В Россию Доминик Полынский прибыл как руководитель миссии, доставлявшей гуманитарную помощь мотострелковой дивизии. Однако первый же завербованный им офицер министерства обороны бросился в ФСБ. Так как понял, какого рода сотрудничество интересует немецкого профессора. Поэтому появилась возможность контролировать каждый шаг Полынского в России. И БНД, возможно, предполагала, что их агент попал в поле зрения российских спецслужб. Последний год Полынский не приезжал в Москву. Немецкая разведка явно провоцировала ФСБ на выявление агентуры шпиона, но россиянам хватило ума и терпения не делать резких движений. И Полынский прибыл вновь, рассчитывая получить сведения военного характера, составляющие государственную тайну. Брать шпиона предполагалось в сквере на Цветном бульваре, где Полынский назначил встречу агенту. Но почему молчат опера? Неужели операция сорвалась?
– В столовую, говорю, пошли! – Коля встряхнул Сергея за плечо. – Не дрейфь, нормалек все будет. Пойдем, перекусим, обсудим, когда ты проставляться будешь.
Сергей с досадой поморщился. Перекусить не мешало бы, с утра он проспал, на работу пришлось собираться быстро. Да и завтракать не хотелось, сказывалось волнение по поводу операции. И не только операции. Но столовая, знакомые лица, опять эти разговоры…
– Мне надо в город отъехать, – соврал Сергей и, сдернув с вешалки плащ, выбежал в коридор.
Хотелось выйти поскорее из стен этого здания, приковывавшего все мысли к работе.
И подумать о том, что на данный момент все же важнее любимого дела. О любимой женщине! А перекусить можно хотя бы и поблизости, в чекистском ресторане «Дзержиновский». До официального обеда в ФСБ еще час, и все залы наверняка будут пустыми. Готовят там сносно. Правда, музыкальное сопровождение подкачало. Под звуки российской попсы настоящая чекистская форма прошлых лет, фотокопии документов и написанные маслом портреты руководства, которыми декорирован интерьер, выглядят несколько странно. Но это уже дело десятое…
Сергей нащупал в кармане пиджака коробочку с кольцом и вздохнул. Вика его любимая женщина, это совершенно точно, сомнений нет и быть не может. А вот является ли он для нее любимым мужчиной? Самым любимым, самым важным. Единственным. На всю жизнь…
Сотовый старательно залился мелодией, установленной на рабочие контакты, и Филимонов быстро ответил на звонок.
– Ты где шляешься? Взяли сукина сына! Пошли пьянствовать!
Коля так орал, что Сергей даже отодвинул трубку от уха. «Не надо Рахманько пьянствовать, он и без водки уже пьяный», – невольно подумал Филимонов, а вслух вежливо поздравил коллегу с успешным завершением операции. И сразу же отключился.
«Вика, Вика… Ты позволишь объединить наши судьбы? Ты впустишь меня в свою жизнь?»
Хоровод вопросов не отпускал. Сергей старался думать о том, что начинается новый этап их отношений, что он счастлив и все будет хорошо.
Старался – но в душе скребся липкий противный страх.
Первый брак принес столько боли, что долгое время Сергей даже на случайных подруг поглядывал настороженно, опасаясь повторения того кошмара, который пришлось пережить.
А потом появилась Вика. И удивительное желание все начать сначала. Рядом всегда были девушки, желающие скрасить его одиночество. Он, девушка, одиночество. Только рядом с Викой этот не любовный треугольник исчез, распался, будто никогда и не было его вовсе. Ее наивность, настойчивость, страстность. Все это вдруг как-то незаметно изменило жизнь. Так свежий дождь смывает пыль и позволяет беззаботному солнцу улыбаться в алмазной росе. Только вот страх повторения прошлого – это шпион, обезвредить которого невозможно…
Глава 2
***1
Полоцк, 1128–1159 годы
Предслава отложила Библию и вздохнула. Виднелся из окошка ее кельи в Софийском соборе высокий княжеский терем. И из окон монастыря, где осталась тетушка-игуменья, тоже просматривались светлые, ладно сложенные бревнышки. Иногда даже казалось: мелькает там, в глубине светлицы, то матушка, то сестры. Не разглядеть их, конечно, не различить. Но – казалось, казалось, и горькая кручина ложилась на сердце. Давно стерлись из памяти гневные речи Святослава-Георгия, и плач Софии тоже забылся, не бередит душу. А тоска, тревога – остались. Как там батюшка, матушка? Живы, здоровы?
Нет ответов на эти вопросы. Пути назад тоже нет. Острижены девичьи косы. Под рясой и подрясником – вериги, сковали изможденное постом тело железным холодом. «Сестра Евфросиния», – говорит, обращаясь к ней, игуменья. И хорошо все это, прекрасно, светел промысел Божий.
Только вот едкая тоска-кручина… Она-то и увела Предславу из тетушкиного монастыря. Епископ Илия благословил жить тут, в келье Софийского собора, подле книг. Здесь работы куда больше, чем в монастырских стенах. Некогда горевать. Расширился скрипторий, много монахов занято переписыванием книг, и сама Предслава день и ночь стоит у пергамента.
Благословил господь своей милостью, придумала она, как сделать так, чтобы работа спорилась. Один монах заглавные литеры выводит, другой переплет делает, третий орнаменты пишет. А сам текст для переписчиков можно на несколько частей разделить. Быстрее стали книги выходить из скриптория, и покупает их знатный люд. Вырученные же деньги в помощь бедным да сиротам идут.
Работа, работа, одна только работа. А когда нет-нет да и нахлынет щемящая тоска по дому, Предслава открывает Библию. И слово Божье приносит покой и радость.
Надобно ей встать из-за стола. Задуть почти оплавившуюся свечу. И примоститься на узком топчане подле окна. Скоро займется заря, уже светлеет небо, и можно даже различить зеркальную, чуть тронутую рябью, гладь Двины. А там – утренняя молитва и новые хлопоты. А она еще не ложилась.
Надо встать из-за стола. Только нет сил. Клонится уставшая голова на темное древо…
Предславе казалось: она задремала буквально на пару минут.
Но почему келья наполнилась вдруг ярким светом? Ярчайшим! Таким, что глазам больно смотреть!
«Уже день, встало солнышко. Ах я, грешная! Получается, не была на службе? Грех, вот грех», – всполошилась она.
И, глянув за окно, истово закрестилась. Сумерки, голубоватые утренние сумерки лежали над Полоцком.
Озарена келья ярким светом…
Предслава зажмурилась. Когда открыла глаза, дивный белоснежный Ангел стоял подле иконы Божьей Матери!
Слова застряли в горле. Светел, прекрасен был лик того Ангела. А взгляд! Никогда прежде не видела Предслава таких глаз. Сама любовь, сама благодать Божья отражалась в небесных глазах. И было так много этих любви и благодати, что Предславе показалось, будто плывет она в теплых водах. Плывет, и силы великие вливаются в нее с каждым движением, с каждым вдохом.
Вдруг исчезли стены кельи. В лицо ударила свежая утренняя прохлада. И Предслава с изумлением поняла: как по тверди, ступает она по воздуху, увлекаемая светлым Ангелом. Ступает, не падает.
Крепко спит Полоцк. Не видит никто их шествия. Разве что алый краешек солнца, показавшийся за рекой, приветствует Святого Духа.
Босые ноги захолодила роса. Предслава очнулась, оглянулась окрест. Невероятно! Вот уже стоит она на берегу Полоты. Рядом деревянная церковка Спаса. Каменная усыпальница епископов полоцких. Луг да кучерявые заросли орешника. Сельцо это, что в двух верстах от Полоцка.
Не может быть такого! Она шла по воздуху? Летела вольной птицей? Как же боязно вспоминать. В это невозможно поверить! Но получается, что так…
– Евфросиния, здесь тебе надлежит быть!
Она перекрестилась. Чудеса, да и только! Слышит она глас Ангела. Но заливаются в орешнике птицы. Не вспугнул их громкий голос, не потревожил.
– Евфросиния, здесь тебе надлежит быть!
И через минуту снова раздалось:
– Евфросиния, здесь тебе надлежит быть!
Осенив ее крестом, Ангел исчез. Погас, как задутая свеча. Будто и не было ни его, ни странного шествия, ни громогласного наставления.
