Динь!

Двадцать пять.

Дверь лифта-раковины открылась.

Запах ударил мне в нос. Сухой и немного сладкий, похожий на ковер Боба. Запах смерти. Я слышал слабое, далекое завывание трубы муниципального кондиционера, который работал на всю мощность на последнем этаже, атакуемом беспощадным солнцем Вегаса.

– Пахнет неправильно, – сказала Гомер.

Двигая за собой тележку, я вышел из лифта в темную комнату, судя по размерам – люкс, с окнами в трех стенах (все шторы опущены) и лифтом в четвертой.

В центре стояла двуспальная кровать.

Посреди кровати лежал мужчина, на спине, глядя в потолок.

Я подошел ближе к кровати.

Динь!

Дверь лифта закрылась за мной. Мы с Гомер остались наедине с мертвецом. Потому что именно им мужчина и являлся, как я понял, подойдя к кровати. Мертвее Боба и Данте. Мертвее мертвого.

Я обошел его вокруг и увидел сухую сморщенную кожу, туго натянутую на кости. Он носил очки, но уже лишился носа, чтобы удерживать их на месте. И глаз тоже не было. И губ, и ушей, а волосы лежали серой лужицей, как холодная подливка, вокруг головы на грязной подушке. Запах практически не ощущался. Я уже почти привык к нему. Мне даже не приходилось дышать ртом.

Неужели этот старик вызывал меня? Выглядело невероятно, но…

– Сюда, наверх.

Его голос, только доносящийся сверху.

Я поднял голову. И только тогда заметил дыру в потолке. Квадратная, три фута шириной, закрытая решеткой. А лестницы вначале не обнаружил. Она стояла в чуланчике рядом с лифтом.

– Там есть ключ, – проговорил старик низким голосом. – В шкафу. Верхний ящик слева.

Именно там он и оказался – большой, старинный металлический ключ. Я слышал о подобных ключах и даже держал как-то в руках, в Академии.

– И принесите обложку.

– Обложку?

– Обложку от пластинки. Вильямса. Чтобы мы знали, что вы тот, за кого себя выдаете.

Я не выдавал себя ни за кого, но не собирался на середине пути поворачивать обратно. К тому же с обложкой все было просто. Она приехала со мной, в тележке под Гомер. Я поднял свою собаку как раз настолько, чтобы вытащить обложку, удивленный и немного встревоженный при виде того, какими маленькими и худенькими стали лапы собаки и туловище в целом. Обложка оказалась теплой, как живая.

Чего я пока не мог сказать о старике. Что ожидает меня наверху?

– Жди здесь, – прошептал я Гомер. Мне показалось или она кивнула? С обложкой под мышкой я полез по лестнице. Вставил ключ в замочную скважину с одной стороны решетки, закрывающей отверстие.

Ничего не произошло.

– Придется повернуть, – раздался другой голос, женский.

Я повернул ключ. Ничего не произошло.

– Теперь надо толкнуть, – подсказал голос.

Я толкнул вверх, и решетка отлетела в сторону. Я просунул голову в комнату. Скорее не в комнату, а на чердак или, как я потом узнал, в камеру. Четырехсторонняя пластиковая пирамида со стороной около восьми футов. Стены сходятся внутрь, превращаясь в низкую острую крышу. Женщина в выцветшем оранжевом комбинезоне лежала на спине на коврике на полу.

– Закройте за собой дверь, – приказала она.

Я положил стальную решетку обратно на пол. Тяжелая. Потом разогнулся, как только смог, и огляделся. В самом центре я почти стоял. Пластиковые стены сделаны под камень. Узкая кушетка, унитаз без крышки, крошечная раковина – все из пластика. Свет попадал внутрь только сквозь четыре длинных узких горизонтальных отверстия, каждое по метру в длину, в каждой стене.

Наконец я заставил себя посмотреть на нее (теперь уже, вне всяких сомнений, нее). Короткие серые волосы и бледная серая кожа. Даже глаза серые. Женщина казалась старой, но насколько, так сразу не определишь.

Я, естественно, узнал ее.

– Вы Дамарис, – заявил я. Видел ее фотографии в Академии. – Мне казалось, вы в тюрьме.

– Я и есть в тюрьме.

– А мужчина… там, внизу?

– Мистер Билл, – ответила она низким, грубым голосом. Потом улыбнулась (холодно и тонко) и переключилась на свой собственный: – Уверена, до вас доходили слухи. Я бы предложила вам сесть, но, как видите, здесь нет стульев. Даже крышки на унитазе.

Действительно, слухи до меня доходили.

– Ничего страшного, – успокоил я ее и уселся на корточки.

Сквозь одно из отверстий виднелась крошечная полоска голубого неба в дюйм шириной и сто миллионов световых лет глубиной.

– Вы, конечно же, знаете мою историю, – уверенна начала Дамарис. – Или большую часть по крайней мере.: Вы ее изучаете в Академии, если не ошибаюсь.

– Нам не разрешено разговаривать о программе Академии, – предупредил я.

– Не смешите меня, Шапиро. Вы потеряли работу несколько месяцев назад, когда пропустили учет. Вы нарушили все возможные правила Бюро с того момента, как вытащили пластинку Вильямса. В сумку встроена плазменная мембрана с односторонней связью в реальном времени с Отделом принуждения, вы разве не знали?

– Это всего лишь слухи.

– В каждом слухе есть частичка правды, – сказала она. – Слухи об александрийцах правдивы от начала до конца. Слухи о мистере Билле и Дамарис – тоже.

Она забавно говорила о себе: временами в третьем лице, временами во множественном числе. Иногда скажет: «мы», иногда «она». Я вначале подумал на побочный эффект «Полужизни» и результат долгого одиночного заключения. А потом решил, что такова особенность всех знаменитостей. На самом деле нечто вроде скромности: знание, что ты более важен другим, чем даже себе, а твоя внутренняя личность отбрасывает тень на созданный публикой образ. Я сидел на корточках в углу камеры Дамарис, пока она рассказывала мне свою историю, историю александрийцев, историю мужчины внизу.

Постепенно я привык к ее голосу. Он походил на замедленное воспроизведение записи. Ее замедляла «Полужизнь», как, я начал осознавать (медленно!), казино замедляло нас всех. Мы почти соответствовали друг другу, она казалась почти нормальной. Дамарис рассказала, что мистер Билл нанял ее…

– Нанял вас?

– Не перебивай.

…прежде чем они на самом деле встретились. Он знал ее, конечно, по фильмам, но не был поклонником, тем более влюбленным. Любовь пришла позже. Сначала их отношения оформились как сугубо деловые. Он нуждался в звезде, любой звезде, и когда узнал о ее попытке самоубийства…

– Самоубийства?

– «Терминекс» и водка «Абсолют». Мне исполнилось шестьдесят, и уже двенадцать лет никто не предлагал мне роли и не брал интервью для газеты. Больше не перебивай меня, пожалуйста.

…он правильно угадал причину ее отчаяния, отправил своих адвокатов в веренице черных авто и предложил ей звездную роль, последнюю роль, что обеспечит ей место в истории. Предложение, от которого она могла бы, но не стала отказываться.

Роль Дамарис-александрийки помог написать сам мистер Билл. Потому что, как он открыл ей позже, финансировал первые начинания александрийцев в США. Мистер Билл разбогател, переводя в цифровой вид книги и фильмы, потом ударился в музыку и искусство. Он первый увидел, что постоянно растущее прошлое может обесценить будущее. И решил повернуть время вспять. Его только удивляло, что больше никто не замечал перегрузки мира искусством. Первые атаки «устранителей» во Франции вызвали у него возбужденный трепет, хотя те явно придерживались собственного плана. Ему понравилось, что их мишенью стало именно искусство, потому что только в искусстве оригиналы обладают высочайшей ценностью. Разрушение не подлежащего воспроизведению волновало мистера Билла, даже несмотря на то, что его конечной мишенью являлись фильмы, музыка и книги. Его хлеб.

И ему понравилась их секретность. Не только из-за естественной привлекательности для человека, чья замкнутость стала легендой: анархическое и теневое александрийское подполье стало ареной, на которой он, да и любой обладатель богатого воображения и состояния, мог развернуться полностью. Мистер Билл финансировал несколько маленьких групп в США, но никогда, естественно, не принимал участия в их деятельности.