- Еще не сгорели, - кивнул на деньги Лютиков. - Узнать бы, сколько тут мильенов...
Опираясь на карабин, подковылял боец, волоча разутую ногу. И гимнастерка и брюки у него где-то вымокли.
- Можно, сынки, табачок подсушить?.. Эге! - добавил он. разглядев откатившиеся пачки денег, и, подняв одну, взвесил на широкой, костлявой ладони. - Тяжелая. Много в ей работы-то. Гнуть да гнуть хребет.
- Сунь в карман, - посоветовал ему Лютиков
И вся работа.
- А не жалко? - солдат заколебался, потом качнул головой, растягивая губы и открыв вспухшие кровоточащие десны. - Хай горит. Дармовые гроши что божья благодать: ни вкуса, ни запаха. И куцы они тут?
Он швырнул деньги в костер, рассыпал горсть махорки по прикладу и начал сушить ее. От сырой гимнастерки его тоже шел пар.
- Дождя не было, а взмок, - сказал Лютиков.
И штаны у тебя мокрые...
- В камышах, за хутором, что утки, сидели, - пояснил боец. - Траву жевали. Ну а затем услыхали стрельбу и поднялись. От взвода мало кто остался.
Ногу-то до крови стер.. Теперь, сказывают, дале пробиваться начнем. Сказывают, на выручку цельная армия идет.
На склоне оврага, у ветвистого дерева, где был и Солодяжников, о чем-то спорили генералы. На патронном ящике сидел Кирпонос и, держа обеими руками солдатский котелок, отхлебывал чай. Волосы генералполковника слиплись на лбу, а большое тело с обвисшими плечами чем-то напоминало связанного орла.
В сотне метров, около мелкой воронки, капитан Гымза допрашивал управляющего банком. Там же стояли полковник Сорокин и еще двое командиров.
Гымза что-то записывал в блокноте, часто поправляя спадавшую шинель.
- Энта, вроде бы шпиона судят, - продолжал боец. - Чего судить? Пускай в расход сразу. Что день - тыщи людей гибнут без всякого. А на того еще бумагу изводят.
- Фемида есть, дядя, - сказал важно Лютиков. - Не знаешь про нее?
- Баба, что ли?
- Ага... Слепая она, ни черта не видит. Оттого путает, кому раньше мандат на тот свет нужен.
- Сказки, - отмахнулся боец.
"Если здесь штаб фронта, - подумал вдруг Андрей, - то и Ольга... Интересно бы увидеть ее. Что говорили они с Ниной Владимировной обо мне?"
По небу медленно растекалась фиолетовая тень. Все притихло, как бы ожидая ночи. И на гребне холма мелькающие фигурки немцев делались размытыми, сливаясь с землей и сумрачными лохмотьями облака. У воронки стояли только полковник Сорокин и Гымза, управляющего банком куда-то увели два автоматчика охраны штаба. Неожиданно с дерева, громко каркая, вспорхнули усевшиеся на ночлег вороны.
Несколько генералов у землянки обернулись, и Кирпонос тоже поднял голову. Рыков что-то сказал, взмахнув ладонью. И, прихлебывая чай, командующий опять начал слушать то, что говорили ему.
- Делов-то. Вишь, - произнес боец, вороша махорку, чтобы она не загорелась. - А цельный час рядились... Откель плодятся эти шпионы? Из-за них все...
Третьего дня мы остановились и глядь - ракета. Бегем в кусты, а к нам старший лейтенант идет. Отыскивайте, приказывает, лучше. Посля смекнули, что он и давал знак. Только его уж следа нет. И ведь рассейская баба титькой кормила...
- Да нет, - щурясь, ответил ему Лютиков. - Этих гансы по науке выводят. Стеклянная посуда есть, мензуркой называется. Болтнут - и готово.
- Э-э, - рассердился обманутый его доверительным тоном и внимательно слушавший боец. - Языком твоим в ней болтают. Балаболка ты, парень.
- Вы, дядя, откуда родом? - невозмутимо поинтересовался Лютиков.
- Да не земляк. У нас в Тамбовщине балаболок не рожают.
Лютиков почесал щеку:
- Был у нас один тамбовский. Сейчас вот нету.
- А нету, что поминать! Може, часом всех не будет.
Он свернул толстую цигарку, мусоля ее языком, прикурил от пачки денег и улегся, вытянув больную ногу, глядя на темневшее небо. В жадных затяжках его и в позе отразилось довольство тем, что он еще живет, выбрался оттуда, где лежат убитыми товарищи, которым никогда не придется курить табак, и что поживет еще какое-то время, а потому это время особенно дорого, и разумному, степенному человеку нельзя терять его на пустую болтовню.
- Прибился я к вам, - обращаясь к летчику, добавил он. - Так уж и пойду с вами. Если что, Митрохиным зовусь.
- Только бы выйти, - ответил ему летчик. - Получу новый истребитель... У нас бой так бой, а на земле и черт не разберет.
"Что медлят? - думал Андрей, поглядывая на маленькие фигурки суетившихся по гребням высоток немцев. - Установят они там артиллерию и расстреляют всех здесь. Надо скорее отбить холмы..."
Наконец в овраге все зашевелилось, часть бойцов развертывалась цепью у восточного склона.
- Сейчас пойдем, - заволновался Митрохин и начал торопливо обматывать портянкой больную ногу. Возвратился Солодяжников, поворошил носком сапога кучу затухавшего костра.
- Догорает?
- Почти все, - ответил Андрей. - Наконец-то... Сейчас двинемся.
- Ну-ка отойдем, лейтенант, - хмуро проговорил Солодяжников. - Нам велено быть здесь.
- Здесь? - не понял его Андрей.
- Приказано дожечь все и оставаться со штабом.
Атакует один батальон. Рыков требовал идти сразу. Но командующий запретил: не хочет оставлять раненых, госпитали еще подтягиваются. И связи нет. Машины с радиостанциями ведь авиация уничтожила.
- А радисты где? - спросил Андрей. - Живы?
- Кто их знает... И что радисты? Без рации какой в них толк! Да-а... Не одна же армия, не две...
- Армии еще дерутся, - неуверенно сказал Андрей.
- Тут простая арифметика, - Солодяжников зубами поправил бинт на руке. - Если бы могли собрать в кулак и ударить. А сейчас... Выходить надо группами. С обозами, как черепаха, поползем.
Андрей молчал, зная, что Солодяжников и не ждет его ответа.
К холмам, занятым противником, уже двинулась цепь бойцов. Немцы еще не стреляли, ожидая, видимо, когда русские подойдут ближе, чтобы уложить их, экономя патроны.
Около землянки Кирпонос и другие генералы теперь наблюдали через бинокли за ходом атаки. Было странно Андрею видеть, как в тишине движутся цепи пехоты. Его подмывало броситься туда, казалось, без него что-то идет не так. Из каких-то ям, овражков выскакивали бойцы, присоединялись к атакующим.
Но вот с холмов ударили пулеметы, а через секунду все там опоясалось бледными вспышками. Солодяжников мучительно кривил губы, словно ожидая, что эти наспех слепленные роты, где бойцы не знали еще имен командиров и командиры не знали бойцов, которые час назад представляли разрозненную толпу, сейчас залягут под огнем или откатятся. А цепи в каком-то страшном, упрямом и молчаливом натиске, заметно редея, без крика "ура" двигались вперед. Потом таким же молчаливым броском докатились к вершине холма... Они смешались там в дыму разрывов гранат с фигурками немцев, затем перевалили гребень... Назад, к оврагу, санитары уже тащили раненых, иные шли сами, поддерживая друг друга. Вокруг опять все зашевелились, точно сбрасывая предыдущее нервное оцепенение. Слышались веселые голоса:
- Дали жару...
- А наших легло немного. И половины не легло.
- Куда половина... Не более трех десятков. Немец что? Он храбр, когда его не бьют.
- Когда не бьют, все храбрые.
- Чего сидите, там варево дают с мясом. Артиллеристы лошадь зарезали.
- Эх, мать честная. Котелок-то, ребята, где?
Солодяжников пальцами здоровой руки дергал свой нос, точно хотел оторвать его. Митрохин штыком ворошил кучу жаркого пепла.
- Ну, чего ж? - говорил он. - Чего ж команды нет?
Пробились ведь. Опять время теряем.
- А ты про теорию относительную знаешь? - спросил у него Лютиков.
- Для чё это? - подозрительно отозвался Митрохин.
- Вот когда ты с девками на гумно ходил...
Помнишь?
- Так что? - все еще сомневаясь, нет ли подвоха, спросил Митрохин.
- Забыл, наверно?
- Кто это забудет?..
