не надо!
Она снова коснулась пальцами его щеки. И в этом прикосновении он чувствовал какую-то затаенную, робкую ласку.
- Морщинка, - тихо добавила она. - А раньше не было.
- Вот... хотел сказать вам... тебе... Хорошо, что мы...
- Я знаю...
- Что?
- Еще тогда в лесу... не знала, что это. Отчего?
Мне уже ничего не было страшно. А потом было страшно за тебя. Ну вот.
Глаза ее приблизились, стали такими же огромными, как ненастное черное небо, а шепот, будто мягким теплом, обволакивал его, снимая боль в плече.
- У тебя глаза хорошие, - сказал Андрей.
- Ну, - проговорила Ольга, - это от бабки. Ее считали у нас в деревне колдуньей. Ты не смейся.
- Я не буду смеяться, - ответил Андрей.
- Теперь мы никогда не расстанемся. Правда?
- Да, - прикрыл веки Андрей. - Ольга...
- Я знаю! Ты молчи. А раньше кого-нибудь любил?
- Мне казалось. В школе учились с ней. Но это совсем не так. Я еще ни одной девчонки не целовал.
- И я... Не открывай глаза.
Он почувствовал губами ее дыхание, затем и ее губы, обжигающие, сухие, горячие.
- Я буду совсем твоя, - шептала она. - Совсем...
Ну? А ты ничего не говори. Вот сама...
Она чуть отодвинулась, взяла его руку и прижала к своей щеке.
- У тебя правда ничего не болит?
- Правда, - улыбнулся Андрей.
- И голова?
- Моей голове достается. Недавно табуреткой стукнули, а теперь еще. Я попробую встать, - косясь на замотанное бинтом плечо, сказал он.
- Лежи. Идти сейчас нельзя, еще только вечер, - она посмотрела на него так, будто решая, сказать чтото или нет. - Помнишь, когда ждала у ручья? Тебя не было долго, и я стала купаться. А ты пришел и затем убежал.
- А если бы не убежал?
Она тихо засмеялась:
- Ну?.. Я бы поколотила тебя. Вот, если, думаю, не уйдет, мокрой гимнастеркой колотить буду. - Смех ее оборвался, и глаза вдруг потухли. Столько умирают кругом, а мы о чем говорим?..
Андрей молча притянул ее руку к своим губам.
Ее узкая ладонь пахла йодом, землей, дымом. И он целовал осторожно, как святыню, трепетные, слабые пальцы, сначала один, потом второй, третий. Говорить сейчас он просто не мог, грубыми казались ему любые слова. И все чувства он вкладывал в эти движения губ.
- Я всегда буду любить тебя, - шептала Ольга. - Всегда, всегда. И боюсь, что меня не хватит Понимаешь? Не хватит моих губ, рук... Моя любовь больше, чем я вся.
Захрустели кусты.
- Где они тут? - спросил голос матроса.
- Дальше, - ответил ему Лютиков. - Не кричи ты!
- Здесь... сюда идите, - позвала Ольга.
- Вот и мы, - сказал матрос. - Как лейтенант?
Увидев открытые глаза Андрея, он присел рядом.
- Оклемался! Ну, лейтенант, живем. Воды хочешь?
Лютиков радостно улыбнулся Андрею. Он держал каску с водой.
- Мутноватая только. Из ямы набрали.
- Я ж говорил, что лейтенант, как флагшток, будет, - вставил Копылов. А у тебя, сероглазка, отчего мокрые щеки?
- Ну! Ты не подглядывай, - сказала Ольга.
- Эге-е, - он весело мигнул Андрею. - И тяжел ты, лейтенант Я хребет изломал, пока нес.
Андрей долго пил теплую, с болотным запахом воду, стукаясь зубами о металл каски.
- И меня оглушило, - рассказывал ему Лютиков - Я глядь: башня летит. Около меня шмякнулась.
