Вот только одна беда: все сухари, которые у них про запас были, подъели, и крошки не осталось. А к людям выходить побаиваются, Ленина-то могут сразу узнать, очень уж у него внешность приметная. Враз захомутают и обратно законопатят. Прощай тогда, огни Петербурга. А есть обоим ужасно хочется. Тут уголовный товарищ не выдерживает, обращается к Ленину:

— Ну, — говорит, — Ильич, — а они уже за это время крепко сдружились, — кто у нас за теленка будет?

— Как это? — поинтересовался Ленин.

Тот ему подробно и объяснил, что это когда один товарищ другому в голодное время на пропитание идет. Сам ладони потирает, напевает Ленину на ухо: «А за поясом нож горячо-о-о наточе-е-н».

Не понравилось все это дело Ленину, не привык он таким образом столоваться, просит уголовного, чтоб еще денек потерпеть: утро вечера мудренее, авось, все само устроится… Ладно, хоть голод и не тетка, согласился уголовный еще денек потерпеть. А Ленину страшно стало, он-то кровавых дел всегда боялся, мухи обидеть не мог, уж и не рад, что с уголовным связался.

Отложили они насущный вопрос на завтра, дальше побежали… Не много времени и прошло — выскочили скоро на берег реки, на чистое пространство. Тайга за спиной осталась.

— Жильем пахнет, — повел носом Ленин.

— Едой, — поддакивает уголовный.

А солнце жарит, пекло, как в Африке, — в тайгу-то они летом ушли, в июле, а зимой какой дурак бегает? Разделись они до трусов, вроде как спортсмены. На тот случай, если кто чужой встретится.

Глядят, баба в реку забралась, белье полощет. Подол подоткнула, а вся пригожая задница на виду. У Ленина сразу в глазах потемнело. Ах, думает, скорее бы до Петербурга добраться.

Подошли они к бабе, Ленин обратился вежливо:

— Ты, сударушка, из каких будешь, из бедных или из богатых? — он-то больше любил с простыми людьми общаться, с народом, он с ними сразу общий язык находил.

— А я, сударики, не из тех, не из других, — баба отвечает. — Я вольная казачка, сама себе хозяйка, куда хочу — туда верчу. Потому, что если под кем служить — подол заворотить.

— Верно, — согласился Ленин. — Им только покажи слабину, они сразу навалятся скопом, всю кровь высосут, кровопийцы. А мы, баба, — простые немецкие инженеры, Карл и Фридрих, золотую жилу тут у вас искали и от экспедиции отбились.

— Ну и как, нашли?

— А как же! Вы в Сибири сплошь и рядом на золоте сидите да сами того не ведаете. Вот, — и червонец ей золотой показывает.

А у него на груди всегда заветный мешочек с червонцами висел. Кожаный, надежный. На всякий коварный случай. Ленин, он всегда запасливый был и без денег шагу ступить не мог.

— И много у нас этого добра? — у бабы сразу глаза загорелись. Золото она очень уважала, особенно если сразу в червонцах.

— Золотишка навалом, хоть лопатой греби…

Так, слово за слово, разговорились они душевно, быстро Ленин с ней общий язык нашел, повела она их к себе, дома у нее сытные щи с мясом оказались, не остыли еще.

Обрадовался Ленин с товарищем, что все так ловко устроилось. Наелись они в гостях у бабы сытных щей с мясом, а потом еще каши с гусятиной. Так наелись, что пальцем пошевелить не могут. Стала баба их на кровать укладывать, отдохнуть после трудов праведных.

Сел Ленин на перину, только хотел на бок завалиться, вдруг — что такое! — лезет из-под кровати бугай, полицейская морда: с усами, с громадным револьвером, с шашкою и в папахе с кокардой.

— Руки вверх! — кричит.

А они уже здесь на Ленина ориентировку получили: дескать, бежал из мест заключения особо опасный преступник, семерых зарезал, восьмого не успел. Да еще теленка с собой прихватил. Вот они и поставили на их пути бабу с приманкой, чтоб хитрого Ленина заманить. Он на это дело сильно падкий.

— Э-э-э-х, законопатят теперь на всю катушку! Прощай, огни Петербурга! — заплакал и зарыдал Ленин. — Не хочу к Наде, хочу в Петербург, чтоб народу свободу дать!

Да где там! Арестовал их бугай, полицейская морда, спеленал, как младенцев, и назад, в Шушенское повез. Оказалось, что у них там в доме отдыха путевки еще не закончились.

А гостеприимная баба ленинское золотишко ровно поделила с полицейской мордой — каждому по труду, свою долю под половицу прибрала, а заветный ленинский мешочек в красном углу повесила, чтоб было потом что внукам и правнукам рассказать. Что случались и у нее в жизни встречи нежданные-негаданные, посещала и ее нечаянная радость — сам Ленин в гости заходил. Ни к кому другому не зашел, а к ней зашел, уважил сударку.

Ленин путешествовать любил. Уже и Щвейцарию, и Германию, и Финляндию вдоль и поперек изъездил, надоело ему. Решил он тогда родину познавать, потому что свою родину он любил и уважал.

Приехал он в Шушенское. С ним Надя была. Остановились они в двухэтажном особнячке отдохнуть с устатку, потом пошли с Шушенским знакомиться. Первым делом решили в местный музей завернуть. Подошли к музею, а перед ним каменный истукан стоит, руку в приветствии поднял… Внизу надпись «Ленин».

«Чудно, — думает Ленин, — мне, что ли, памятник?» Толкает Надю в бок.

— Слышь, тетка, я еще никаких подвигов не совершил, а мне уже памятник отгрохали.

Надя пригляделась и прыснула.

— Ой, чума тебя забери, ведь тебе, точно!

Зашли они смело в музей, как к себе домой, раз он имени Ленина, чего им бояться? Глядят, под стеклом ботинки стоптанные стоят. «Тоже мои, что ли, ботинки? — ломает Ленин голову, ничего понять не может. — Я их еще купить и сносить не успел, а они уже стоят? Чудно, право…»

Тут к ним бодрая старушка выкатилась, — смотритель.

— О-ля-ля, — говорит, — за столько годков первые посетители! Значит, праздник у нас. Надо директору брякнуть. — И полетела к директору, от радости ног под собой не чуя.

Скоро и взволнованный директор прибежал, сам — душа нараспашку, а глаза — хитрые. Уж на что у Ленина глаза хитрые, а у этого — еще хитрее. Стал он им руки жать, обнимать сердечно и приговаривать:

— Надо же, удружили, дружки приехали! Вот так праздник у нас! Всем праздникам праздник! — а потом к себе в кабинет повел, отметить это радостное событие — приезд дорогих гостей.

Запер дверь на ключ, хитро подмигнул и из сейфа чайник с самогоном тащит… Сам улыбается, цветет, как майская роза, и старушка-смотритель улыбается, она тоже праздники отмечать сильно любила.

А Ленин вдруг заупрямился.

— Да я непьющий…

Тогда Надя турнула его под ребро, шепчет на ухо, чтоб другие не слышали:

— Ты что, варан, отказываешься? Тебя, как доброго, в гости пригласили, а ты ваньку валяешь!

А Ленин-то на самом деле выпить не дурак был, никогда без пива и водки за стол не садился.

— А шустовского нет ли коньяку? — спрашивает.

— Да откуда же взяться шустовскому? — удивился директор. — Мы в какой дыре-то сидим… — и по секрету добавил: — Потом… у нас же тут поголовно сухой закон, чтоб зарю счастья не проспать… Только своим варевом и перебиваемся.

— А не отрава, — все упрямится Ленин.

— Да какая отрава? Всю жизнь пьем — только здоровеем! — ударил себя кулаком в грудь директор.

— Точно, — подтвердила старушки, — одно сплошное здоровье.

Ладно, раз так, выпили за приезд, за праздник, за Ленина… И Ленин примерился, выпил граненый стаканчик, крякнул:

— Ничего, хорош первачок… Век бы такой пить — не перепить, — сладко ему показалось.

Скорo они расчувствовались, обнялись, словно все из одного детдома, и запели «Не была б я прачкой, я бы не стирала…», а на десерт еще «Любо, братцы, любо» спели.

Тут директор еще пригубил из чайника и говорит:

— А чтобы нам с другом Лениным в картишки не перекинуться? Один или два разка…

— На интерес, что ли? — зевнул Ленин. Он на интерес никогда не играл, считал, что это позорное занятие.

— Зачем же на интерес, на интерес играть — глупостями заниматься, поддержал его директор.