– Что будет, если мой отец захочет отдать меня в супружество? Если будет так, от печали этого мира нельзя избавиться. Что содеяли наши роды, бывшие прежде до нас? Женились, и выходили замуж, и княжили, но не вечно жили. Жизнь их прошла, и погибла их слава, словно прах, хуже паутины. Но древние жены, взяв мужескую крепость, пошли следом за Христом, женихом своим, и предали тела свои ранам, мечам – главы свои. А иные, хотя и не склонили шеи свои под железом, но духовным мечом отсекли от себя плотские сласти, отдали тела свои посту, и бдению, и коленному преклонению, и возлежанию на земле. И они памятны на земле, и имена их написаны на небесах, где они вместе с ангелами непрестанно Бога славят!

Ее голос. Дрожит, срывается. Ее голос, но откуда, откуда текут слова эти? Одно только ясно Предславе: всей душой принимает она свои речи.

– Тетушка… Хочу я постриг принять монашеский…

Игуменья всплеснула руками.

– Чадо мое! Как же я могу это сделать? Батюшка твой, доведавшись, с гневом возложит вред на голову мою! И ты еще так юна! Не сможешь ты понести тяготы монашеского жития, не сможешь оставить княжение и славу мира этого!

– Минует, как сон, слава эта, – твердо сказала Предслава.

Она ни капельки не сомневалась: поколебавшись, игуменья примет ее сторону. Та же сила, которая привела к монастырю, теперь подсказывала ей это, вселяла уверенность, помогала.

И тетя вдруг тоже все поняла.

– Господь зовет тебя, Предслава. Не могу я противиться его воле и не буду, – негромко сказала она, обнимая девушку. – А князь… Да, разгневается, конечно. Надобно мне поговорить с епископом Полоцким Илией. Он поможет вразумить Святослава-Георгия.

За игуменьей последовала Предслава в монастырь. В келью тети вела узкая-преузкая длинная лестница.

От этой узости холодных каменных ступеней, от гулких звуков шагов, взлетающих под темные своды, княжне на секунду стало страшно.

Путь выбран. Но это будет очень, очень тяжелый путь. Хватит ли ей сил пройти его?..

Безумно хотелось позвонить Франсуа. Расцарапать своим голосом те воспоминания, которые он лечит-лечит, да все никак не вылечит. Один телефонный звонок, чтобы убедиться: красивый мужчина, потрясающий любовник, он по-прежнему в ее власти. И сделает все. Будет ждать в аэропорту де Голля, помчится в Москву, украдет звезды с неба, заласкает до слез. Любой каприз. Ни в чем не будет отказа. Любовь расстреляла его в упор. Франсуа, остроумного, красивого, импозантного, уже не узнать в осунувшейся бледной тени. Ее тени, именно ее тени… Разумеется, собственную тень любить нельзя. Но за ней можно наблюдать, с любопытством, с презрением, изучая следы разрушения некогда сильной личности. И разрушать еще больше.

Очень хотелось позвонить Франсуа. Но Лика Вронская, покосившись на лежащий перед ней сотовый, лишь вздохнула. И переместилась из спальни в зал, подальше от телефонного соблазна.

Их последняя встреча в Москве была в равной степени и отвратительна, и прекрасна. Франсуа уже даже не говорил о свадьбе. Не просил в очередной раз попробовать жить вместе. Пройденный этап, ничего не получится, они много раз в этом с горечью убеждались.

– Laisses-moi m’en aller. Pour toujours. Tu me tues,[13] – молил он и целовал ее так, что кружилась голова, и не мог остановиться. – Ne me retiens pas, je deviens fou.[14]

Лика обещала.

Все-все-все. Больше ничего не будет. Ни растерзанной одежды, ни сладкого бесстыдного беспамятства, ни губ, распухших от поцелуев. Успокойся, мой бедный мальчик. Мы действительно слишком разные для того, чтобы быть вместе. А с этой ненормальной физической зависимостью и, правда, надо что-то делать. Невозможно ведь провести жизнь, не выбираясь из постели. А за постелью начинается то, против чего мы бессильны: разница менталитетов, несовпадение в бытовых вопросах, моя ревность, твои придирки.

И… отсутствие любви. Она исчезла в тот самый момент, когда Лика поняла, что Франсуа принадлежит ей целиком и полностью. Власть? Ответственность? Возможно. Только это уже не любовь.

Почему-то ей нравилось его мучить. Неосознанная месть бывшему бойфренду Паше, который после нескольких лет гражданского брака заскучал и завел себе любовницу? Моральная деградация, склонность к садизму? Ответов на эти вопросы Лика не знала.

Только очень хотелось позвонить Франсуа.

В спальне сладко запел Эрос Рамазотти, и она обрадовалась. Не выдержал! Не устоял, не справился, и недели не прошло!

Но, взглянув на экран сотового, Лика разочарованно вздохнула. На нем высвечивалась лаконичная надпись: «Шеф».

Главный редактор «Ведомостей» Андрей Иванович Красноперов захлебывался от возмущения.

– Ты мой заместитель или как? Сегодня совещание было по поводу увеличения объема газеты. Мне кто-то концепцию дополнительных полос обещал представить! Опять улетела в очередную книжку?

Лика закусила губу. Андрей прав, она работает из рук вон плохо. Ее хобби, написание детективов, отнимает все больше времени. И уже давно бы пора распрощаться с журналистикой, но она все медлит, так как не представляет своей жизни ни без газеты, ни без книг. Вот и пытается усидеть на двух стульях. Эгоистка!

Внезапно Андрей Иванович перестал ругаться и тихо спросил:

– Ты не заболела?

– Нет, – пробормотала Вронская и снова поразилась. У Андрея уникальная интуиция. Как-то в вечном редакционном пожаре она подумала: «Мой начальник – кретин».

Она подумала, а он ответил:

– Сама такая!

И в голубых глазах запрыгали чертики.

– Нет, Андрей, я не заболела. Свои предложения вышлю тебе по электронке, у меня почти все готово. Извини, что не предупредила насчет совещания, возникли проблемы.

– Помощь нужна?

Она горько усмехнулась. Да, было бы здорово прекратить измываться над любовником. Но уж Андрей-то в этом деле ей точно не помощник.

– Нет, спасибо, справлюсь сама.

Попрощавшись с начальником, Вронская отложила телефон.

Откуда в ее руках опять появился золотистый слайдер? Почему этот голос?

– J’coute,[15] – быстро сказал Франсуа. – J’attendais, tu me manques ma chrie, tu me manques.[16]

От собственных фраз противно. От кокетства и лжи —горько. Она знает: там, за тысячи километров, в измученном сердце снова вспыхивают надежды. Им не суждено оправдаться, никогда. Бьется в силках бедная птичка. Зачем же все это?! Почему она так себя ведет?! Но как приятно, когда он, срывающимся голосом, униженно:

– Quand se verra-t-on?[17]

– Un de ces jours.[18]

– Tu viendras me voir? Ou veux-tu que je vienne? J’ai beaucoup de travail, mais je ne fais que penser а toi.[19]

– Je te rappelle plus tard. Je dois aller promener Snape.[20]

Франсуа что-то хотел добавить, но она нажала на кнопку окончания разговора.

Услышав свое имя, из-под стола выбрался палевый пес. И, склонив голову набок, выразительно посмотрел на хозяйку.

Гулять Снап не хотел. Гулять – это холодный черный нос, тыкающийся в ладони, и стучащий по полу хвост. Если все это не производит должного впечатления, собака жалобно скулит. А вот взгляд, проникновенный, укоризненный, требовательный, трактуется просто. Еду давай!

– Я – стерва, – сокрушенно сказала Лика и потрепала питомца по рыжеватой холке. – Ладно, обжора, пошли на кухню.

Снап пулей умчался вперед, уселся у холодильника. Потом разочарованно тявкнул.

– Да, опять сухой корм. Не плачь, вот добавляю тебе консервы. А что делать? Все претензии к твоим маме-папе, голденам. Порода у тебя, дружище, такая, что любая человеческая еда вызывает аллергию. Придется лопать собачью!