Два солдата на шинели волокли останки раздавленного танком офицера. Громко икнув, Лемке отвернулся.

Лицо его стало бледно-серым, точно под кожей разлили свинец.

- Что за нежности? - спросил Зиг.

- Это наш лейтенант. У него трое детей, имение в Саксонии, - отозвался Лемке, приседая у колеи, выдавленной гусеницей танка.

Густав подумал о том, что и у Рихарда под Берлином есть имение, а теперь ему ничего не надо. Паула станет хозяйкой всего, что упорно долгие годы наживали Крюгеры спекуляцией и торговлей.

Втайне Густав завидовал богатству Рихарда и всегда при нем старался как-то доказать превосходство своего ума. И когда Паула стала женой Рихарда, у него даже не возникло угрызений совести за то, что скрыл от товарища их прежние отношения: для сильной личности это ненужный хлам, который бывает помехой на пути к цели. Глядя и сейчас на труп Рихарда, он лишь удивлялся мелочности своего прежнего глупого тщеславия в сравнении с тем великим, что предстояло осуществить на полях России, то есть победить и стать господином мира. Но все имеет смысл лишь при жизни.

Дым еще расползался, стелясь по яркой веселой зелени луга, как черный туман. И Густаву пришла мысль, что, вероятно, старый языческий, переживший века обычай накрывать головы черным в знак траура и горя когда-то родился при виде таких дымов.

"Отчего русский не стрелял? - подумал он. - Чувствуют близость поражения? А слабость всегда укрывается личиной добродетели". И, приняв такое объяснение, усмехнулся.

Опять на дороге показался бронетранспортер, сопровождавший две легковые машины. Почти на ходу, едва шофер притормозил, выпрыгнул командир дивизии - еще моложавый, с едва заметной сединой на висках, получивший генеральские погоны из рук фюрера в Париже.

- Мой бог, - пробормотал он, увидев страшный ряд мертвецов и только несколько живых солдат.

Из другого "мерседеса" выбрался коротенький, толстый майор с заспанными, укрытыми в жирных складках век глазами.

- Смотрите, Ганзен... Это мой лучший батальон.

Это рыцари, добывшие фюреру Париж, - сказал генерал таким тоном, будто и майор повинен в катастрофе.

Ганзен лишь слегка кивнул и равнодушным, ничего не выражавшим взглядом посмотрел на трупы, на обломки грузовиков, кое-где еще слабо дымившиеся, на следы гусениц в траве, и глаза его уперлись в унтерофицера.

Зиг доложил о нападении русских танков, о завязавшемся бое. Он не говорил, как протекал этот бой, но сам вид унтер-офицера в измазанной грязью куртке с двумя медалями, с забинтованным плечом, спокойным, твердым взглядом убеждал, что схватка была отчаянной и жаркой.

Генерал крепко пожал руку унтер-офицеру.

- Вы будете представлены к награде, - сказал он. - Благодарю за мужество!

Ганзен же молча наклонился, подобрав окурок русской папиросы, внимательно осмотрел его со всех сторон.

- Я полагаю генерал, встреча с этим батальоном для русских оказалась неожиданной, - майор взглянул на унтер-офицера, - русские танкисты имели другую задачу.

XVII

Самолет подлетал к Берлину. Внизу мелькнули бетонные линии Темпельхофа и ангары. Густав считал, что ему здорово повезло: командир дивизии сам распорядился выписать отпускной билет, да еще нашлось место в этом четырехмоторном санитарном транспортнике. Отделаться царапиной, когда разгромлен батальон, и через день ходить по Берлину - это ли не удача!

На подвешенных, раскачивающихся носилках лежали раненые. Возле Густава пристроился другой отпускник, тоже унтер-офицер, в маскировочной куртке, с худым лицом. У него были плутоватые глаза и запавший, как у старухи, рот. Большой, туго набитый ранец он держал на коленях.

Через иллюминатор Густав увидел на зеленом поле эскадрильи "юнкерсов" и "хейнкелей". Люди около них казались букашками.

"Люди изобретают машины, - подумал Густав, - чтобы стать могущественнее, и все больше попадают в зависимость от собственных творений. Надо высказать такую мысль отцу... это по его части".

Колеса мягко толкнулись о бетон аэродрома.

На носилках беспокойно завозился ефрейтор, у которого был перебинтован живот. Его матово-желтое лицо с обострившимся носом покрылось розовыми пятнами.

- Уже прилетели? - спросил он. - Уже?

- А ты что думал, - ответил фельдфебель, приподнимаясь на локте. Одна нога фельдфебеля по колено была отнята, и туловище оттого выглядело необыкновенно массивным. - В госпитале долечат, и все.

- Лучше бы меня убило, - простонал ефрейтор.

- Вот кретин, - буркнул фельдфебель, тараща маленькие глаза. - Ногу оторвало, да и то живу.

- Вместо ног протезы делают. А я? Мне же двадцать лет. Весной только женился...

Лишь теперь Густав разглядел, что у того ранение в пах и ноги он держал широко раздвинутыми.

- И тебе протез сделают, - ухмыльнулся фельдфебель. - Какой угодно. На батарейках... Включил и хоть пять жен имей...

Другие раненые засмеялись.

- Скоты! - истерически крикнул ефрейтор. - Грязные скоты .. Зачем я теперь жене? Я ведь люблю ее!

А она уйдет... Пусть меня отправят на фронт!

К самолету подъехали госпитальные автобусы Густав первым спустился по трапу. После тяжелого запаха йодоформа берлинский воздух казался чистым и холодным. Аэровокзал был далеко. Чтобы не пугать видом искалеченных тел ожидавших у аэровокзала пассажиров, санитарные "кондоры" приземлялись на запасных дорожках.

Густава догнал унтер-офицер в маскировочной куртке.

- Ну, приятель, вот мы и дома, - он засмеялся. - А тому ефрейтору не повезло. Если снова отправят на фронт, уж он задаст перца русским... Ты что налегке?

Было же много трофеев.

- Не до этого, - сказал Густав.

- Я кое-что прихватил, - он вскинул на плечо туго набитый ранец - У меня дочка, шестой год ей.

Мимо них прошли летчики, небрежно козыряя в ответ.

- Видал? Гордецы какие. А одеты? И кормят их не то что нас. Почему? он плюнул на палец и, как бы считая деньги, потер его другим. - Все из-за этого.

Чтобы летчика обучить, надо тысяч пятьдесят марок.

Да "мессершмитт", наверное, тысяч полтораста стоит, а "юнкере" полмиллиона. У нас цена другая: обмундирование марок пятьдесят, автомат двадцать пять. Вот и цена...

- Ты как министр финансов! - сказал Густав.

- Будь я министром, то пехоте давал бы все лучшее.

- Я еще соглашусь, - кивнул Густав, - но летчики вряд ли..

Тот взглянул на него и захохотал:

- Давай лапу. Рихард Хубе из полковой разведки.

А был контролером на железной дороге.

"Еще один Рихард, - улыбнулся Густав - Сегодня же навещу Паулу. Как она встретит?"

- Мой кит в старом городе, [Кит - деревня, в Берлине так называют свой квартал.] - объяснял Хубе - На Луизенштрассе. Если забредешь, то разопьем бутылочку.

У выхода с поля их остановили. Толстый шипе [Шипе - прозвище фельдфебеля нестроевой службы.], рассматривая отпускные удостоверения, недовольно проговорил:

- Что вы еще возитесь там, в России? Давно пора взять Москву.

- Как захватим, обещаю переслать шкуру медведя, господин фельдфебель, сказал Хубе. - Адреса только нет.

- Что-то очень ты добрый, - шипе подозрительно уставился на Хубе. - Где я видел тебя?

- Позвольте доложить, господин фельдфебель.

Работал контролером на электричке. И все безбилетники знали меня в лицо. Особенно те, которых штрафовал.

- Но, но! - багровея всем квадратным лицом, закричал шипе. - Как стоишь, телячий хвост!.. Почему заговорил о шкуре медведя?

- Я же чувствую настоящий германский дух. Лишь долг службы не позволяет вам быть на фронте, - вытягиваясь, отрапортовал Хубе.

- Ну ладно, - смягчился шипе. - Адрес простой:

комендатура Темпельхоф, Вернеру Гассе. Не забудь.

Он проводил их до автобуса и распорядился не ждать других пассажиров, а сразу везти фронтовиков.

- Храни нас бог и добрый фельдфебель, - смеялся Хубе. - Главное, сказать человеку то, что сам он хочет услыхать. И будет он считать тебя мудрейшим из мудрых. Я заметил сразу, как этот пивной бочонок глядит на мой ранец. Заставил бы вытряхнуть и к чемунибудь придрался. Конфискация в пользу рейха. Эта жаба не упустит случая погреть руки...