Наконец, последняя пациентка, тоненькая девочка в кожаных брюках, вышла поправив на плече сумку с бахромой. Следом за ней вышла докторша в белом халате с деревянной трубкой, выглядывающей из кармана. То, что это именно докторша, а не акушерка, я почему-то поняла сразу. То ли по тому, как она была одета - в темные, матово поблескивающие колготки и дорогие черные туфли на высоких каблуках, то ли просто по усталому и какому-то слегка надменному выражению лица. Дверь за ней закрылась, и я поспешно выскочила из укрытия.

- Войдите, - равнодушно ответили на мой стук. Я вошла и увидела за столом очень маленькую и очень худую женщину в медицинском халате, склонившуюся над какими-то бумагами.

- На сегодня прием закончен, - скучно сообщила она. - Вы у меня кто? По беременности, нет?

- Да, собственно, я лично к вам.

- Вот как? - её брови удивленно приподнялись. - Ну, я вас слушаю.

- Дело в том, - мои взгляд перебежал с кресла, застеленного оранжевой клеенкой, на столик с блестящими металлическими инструментами, - дело в том, что я студентка юридического факультета МГУ. У меня - выпускной курс, дипломная работа, а сама я из Михайловска...

- Очень хорошо, - акушерка, вероятно, мучительно пыталась понять, что же мне, собственно, нужно, а я так же мучительно соображала, как бы помягче перейти к интересующей меня теме.

- Вот... И, в общем, меня отправили делать диплом в родной город, сказали подключиться к любому делу, находящемуся в данный момент в разработке прокуратуры...

Она кивнула и, с некоторым сожалением закрыв общую тетрадь с лихим мотоциклистом на обложке, подперла маленьким кулачком щеку.

- Вот я и подключилась к делу о серийный убийствах, но у меня свой план расследования... В общем, вы ведь работали с доктором Протопоповым, и на вашем участке наблюдалась та женщина, которую убили?

Момент был опасный. Акушерка вполне могла потребовать у меня какие-нибудь документы или просто отказаться отвечать, но она лишь скорбно качнула головой.

- Да, я работала с Борисом Андреевичем. И что бы теперь ни говорили, и специалист, и человек он был просто замечательный!

- А что про него теперь говорят? - отогнув край белой казенной простыни, я присела на низкую кушетку.

- Да что? Ничего хорошего... Что, дескать, невоздержанный был во всех смыслах, что личную жизнь вел беспорядочную...

- В смысле, женщин любил?

- Любил, - она выдвинула ящик стола и убрала туда тетрадку и пачку каких-то бланков. - Но совсем не в том смысле, в котором вы сейчас спросили. Он к женщине бережно относился, ласково. Ни одна баба-врач к пациентке так относиться не станет! Да на него наши больные просто молились. И добрый, и внимательный, и поговорит всегда по душам... А что до личной жизни? Ну да, он был трижды женат, и со всеми тремя развелся. Так это, простите, никого кроме него самого и его жен, не касается!

- Скажите, пожалуйста, - я слегка подалась вперед, - а вот насчет того, что невоздержанный был "во всех смыслах"... Он пил?

- Нет, - акушерка сказала, словно отрезала, и даже рубанула воздух ребром ладони. - На работе - никогда! На праздник, конечно, рюмочку-другую себе позволял, но чтобы пьяным пациенток осматривать или, того хуже, операции делать - такого Борис Андреевич себе никогда не позволял!

- А враги у него были?

- И тоже - нет. Я милиции уже говорила, что нет. Понимаете, девушка, он был интеллигентным человеком, таким, который слова грубого не скажет, всегда поможет, всегда поддержит... Я вспоминаю, какие он знаки внимания женщинам оказывал. Всегда и прическу похвалит, и платье новое, и если у кого проблемы - сразу почувствует и пожалеет.

- А не может быть такого, что он слишком углубился в чьи-то проблемы и из-за этого?.. Из-за этого его и убили?

- Ох, нет, наверное, - она снова помотала головой, и я заметила, что шея у неё сухая и жилистая, как у черепашки. - Борис Андреевич был человеком редкостного такта и психологом от Бога. Он очень четко понимал, когда следует лезть в душу, а когда не следует, когда надо расспросить человека, а когда просто напоить горячим чаем... Вот у меня однажды вышел конфликт с дочерью. Серьезный. Я даже проплакала все утро. Пришла на работу, просидела, наверное, час или два - никак в себе придти не могу. Потом прибегает моя Галина, давай извиняться. Ну, помирились, конечно. Я её потом спрашиваю: "С чего ты вдруг усовестилась-то?" А он мне: "Твой Борис Андреевич позвонил, сказал, что ты переживаешь очень сильно, и уговорил меня придти и извиниться".

Я молчала, ожидая продолжения. Акушерка смотрела в заиндевелое окно и задумчиво постукивала по столу кончиком шариковой ручки.

- ... Вот... На следующий день я у него интересуюсь, как это он про нашу ссору с дочерью понял? А он отвечает: "Просто вы неадекватно на молодых пациенток реагировали. Как молодая девушка зайдет, вы аж вся зажимаетесь и слезы на глаза"... Какой замечательный был человек! А вот уж два месяца, как его нет.

- Скажите, а Тамару Найденову - ту которую убили, вы помните?

- Помню, - она поставила ручку в пластмассовую оранжевую подставку и поправила чуть съехавшее оргстекло. - У неё целый букет заболеваний был, так что лечилась она долго. Загиб матки, эррозия, аднексит... Гинекологический массаж ей делали, инъекции. Она каждые три месяца проверяться приходила. Ухоженная женщина была, за здоровьем следила.

- А Бориса Андреевича с ней никакие особые отношения не связывали?

- Ну вот и вы, девушка, туда же! Нет, не связывали! Он ко всем больным относился одинаково ровно. Конечно, её он, наверное, знал лучше, чем какую-нибудь там няню из детсада, которая раз в полгода печать в санкнижку приходит проставить. Но, тем не менее, я ничего подобного не замечала. Борис Андреевич такого бы себе просто никогда не позволил!

- Извините, а вот ещё такой вопрос, - я снова покосилась на гинекологическое кресло, - абортов она в последнее время не делала? Или, может быть, были какие-нибудь подозрения на беременность?

- Нет. Говорю же вам, она в последний раз была на приеме чуть ли не летом. Да и потом муж у неё несколько лет как умер, а она, по-моему, вела себя после его смерти очень достойно... Нет, ни абортов, ни внематочных ничего! Это я вам говорю абсолютно точно: милиция её карточку в связи со смертью Бориса Андреевича поднимала.

- Карточку, конечно же, забрали?

- Почему? В архиве, наверное, хранится... А что такое? Может быть, я вам так скажу?

- Адрес бы мне её узнать, - сердце мое бешено заколотилось о ребра. Ее, и если можно, Кати Силантьевой... Той, второй, девушки. Она, по-моему, наблюдалась у Палютиной?

Акушерка встала, отодвинула стул, скрипнувший визгливо и недовольно, неспешно подошла к стеллажу:

- Найденова, Найденова, Найденова... Она у нас жила на Крылова, дом, по-моему, девятнадцатый, а вот квартира.., - она отодвинула в сторону несколько карточек, достала толстую черную тетрадь в переплете из тисненого кожзаменителя. - Да, все верно: дом девятнадцать, квартира тридцать шесть. Только, говорят, родственники её квартиру продавать собирались, так что вы вряд ли там кого сейчас найдете. Попробуйте, конечно... Ну, а насчет Силантьевой в регистратуре узнайте. Может быть, они её карточку ещё и с полки не сняли. Кто знает, вдруг милиции опять что понадобится?..

Тоненькая карточка Кати Силантьевой, и правда, обнаружилась в регистратуре. Полная блондинка-регистраторша просунула её в окошечко, особо не вглядываясь в мое лицо и уж, тем более, не спрашивая никакого удостоверения. Возможно, она была здесь новенькой и просто не успела запомнить, как звали девушку, утопленную в вонючем хлебозаводском ручье.

Адрес я тут же переписала в свою записную книжку и под ярким типографским плакатом, объясняющим как правильно купать новорожденного, принялась изучать историю нечастых Катиных визитов в консультацию. Профилактический осмотр, осмотр, ещё осмотр. Жалоб нет. Здорова, здорова, здорова... Цервицит... Ого! Мои бедные мозги напряглись, и память со скрипом выдала, что "цервицит" - это, вроде бы, какое-то женское воспалительное заболевание, с которым даже кладут в больницу. Что и говорить, мои познания в области медицины оставляли желать лучшего.