На фоне той гигантской битвы народов, идей, жизненность которых испытывалась теперь силой оружия, о чем также думал он, его внутренние терзания, какаяго прежняя нерешительность уже представлялись ему смешными, просто нелепыми.
"И в любви, как на войне, - рассуждал он. - Всякая нерешительность подобна медленному самоубийству, точно боязнь отсечь захваченный капканом палец. Надо было решить все давно..."
Идущие навстречу люди говорили между собой, он сталкивался с их взглядами, слышал обрывки фраз:
- ...Похоронная им на сына нынче пришла. Вот и еду к ним...
- ...В Сибирь эвакуируют. Я просился на фронт.
Да говорят, у станка твой фронт...
- ...Мальчик родился. Отчего-то сейчас только мальчишек и рожают. Война, что ли, на это действует?..
У каждого были свои заботы. Какие бы события ни волновали, ни объединяли людей, человек постоянно думает еще и о своих бедах, радостях, желаниях. И если бы в одну и ту же минуту записать мысли разных людей, они сами удивились бы этому непонятному разнообразию. Как в мозаике, из совсем несхожих по форме и цвету частей складывается картина, так в общей совокупности людей бывает понятен и народный характер.
Впереди Невзорова торопливо шагали четверо младших лейтенантов. Судя по новенькому командирскому обмундированию, они были только что выпущены из училища.
- Мы им скажем, - говорил один. - Знаете, девочки, какая обстановка на фронте? Убываем в ноль-ноль часов. Поэтому терять время не стоит...
- А они, - засмеялся другой, - они скажут: "Катись и не оглядывайся".
- Что ж они, дуры, по-твоему?
- По-моему, если скажут "катись", будет очень разумно... Мамы с папами растят нежное создание, идеал красоты. А является какой-то жлоб с бутылкой водки, хватает ее и думает, как бы обломать побыстрей До чего, братцы, верно кто-то заметил: "Женщина делает мужчину".
- Мотал бы ты со своим трепом назад!
- Вот уж это будет с моей стороны глупостью...
Невзоров свернул в подъезд дома, где жила Эльвира.
Дверь ее квартиры на первом этаже была открыта.
Эльвира встретила его молча, опустив глаза. На столе лежали раскрытые тетради с детскими каракулями.
- У тебя все, как было. Ничего не изменилось, - сказал он.
- Хочешь чаю?
- Я ведь на минутку.
- Садись.
Он уселся за стол и бросил взгляд на приоткрытую дверь кухни.
- Мама ушла, - сказала Эльвира. - Думает, что нам будет проще говорить наедине.
- Почему ты убежала тогда?
- Мне надо было увидеть тебя, - она замолчала, как бы проглатывая что-то. - Извини...
- Вот ерунда!
- Я только хотела еще раз увидеть тебя. Есть человек, который любит меня. Он любит по-настоящему...
- А ты его? - спросил Невзоров.
- Разве для тебя важно? Это неважно... Моя беда в том, что я очень любила. И наверное, долго еще буду любить. Слишком я много страдала... И ты прав: надо все кончить.
Он видел, что ей трудно сдерживаться и не кричать.
Белая длинная шея ее покрылась розовыми пятнами, но голос оставался тихим.
- Что ж, - проговорил он, - для того я и зашел.
В жизни нет ничего вечного. И сам человек не вечен, и любовь его. Жизнь состоит не из одной любви.
- Да, тут весь ты! И ты никогда не любил.
- Не будем вытряхивать старое. Я могу напомнить о цветах, которые тебе присылали.
- Эти букеты я заказывала сама в магазине... чтобы ты хоть немного ревновал.
- Не очень верный ход, - качнул головой Невзоров.
Рядом сидела женщина, которая была ему дорога, которой он когда-то говорил много нежных слов. А сейчас он равнодушно глядел, как вздрагивают ее колени.
И вся чувственность ее казалась просто наигранной.
И он думал теперь, что ее внутренняя холодность при наигранной чувственности и даже то, что она самого слова "любовь" не понимает, раньше воспринималось им как наивность и чистота. Все у нее от натуры, поэтому очень естественно. Но сейчас его уже не обманет правдивая ложь.
- Я не обдумывала ходы, - все ее лицо, дрожащие губы, стиснутые руки как бы просили о чем-то. - Да...
я хотела забыть и, когда встречалась с другим, лишь опять видела тебя!
Невзоров боялся, что она расплачется и, как всегда при этом, он не найдет сил уйти, будет готов давать любые обещания, только бы не видеть слез.
- У меня нет времени, - сказал он. - Пожалуйста, оформи развод. Так будет лучше и тебе и мне.
- Это она хочет? - проговорила Эльвира. - Та дрянь с зелеными глазами!..
- Во-первых, у нее фиолетовые глаза, - быстро сказал он, применяя испытанное много раз средство:
чтобы уйти от скандала, надо женщину озадачить. - Во-вторых, я не знаю теперь, где она. И в-третьих, она уговаривала меня помириться с тобой. Вот какая дрянь!
Эльвира вдруг как-то беззвучно заплакала.
- Хорошо, я оформлю развод. Извинись за меня, когда ее увидишь. Не помню даже, что ей говорила.
Значит, она еще ребенок и может причинять боль, сама того не понимая. Если она тебя любит, ей придется много страдать.
- Я такой жестокий? - улыбнулся Невзоров.
- Ты не жестокий, - качнула головой Эльвира. - Но ты любуешься своей добротой.
- Вот как?
- Да. И тебе не понять, отчего кому-то бывает горько рядом с этой добротой... Уходи!
Невзоров облегченно вздохнул, беря фуражку.
"Черт возьми, - подумал он затем, - я же опять и виноват..."
XVII
В штабе Рундштедта офицеры ломали головы над странной загадкой. Два дня назад был перехвачен и расшифрован приказ Кирпоноса всем армиям фронта отходить на Лохвицы - Лубны. Но 37-я армия еще дралась за Киев. Имевшиеся в городе агенты передавали, что и командующий этой армией улетел на самолёте.
Почему же до сих пор не взят Киев? Ставка Гитлера запрашивала об этом каждый час.
Фельдмаршал распорядился теснить армию с юга, запада и севера, оставив проход на восток, в большое кольцо окружения, давая надежду выйти из котла, а там, восточнее Киева, ее, как и другие армии, будут перемалывать механизированные корпуса Гудериана и Клейста. Однако русские, точно слепые, не хотели видеть открытого для них пути.
В дивизии, которая прорывалась к городу с юга, находился Густав Зиг. Их сформированный заново батальон решительной атакой взял село на днепровских холмах. Отсюда хорошо виднелся город. Над желтой лентой реки в лазоревой дымке точно парили массивные купола старинных храмов, а ниже уступами белели кварталы зданий. Синеватые дали вокруг измочалил туман. Земля потела, как горячее тело, охваченное холодком. Левее Киева черным столбом поднимался дым от сбитого недавно самолета.
Взвод нес боевое охранение за селом Тут кончались сады, обступавшие хатки Переспелые яблоки, груши осыпались на землю. И много сочных плодов было уже раздавлено сапогами. В двухстах метрах тянулись по холму окопы, где еще сидели русские И дальше опять сады, точно зеленые волны, катились на город.
- Большой город, - произнес лейтенант Кениг, опуская бинокль. - Не думаю, что русские завяжут уличные бои. Пора им капитулировать.
Солдаты в касках и с ранцами, лежа за деревьями, тихо переговаривались:
- Какой это монастырь? Если бы женский...
- Русские ликвидировали монастыри.
- А неплохо бы с монашенкой исследовать подвал, где хранится вино.
Около Густава шмыгал носом Лемке, точно принюхиваясь к далекому городу.
- Если сегодня захватим Киев, - продолжал лейтенант, - угощаю всех коньяком. У меня день рождения.
- Поздравляю, господин лейтенант, - сказал Густав.
- Благодарю, унтер-офицер... Там какое-то движение. Ну-ка, Брюнинг, заставьте их успокоиться.
С тугим звоном разорвала тишину длинная очередь крупнокалиберного пулемета. Там, где были окопы русских и мелькала фигурка бегущего человека, очевидно связного, посланного к этим окопам, взвихрились клубочки пыли. Фигурка недвижимо распласталась у бруствера.
