Офицер штаба сообщил, что на поле боя отыскали двух раненых Иванов, но один из них подорвал гранатой себя и автоматчиков, пытавшихся нести его, а другого привезли сюда. Он положил на край стола документы этих танкистов. Рундштедт взял удостоверение, пробитое осколком, залитое кровью. Еще в молодости фельдмаршал немного учил русский язык. Удостоверение принадлежало младшему лейтенанту Сиволобову Якову Макаровичу. Фотография запечатлела совсем юного лейтенанта с детски тонкой шеей, упрямо сдвинутыми бровями.
"Упрямство, - думал фельдмаршал, - вот что главное в характере славян. Кажется, Бонапарт говорил:
"persistance" [Упорство (франц.).], но где разграничение этих понятий?"
Себя фельдмаршал считал неплохим физиономистом и, разглядывая чьи-либо фотографии, всегда пытался составить мнение о человеке. Сейчас он был уверен: именно этот юный офицер взорвал себя гранатой.
- Сколько автоматчиков убито при взрыве?
- Трое, господин фельдмаршал.
Рундштедт отбросил удостоверение, вытер пальцы салфеткой.
Солдаты под руки втащили танкиста. Он едва переставлял ноги, но, увидев фельдмаршала и генерал-полковника, сам оттолкнул конвоиров.
Рундштедт, взглянув на его лицо, сразу же узнал офицера с фотографии. И то, что этот лейтенант цел, вызвало у фельдмаршала досаду, ибо втайне он гордился умением распознавать характеры по лицам.
Сбросив на пол какие-то бумажки, он взял другое удостоверение. Здесь была фотография улыбающегося, добродушного кавказца, уже немолодого, скорее похожего на торговца, чем на воина, способного взорвать себя гранатой.
Но фельдмаршала сейчас мало интересовали документы. И он думал о характерах солдат противника не из любопытства. Он давно понял, что всякий полководец, разрабатывая какой-либо план операции, наряду с количеством людей, вооружения, невольно, даже не подозревая сам этого, учитывает и характер солдат. Ганнибал усилил фланги своих войск и оставил слабым центр, так как знал: его воины погибнут, а не сделают шага назад. Если бы это учли противники, то, имея более сильную армию, легко могли выиграть битву. Но выиграл Ганнибал... Сам Рундштедт, готовя армию для броска во Францию, тоже изучал характеры галлов.
Он приказал своим танковым дивизиям прорываться в глубь их боевых порядков, не обращая внимания на фланги, вызвав у многих недоумение, и выиграл. Теперь были славяне. Он и здесь применил свою тактику, но русские дивизии, попадая в окружение, дрались и сковывали его подвижные части.
Молчание затянулось. А пленный танкист оглядел комнату, стол, накрытый бархатной скатертью и умело сервированный китайским фарфором с желтыми драконами на тарелках и чашках. Танкист был ранен в грудь, его наспех перевязали уже здесь, в штабе. Обгорелые лохмотья комбинезона и бинты пропитались кровью.
Он, видно, из последних сил держался на ногах, облизывая запекшиеся губы.
- Дайте ему пить, - проворчал фельдмаршал.
Офицер налил в хрустальный бокал шипучей минеральной воды, однако танкист как-то брезгливо усмехнулся и отвернул голову.
- Спросите, кем он был раньше? - опять сердитым голосом произнес фельдмаршал.
- Тракторист в колхозе, - перевел офицер.
- Хм, - пробормотал Рундштедт и встал. - Окажите ему медицинскую помощь.
- Но, господин фельдмаршал, - растерянно сказал офицер. - Есть приказ...
Рундштедт поджал губы, молча шагнул к двери.
И потом, садясь в машину, он велел адъютанту пригласить лейтенанта Ноймана. Этот лейтенант, богослов и философ, а теперь призванный на военную службу, состоял в его охране. Фельдмаршал иногда выкраивал среди многочисленных забот командующего группой армий время для умных бесед. Чаще такая возможность и настроение появлялись в поездках, оттого Нойман всегда находился под рукой и не был направлен в действующие войска.
Пятидесятилетний лейтенант, гордый оказанной честью, перебрался из бронетранспортера в "хорьх". Толстые щеки Ноймана лоснились от пота. Рундштедт указал ему сиденье напротив. Просторный, на шесть человек, салон машины, обитый тисненой серебристой кожей, с вмонтированными холодильником, рацией, баром, проветривался жужжащим над головой вентилятором. Плавно, без рывка, "хорьх" тронулся с места.
Нойман извлек из полевой офицерской сумки деревянную фигурку, расписанную яркими красками.
- Позвольте, господин фельдмаршал, вручить сувенир?
Утолщенная книзу фигурка изображала мужичка в шапке набекрень и длинной рубахе. С левого бока фигурка подгорела, обуглилась.
- О-о! - сказал фельдмаршал. - Превосходная игрушка.
- Нашли в подбитом танке, - объяснил Нойман. - Это есть древний символ России.
Фельдмаршал полюбовался мастерством резчика, сумевшего дать грубоватой игрушке выражение упрямого лукавства. Затем он положил фигурку на сиденье, и она, точно живая, подскочила. Рундштедт не знал, что это обыкновенный ванька-встанька.
- Забавный символ, - усмехнулся он. - Что же вы, Нойман, думаете о России?
- Громадная страна, экселенс, - как ученик, подготовивший задание, ответил ему лейтенант. - Много хорошей земли...
- И много церквей, - сказал фельдмаршал. - Они будут хорошими наблюдательными пунктами.
- Фридрих Ницше еще в прошлом веке объявил миру: "Бог умер", лейтенант взглянул на фельдмаршала, прикрывшего глаза, и, как бы убедившись, что тот его слушает, продолжал деловито развивать свою мысль: - А бог, если откинуть церковные наслоения, - это символ индивидуальности человека. Поклоняясь богу, человек поклонялся качествам, отделившим его от животных. Но бог умер. Теперь будет умирать индивидуальность человека, если не сменить ход истории.
Люди сами все чаще мыслят понятиями "общество", "масса", то есть громадным количеством безликих существ. И от этого нелепым делается понятие "гуманизм"...
Фельдмаршал приподнял тяжелые веки. Он хорошо знал историю религиозных войн, когда уничтожались целые народы. Но также он знал: чем лучше кто-нибудь усвоил определенную теорию, тем сложнее бывает принять иной способ видения мира.
- Значит, и моя индивидуальность сотрется? - проговорил он.
- О нет, господин фельдмаршал! - испуганно воскликнул Нойман. - Я говорю о массе. При нынешнем ходе истории скоро наука ликвидирует болезни, все то, что естественным путем убирало слабое, неполноценное. А, развивая технику, чтобы уцелеть, люди все больше станут зависеть от машин и терять собственные духовные ценности. В крупных массах окончательно сотрется личность человека... И другое. Всякие живые организмы в процессе жизнедеятельности отравляют среду отходами. Например, бактерии, чем легче размножаются, тем быстрее гибнут в отравленной ими среде. Люди засоряют реки, воздух, истощают поля.
А учеными давно открыт закон единства и равновесия биологических масс на планете: чем больше животных, следовательно и людей, тем меньше растений...
В блекло-желтом, старческом зрачке Рундштедта теплилось ехидство. "Не отправить ли самого Ноймана ближе к фронту? - подумал он. - Для сохранения этого равновесия... Как бы он тогда заговорил? Впрочем, солдат из него плохой".
- Да-да, - сказал Рундштедт. - Бактерии. Но бактерии, очевидно, не имеют флангов?
- Апокалипсис, господин фельдмаршал! - воскликнул Нойман. - Я говорю, что апокалипсис - это самоуничтожение...
И, слушая вкрадчивый тенорок философа, Рундштедт уже мысленно прикидывал охватывающий удар танковых корпусов: стальные клинья проникнут глубоко за Днепр и, сомкнувшись, точно клещи, раздавят массу русских войск. Еще не было ясно, как обойтись с 5-й русской армией, контратакующей левый фланг.
Но это уже детали, которые разрабатывает штаб. И эта его операция, несомненно, может войти в историю, так же, как знаменитая битва при Каннах, где карфагеняне окружили и уничтожили войска римлян...
Находившиеся у дороги солдаты и офицеры при виде "хорьха" фельдмаршала вытягивались, застывали, и лица их делались, как у манекенов. На такие лица фельдмаршал привык глядеть, обходя шеренги дивизий. Из поколения в поколение немцев учили думать, что выше приказа командира ничего нет.
