Держа Генри на руках, Панама направился по открытому коридору к комнатам, устроенным в центральном коридоре. Я последовал за ним, задержавшись, чтобы посмотреть на лифт. Ощущение такое, будто висишь в космосе, бесконечность над головой и бесконечность под ногами. Хотя я никогда не бывал в космосе, иногда я представлял его себе. Кусочки пыли кружились в воздухе, как планеты, в поисках луча света, в котором можно осесть. Сам свет был словно затемнен. Позже я узнал, что он поляризован.

– Сюда.

Я вошел за Панамой и Генри в небольшую комнатку с двуспальной кроватью, телевизором и шкафом. На кровати лежали книги. Панама королевским жестом указал на них подбородком, и я смахнул книги на пол.

– Мило пахнет, – заметила Гомер.

– Да, – вставил Ленни.

– Положи покрывало.

Я повиновался. Панама уложил Генри на кровать. Она улыбалась. Он укрыл ее до подбородка и обернулся ко мне.

– Зря вы ее сюда привезли.

– Все как раз наоборот, – поправил я. – Не я ее сюда привез, а она меня.

Я объяснил насчет Вильямса и рассказал, как я преследовал его по всей стране. Опустил, где взял пластинку, однако Панама догадался по моим небесно-голубым брюкам с одной полосой.

– Ренегат Бюро. Здесь вам не место, Шапиро.

– Замечательно, – согласился я. – Меня не интересуете ни вы, ни ваши александрийцы. Я только хочу свою пластинку, а потом вернуться в Нью-Йорк и получить обратно работу. У меня еще неделя до октябрьского учета.

– Вы принимаете желаемое за действительное, – заявил Панама.

– Что именно?

– Всё. Пошли, я покажу вам.

Он провел меня в следующую комнату. Кровать и шкаф ломились от книг, компактов, картин маслом и репродукций, старых обложек, фильмов, видео.

В следующей комнате то же самое плюс садовая скульптура (святой с птицей) в углу и сваливающиеся с кровати книги и компакты.

И в следующей. И в следующей.

Все комнаты открыты, и в каждой книги, компакт-диски, музыка, картины, записи и даже пластинки – стопкой на кровати, рассыпанные по полу, засунутые в ванну, вываливающиеся из платяного шкафа.

Много в некоторых, мало в других. Мы стояли у перил, и Панама махнул рукой в сторону, потом вверх, потом вниз, будто он владел всем этим, хотя на самом деле так оно и было.

– «Миллениум» – большое здание, – сказал он. – Все, что сохранили александрийцы, – здесь. Пока.

Он рассказал, что бывшее казино состоит из двадцати четырех этажей и двадцати четырех комнат на каждом из них. Таким образом, выходило пятьсот семьдесят шесть комнат. И недели не хватит, чтобы все их обойти. Но зачем, собственно, все?

– Кто приносит старье наверх? – осведомился я.

– Я. Только я.

– Где новые поступления? Моя пластинка прибыла несколько дней назад. Она из последних.

– Слово «последний» приобретает здесь иной смысл, – заявил Панама. – Вегас вне времени. Нам постоянно приходят новые поступления, по крайней мере приходили, и у меня не хватает времени раскладывать их или сортировать.

– А что же остальные александрийцы?

– Я здесь один.

– А Генри? А Боб?

– Индеец Боб? Тот, которого она знала?

– Боб снаружи, – пояснил я. – В грузовике. Он мертв.

– Боб никогда не принадлежал к александрийскому движению, – покачал головой Панама – Он даже и не Индеец Боб. Бобы – бутлегеры. Они приносят одну копию всего, что вычеркивает Бюро… – он посмотрел на полосу на моих брюках, – …что вы, старьевщики, собираете, и оставляют на погрузочной платформе. Я сортирую.

– В каком порядке? Куда оно поступает?

– Я немного отстал, – признался Панама. – Слишком стараюсь наверстать упущенное, чтобы продвигаться вперед.

Он улыбнулся тонкими губами, и я узнал шутку. Шутку бюрократа. Неудивительно, что библиотекарь так сходит по нему с ума.

– Вы хотите сказать, что моя пластинка может лежать где-то наверху? – спросил я.

– Точно. Запомните, здесь уже валялась одна копия перед тем недавним привозом, за которым вы охотились. Она может оказаться среди любых…

Внезапно он испугался, будто вспомнив о чем-то неотложном.

– Что я сделал с книгами, которые нес, когда вы вошли? Где я их положил?

Я начал понимать, что Панама, мягко говоря, запутался. Но еще горел желанием помочь, хотя ясно видел, что он не окажет мне подобной же услуги.

– В вестибюле, – подсказал я.

В лифте я заметил, что кнопок двадцать пять.

– Забудь о верхнем этаже, – посоветовал Панама. – Он не является частью отеля.

Потом мы вышли из лифта в вестибюль, и я увидел кипы книг, записей, картин и компактов. Несколько маленьких кучек умещалось на раковине выключенного водопада. Я бы не сказал сразу, какую из них он положил последней. Все выглядели по-разному, и в то же время одинаково.

– Какие из них я положил сегодня? – спросил Панама.

Я указал наугад. Панама сгреб их одной рукой и направился к лифту. Ленни побежал за ним.

А я взялся за работу. Самое приятное, что пластинки обладают уникальным размером и формой, а значит, мне не требовалось рассматривать каждую стопку подробно. Я пытался вести учет комнат, вначале запоминал номера, а потом, когда начали отказывать мозги, просто ставил мылом метку на зеркале. Крест. К счастью для меня, пластинки – редкая штука. (Представьте, если бы Вильямс писал книги, а я бы искал одно из его произведений!) Перетряхивание стопки занимало буквально минуту. Также, к счастью для меня, от недостатка пищи страдать не приходилось, в каждой комнате находился бездонный маленький бар.

Дня и ночи я не различал. После каждого ряда комнат проверял погрузочную платформу. Она находилась за вестибюлем и представляла собой двухуровневый гараж с поднятой эстакадой, где Панама оставлял маленькие стопки книг, записей, компактов и картин, которые затем каким-то образом исчезали. Он, казалось, был замкнут в своеобразном круге. Новое от старого отличить невозможно, как и то, что я проверял, от того, до чего еще не дошел. Я так ни разу и не увидел Бобов, а большая ферропластиковая дверь наружу все время оставалась закрытой. Я видел солнечные лучи за ней, они были как слитки чистого света. Периодически я проверял вестибюль, однако большей частью занимался комнатами, двигаясь от второго к двадцать четвертому этажу. Гомер постоянно спала, с закрытыми глазами, свесив нос с одного конца тележки и хвост – с другого. Голова ее росла, а тело уменьшалось. Она ела все меньше и меньше: большей частью орешки из минибаров. Я засыпал каждый раз, когда чувствовал, что меня затягивает в темное спокойное озеро, куда мы ныряем, чтобы ловить сны, – разбирал кровать и даже иногда находил у себя в ногах небольшую стопку книг, когда просыпался! Неужели я пропустил Панаму в его бесконечных блужданиях по кругу?

Пару раз я ходил навестить Генри, но она тоже все время спала, свернувшись под одеялами, свитер с синими птицами лежал, аккуратно сложенный, рядом на подушке. Я едва вспоминал о Бобе, завернутом в ковер, в грузовике. Я почти не вспоминал о Нью-Йорке или работе. Бывшей работе? В номерах «Миллениума» нет часов, нет окон, так что я даже не знал, день сейчас или ночь. Казино Вегаса, пусть даже предназначенное на снос, приводит человека в глубокое полусонное состояние, как я обнаружил, когда проснулся от непонятного, но знакомого, жуткого звука.

Выстрелы.

Так-так-так!

За выстрелами последовал крик:

– Да! Да!

Еще одна очередь, и за ней – тишина.

Люди вообще, а американцы особенно, любят три вещи: справедливость, игру и автомобили, и, сложив их в одну привлекательную упаковку, Генератор Удаления необычайно облегчил процесс принятия Департамента искусств и развлечений населением. Позднее выяснилось, что порядком хода событий – пресс-конференция, презентация, принятие – руководил «Золотой мальчик», та же самая организация по общественным отношениям, которую нанимала коалиция «Права жертв» в 20… году для успешного лоббирования референдума, сделавшего смертный приговор обязательным во всех случаях, когда шла речь о потере жизни или собственности более чем на тысячу (позднее на 1500) казначейских билетов. Департамент искусств и развлечений огласил программу своих действий двенадцатого июня 20… года. Не случайно и то, что данное число выпало на вторую годовщину не убийства Поупа (так как его искусно продленная кончина не имела точной даты), но обнаружения первой «части» того, что, как после доказала экспертиза, являлось его останками. И в таком определении даты тоже очевидно вмешательство «Золотого мальчика».