– Принуждение? Не думаю, – ответил я. – Однако нам все же стоит отсюда убраться.

– Как?

– Мой лектро стоит внизу. Проблема в том, что заряд кончается.

– И на нем скорее всего жучок… А она права, понял я.

– …и как быть с твоей ногой?

– Мне уже лучше.

Я похлопал себя по бедру. Почувствовал теплый куппер сквозь ткань штанов. Что-то лежало у меня в кармане. Что-то маленькое и твердое. Я вытащил маленький баллончик с монахом в капюшоне.

– Стой! Что там у тебя? – спросила Генри. Но она и так знала, потому что выхватила спрей у меня из рук. – «Последняя воля», для мертвецов. Откуда он у тебя?

Я рассказал.

– Фантастика. Он для исповедей и тому подобного, – пояснила она. – Последние распоряжения, признания и так далее. Чтобы купить его, надо быть священником или юристом. Теперь я могу поговорить с Бобом. Помоги-ка мне!

– Поговорить с Бобом? Мне не понравилось, как это прозвучало. Он лежал в большой красной луже на полу. Глаза широко распахнуты.

Он умер.

Но какой у нас выбор? Как еще мне вернуть мой альбом?

Генри села на пол рядом с Бобом. Завернула его голову в полотенце и положила ее себе на колени. Потом обеими руками раскрыла ему рот.

– Давай, – приказала она.

С неохотой я побрызгал на его нёбо «Последней волей». Я знал, как он действует. Но, конечно, не на покойника.

Боб дернулся и закрыл глаза.

– О, нет! – сказал он.

Руки сложились на груди, пальцы сплелись, как в молитве. Я понимал его ощущения.

– Боб, слышишь меня? – позвала Генри.

– Кого тебя?

– Генри.

– Почему я тебя не вижу? О, нет! Я умер?

– Все нормально, – сказал я, пытаясь помочь.

– Кто ты? Что значит – «все нормально»? Я умер?

– Кажется. Да, – подтвердила Генри.

– Тебе кажется? Я знаю! Что тут нормального? Что может быть хуже?

– Боб, ты должен помочь мне найти Панаму. Он нужен мне теперь, когда…

– Теперь, когда что? Когда я умер, так?

– Боб, я не виновата. Мне жаль, что ты умер.

– Тебе жаль? Представь, как я себя чувствую!

– Зря мы его оживили, – упрекнул я Генри.

– Почему я тебя не вижу? – прокаркал Боб. – Мои глаза закрыты? Здесь темно. Темно как в аду!

– Ты по дороге в ад, – жестоко прокомментировал я. – Потому что украл мой альбом Хэнка Вильямса.

– И вовсе не твой, – возразил он. – Мне жаль. Я просто хотел быть александрийцем.

– Но ты и есть александриец, – заметила Генри.

– Не совсем. Мне жаль. Но теперь все кончено, – сухо проговорил он.

– Не совсем? А что с Панамой? – потребовала Генри.

– На западе, – сказал Боб. – Возьмите грузовик. Генри?

Он поднял голову с колен Генри. Полотенце слетело, и меня чуть не вырвало. У него отстрелило весь затылок. Кое-что пристало к полотенцу.

– Что?

– Все кончено, Генри. Мне жаль.

– Жаль? Почему жаль?

– Я ничего не вижу. Я скажу тебе позже.

– Позже? Нет никакого позже! Ты же умер!

– О нет, – застонал он. – Я знал! А все остальные живы, так? Все, кроме меня!

– Правильно, – сказал я. Мне хотелось сделать ему больно, хоть он уже и умер. – Ты мертв и украл мой альбом.

– Может, еще не поздно, – воодушевился он. – Ситуация из ряда вон выходящая, но, может, ты еще можешь забрать его. У моего брата.

– Панама, – умоляла Генри. – Пожалуйста…

– Возьмите грузовик, – разрешил Боб. – На запад. В Джерси. Четырнадцать по искателю. Но не оставляйте меня здесь.

Я услышал, как что-то ревет в отдалении. Сирена?

– Нам надо убираться отсюда, – рявкнул я. – Где грузовик?

– За углом, – ответил Боб. – На Четвертой авеню. Не оставляйте меня здесь! Обещайте мне! Я не могу поверить, что мертв. Я боялся смерти всю жизнь.

– Ладно, обещаю, – сказала Генри.

Она внезапно встала, и голова Боба с мокрым всхлипом ударилась об пол. Его глаза опять широко распахнулись. Руки снова сплелись вместе.

– Готов, – определил я. – Снова готов.

– Ш-ш-ш! Что за шум? – спросила Генри.

Я его тоже услышал. Бип-бип-бип, как автонабор номера на телефоне.

Я посмотрел в коридоре. Посмотрел в кухне. Моя нога вновь заболела, но я не собирался применять спрей, по крайней мере после того, как увидел, для чего на самом деле он предназначается. Снаружи начинало светать.

– Четвертая авеню, – сказал глухой голос. – А?

Мы оба повернулись.

– Данте! – воскликнул я.

Он держал мобильный в одной руке и пистолет в другой.

– Я думала, что ты умер, – сказала Генри, отбрасывая его телефон в сторону.

– Хотела бы, – поправил Данте. – Теперь вы покойники. Все вы.

Она перешагнула через Данте и выбила пистолет из другой его руки. И сделала это так профессионально, будто всю жизнь только и выбивала телефоны и пистолеты из рук у кого-то.

– Кто он такой? Принуждение? Бутлегер? Коп? – спросила она.

– Наверное, бывший коп. Он скорее всего следил за мной. Или, возможно, за Бобом.

– Кончено! – сказал Данте. – Не важно, куда вы пойдете!

– Сейчас выясним, – пообещала Генри. – Под действием «Последней воли» не лгут.

– Но он не умер.

– Сейчас исправим.

Генри стащила подушку с кушетки, положила ее на лицо Данте и села сверху.

– Может, не надо, – засомневался я.

Руки и ноги Данте взлетали верх и с грохотом опадали вниз, на деревянный пол.

– Почему нет? – спросила Генри. – Ты уже убил его. Я только соучастник.

Она попрыгала на его лице, потом убрала подушку. Глаза Данте закрылись, а рот широко распахнулся. – дай мне, – потребовала Генри, указывая на рот мертвеца.

– Осталось не так много, – запротестовал я, хватая ее за руку и поднимая на ноги. – Не расходуй понапрасну.

Я отдал ей баллончик. Она взвесила его в руке, подумала и сунула под свитер. Я испытал облегчение. Мне не хотелось слышать правду и вообще что-либо от Данте.

Я подошел к окну. Нога задеревенела и потяжелела, я как будто таскал с собой костыль.

– Я действительно считаю, что нам пора убираться отсюда, – высказался я.

Внизу, на улице, все еще не светало, но на западе из-за пика Грейт-Киллс уже показывалось желто-золотое солнце. Говорят, память работает только в одном направлении, но случаются моменты вроде сегодняшнего утра, когда вы смотрите на настоящее с позиций будущего, где ваша жизнь уже только воспоминание.

– Пш-ш-ш!

Я услышал позади шуршание и обернулся. Конечно, Генри убрала спрей, и все равно я ожидал увидеть сидящего Данте. Но нет: просто Генри пыталась протащить тело Боба через двери. Она не собиралась оставлять его («Я обещала», – настаивала она), поэтому я помог вытащить Боба в коридор. Потом, пока Генри ждала лифт, я вернулся за Гомер и осторожно уложил ее на тележку.

Гомер выглядела лучше – или по крайней мере более ровно дышала. И ее нос, и куппер – оба потеплели.

Глаза оставались закрытыми, что тоже неплохо: у нее такой, точнее, был такой жалостливый, умоляющий взгляд.

На обратном пути я остановился закрыть глаза Данте, но они уже закрылись и без моей помощи. Я подержал стакан из-под виски перед его лицом, посмотреть, затуманится ли стекло.

Не затуманилось.

Когда я закрывал за собой дверь, то услышал в отдалении сирены. Лифт ознаменовал свое прибытие дзиньканьем. Я съежился, пока открывалась дверь, боясь увидеть вооруженных полицейских. Но лифт приехал пустой. Я снова съежился, когда дверь открывалась на первом этаже, и еще раз съежился, когда мы выходили на улицу, таща тело и собаку за собой.

Генри оказалась права. Не о чем беспокоиться. Двое копов, взломавших дверь вместе с Данте, сидели в приземистой машине на противоположной стороне улицы, явно все еще ожидая подмоги. Один спал, а другой разговаривал по телефону. Он притворился, что не замечает нас.

Мы нашли грузовик именно там, где указал Боб, за углом на Четвертой авеню. Тот же самый лектро с надписью «Индейца Боба» на одной стороне. «Что индейца Боба?» – снова удивился я.

Конечно, грузовик оказался заперт. В первый раз я порадовался, что Боб с нами. Я держал плечи и голову, пока Генри приставляла его большой палец к замку на дверце. Пришлось проделать то же самое с приборной доской. Взревели турбины. Предполагается, что лектро создают шум только, когда включается зажигание, но наш обладал высокочастотной дрожью.