Река, пенясь, с ревом неслась по холодному городу, разрывая его на два дрожащих от холода серых полотнища. Был апрель. Холодный апрель. А в центре города, примерно у Центральной больницы, река начинала бурлить еще больше, течение становилось все стремительнее, как будто ей досаждали шум машин и грохот, доносящийся с фабрик, как будто река испытывала от всего этого настоящий стресс. Она извивалась, течение убыстрялось тем сильнее, чем глубже в город она проникала. Мимо старого театра и Народного дома, вдоль железнодорожных путей и дальше, мимо рыночной площади, к старой Бирже, переделанной теперь в «Макдоналдс», потом вниз, к пивоварне, выкрашенной в красивый пастельно‑серый цвет и к тому же самой старой в стране, к гипермаркету «Cash&Carry», автомобильному мосту, большой промзоне, где было много автомагазинов, и, наконец, к старому придорожному кафе. Там река могла перевести дух, прежде чем стать частью моря.

Было довольно поздно, солнце уже село; пройдет совсем немного времени, и пивоварня из скучного гигантского здания превратится в сказочный чертог, тысячи огней которого будут отражаться в реке. Этот город становился красивым только с наступлением темноты.

Эва следила глазами за девочкой, бегающей вдоль берега реки. Их разделяло примерно метров десять, и она старалась, чтобы это расстояние не увеличивалось. День был серый, народу на пешеходных дорожках было совсем немного, с реки дул порывистый ветер. Эва следила, не идет ли к ним кто‑нибудь с собакой, и увидев кого‑нибудь, особенно если собака была без поводка, она вся съеживалась и успокаивалась только после того, как он проходил мимо. Сейчас она никого не видела. Юбка развевалась, ветер проникал под вязаный свитер, поэтому она шла, зябко обхватив себя обеими руками. Эмма, довольная, семенила дальше, не слишком грациозно – для этого она была полновата. Толстая девочка с большим ртом и грубоватыми чертами лица. Волосы у нее были рыжие, они трепались на ветру и били ее по лицу и шее; воздух был очень влажный, поэтому волосы выглядели неопрятно. Ее никак нельзя было назвать хорошенькой или миленькой девчушкой, но сама она об этом не подозревала, поэтому шла, беззаботно подпрыгивая – при полном отсутствии изящества, но с тем невероятным аппетитом к жизни, который присущ только детям. Четыре месяца до начала занятий в школе, подумала Эва. В один прекрасный день она увидит свое отражение в критических взглядах сверстников на школьном дворе, впервые поймет, насколько она нехороша. Но если она сильная девочка, если она похожа на своего отца, который нашел себе другую, сложил вещички и съехал, то она даже и думать об этом не будет. Вот о чем думала Эва Магнус. Об этом, а еще о плаще, который висел на крючке в коридоре у нее дома.

Эва знала каждую выбоину на пешеходной дорожке, потому что они часто здесь гуляли. А все Эмма – она приставала к ней, и клянчила, и никак не хотела отказаться от этой старой привычки – гулять вдоль берега реки. Эва вполне могла обойтись без этих прогулок. Девочка то и дело подбегала к самой кромке воды, потому что ей все время попадалось на глаза что‑нибудь, что она хотела рассмотреть получше. Эва следила за ней, как коршун. Если Эмма свалится в воду, спасать ее придется ей самой – больше некому. Река была своенравная, вода – ледяная, а девочка – весьма увесистая. Эве даже зябко стало от мысли о том, что – не дай бог! – придется лезть в воду.

Сейчас Эмма обнаружила гладкую плиту у воды и принялась махать и кричать, звать мать. Эва спустилась к ней. Места там было достаточно, чтобы усесться вдвоем.

– Мы не будем здесь сидеть, она мокрая. Можно подхватить воспаление мочевого пузыря.

– А это опасно?

– Нет, но больно. Жжет, и все время хочется писать.

Но они все равно уселись на плиту. Обе следили глазами за маленькими водоворотиками на воде и удивлялись, как они получаются.

– А почему река течет? – спросила Эмма.

– Ой, господи, откуда я знаю?! Может, это как‑то связано с тем, что на дне… Я вообще мало что знаю. Вот пойдешь в школу, и там тебе расскажут обо всем.

– Ты всегда начинаешь говорить про школу, когда не знаешь, что ответить.

– Да, что поделаешь. Во всяком случае, сможешь спросить у учительницы. Учительница в школе знает гораздо больше, чем я.

– Не думаю…

Мимо по течению пронеслась пластиковая канистра.

– Ой, она мне так нужна! Достань!

– Нет уж, уволь! Пусть себе плывет. Это же мусор, Эмма! И вообще, я замерзла. Может, пойдем домой?

– Ну, еще немножечко!

Эмма уселась поудобнее, подтянула коленки к подбородку, заправила волосы за уши, но они были непослушные и все равно выбивались.

– А там глубоко? – Она кивнула на середину реки.

– Да нет, не особо, – ответила Эва. – Метров восемь или девять – не больше.

– Но это же глубоко!

– Нет. Самое глубокое место в мире находится в Тихом океане, – произнесла она задумчиво. – Это такая впадина. Ее глубина одиннадцать тысяч метров. Вот это, я понимаю, глубоко.

– Не хотелось бы мне там купаться. Ты все знаешь, мамочка, я не думаю, что учительница знает про эту… впадину. Я хочу розовый рюкзак! – неожиданно выпалила она.

Эва замерла.

– М‑м‑м, – нерешительно сказала она. – Он симпатичный. Но, видишь ли, он ужасно быстро пачкается. Мне больше нравятся коричневые. Я хочу сказать – рюкзаки для школы. Ты видела? Я имею в виду – такие, с какими ходят взрослые ребята.

– Но я ведь еще не взрослая. Я же только в первый класс пойду.

– Да, верно, но ты растешь, а я не смогу покупать тебе новый рюкзак каждый год.

– Но ведь у нас сейчас больше денег, правда?

Эва не ответила. Услышав вопрос, она быстро обернулась, чтобы посмотреть, не идет ли кто‑то за ними. Такая у нее появилась привычка. Эмма подняла палочку и сунула ее в воду.

– А почему в воде пена? – продолжала она. – Такая желтая, противная… – Она била по воде палочкой. – Что, опять в школе спросить?

Эва по‑прежнему молчала. Она тоже сидела, подтянув колени к подбородку. Мысли ее были далеко‑далеко. Глаза затуманились, фигурка Эммы размылась. Река напомнила ей о чем‑то. Теперь она видела там, в черной воде, лицо, круглое, с узкими глазами и черными бровями.