Отчасти проблема заключалась как раз в том, что мы настолько явно идеально подходили друг другу – ну просто хрестоматийно подходили. Настолько, что мы оба осознавали это с самого начала, настолько, что каждому из нас сразу захотелось взъерепениться из-за одного только упрямого нежелания признавать, что это так. И я, и Кэти прочли достаточно романтической литературы и посмотрели достаточно романтических фильмов, чтобы знать: если автор стремится соединить между собой героев, их задача – всячески этому сопротивляться. По крайней мере, как можно дольше. Глупая причина не любить, я понимаю… но разве есть для этого неглупые причины?

Однако в абсолютно замкнутом и таком маленьком сообществе можно попробовать убежать, но спрятаться не удастся – навсегда не спрячешься. Впереди были двадцать лет. В конце концов спросишь у себя: "Почему бы не покончить с этим и не найти ответ?" Или, может быть, не так: "Почему бы не найти ответ и не покончить с этим?" Либо так, либо эдак, не важно. И это тоже было предсказуемо. Как я уже говорил, никто не удивился, когда я назначил Кэти свидание, включая и ее, никто не удивился слишком сильно, когда она ответила мне согласием – даже я сам. Я повел ее на спектакль – второе детище труппы Бута и Баскина, а потом мы отправились в "Рог изобилия". Пили ирландский кофе и разговаривали.

Пять минут мы посвятили обсуждению пьесы Саймона, очень хорошо поставленной. Я довольно долго распространялся по поводу того, почему считаю такой замечательной игру исполнительницы главной роли, а потом завел собственный монолог минут на десять. Кэти терпеливо слушала.

Я рассказал ей о Джинни – сначала о Джинни Гамильтон, а потом – о Джинни Конрад из клана Конрадов. Упомянул о своем отце, о том немногом, что помнил о матери, о том, как мне вдруг довелось оказаться в нищете и одиночестве, и еще о многом, из-за чего я стал перекати-полем. Этот разговор тоже можно было предсказать. С точки зрения того, какой из меня вышел собеседник, я, наверное, был стомиллиардным по счету засранцем со времен Адама, пытавшимся сказать женщине: мне приятно твое общество, но я – эмоциональный калека и не способен на длительные отношения, поэтому не возлагай на меня больших надежд. Женщины подобные излияния почему-то всегда выслушивают терпеливо. Но сомневаюсь, чтобы что-то из сказанного мной сильно удивило Кэти.

Наверное, единственным на всем корабле, который хоть чему-то удивился за время этого свидания, был я сам. А удивился я тогда, когда наконец заткнулся, и Кэти смогла сообщить мне, что две недели назад состоялась ее помолвка с двумя милыми людьми. Она спросила не задумывался ли я о том, чтобы присоединиться к групповой или линейной семье? Потому что они хотели расширить свою семью. Приветствовалась бисексуальность, но на этом не настаивали.

Не могу вспомнить, что я ответил. Наше свидание продлилось еще полтора часа. Герб с Бальвовацем установили, что я возвратился в каюту через два часа после того, как закончился спектакль, но я потом, убей меня бог, не мог вспомнить, как ни старался, о чем мы еще с Кэти говорили и чем занимались.

Мало-помалу все пошло, как это обычно бывает, обычным чередом.

Примерно с такой же скоростью, как образуется плесень на стенах в коридоре, жизнь на борту "Шеффилда" начала приобретать привычные очертания, вкус и, наконец, текстуру. Пять сотен людей постепенно знакомились друг с другом, выслушивали первые версии рассказов о прошлом и о мечтах о будущем, узнавали сильные и слабые стороны друг друга, обнаруживали, в чем у нас есть потребность и что мы способны отдать. Медленно, путем проб и ошибок, на основе ярких уроков истории, началась разработка и сборка общества, в котором должны были понадобиться все мы, которое должно было всех нас прокормить и дать нам всем что-то такое, частью чего мы будем на протяжении двадцати лет подряд.

Конечно, задачу усложняло то, что к концу этих двадцати лет общество должно было стать совсем иным, и его постоянно нужно было подталкивать в этом направлении. Для большинства людей все, что дальше нынешнего дня на год, – "далекое будущее". Слишком легко потерять из виду такую далекую цель, а мы были обязаны быть готовыми к тому моменту, когда доберемся до нее. Но хорошо, что нашим координатором была Мерил Гроссман. Она обладала острым умом, здорово разбиралась в своем деле и умела "наезжать" на людей так, что в этом чувствовалась искренняя любовь, и поэтому никто на нее не обижался.

Через шесть месяцев после начала полета она организовала и возглавила первое городское собрание на борту "Шеффилда". Естественно, собрание пришлось провести в электронной форме. На корабле, где постоянно не хватало места, попросту не было такого помещения, куда бы все могли набиться. Даже в бассейне смогло бы одновременно собраться не больше половины, и то только по большой дружбе. Но хорошо организованная электронная конференция срабатывает лучше, чем живой митинг в парке, а координатор Гроссман знала, как организовать такую конференцию.

То есть речи, конечно, произносились: ведь мы тут говорим о людях. Но они были короткими, и всякой дребедени в них содержалось на редкость мало. Капитан Джеймс Бин, мужчина, выглядевший именно так, каким вам хотелось бы видеть капитана звездолета, и обладавший безупречной репутацией, получил для своего выступления пять минут, а использовал три. Весь корабль взорвался аплодисментами, когда он закончил свою речь; его все любили. Пятиминутных выступлений также удостоились губернатор колонии Хайме Роберте и Джордж Р., представлявший команду релятивистов. Кроме того, должен был выступить генерал-губернатор Лоуренс Котт, представитель концерна "Канг – Да Коста", но он прихворнул, поэтому вместо него выступил его партнер, Перри Джарнелл, который проговорил шесть минут. После этого его изображение и звук отключили.

Потом даже самые помпезные ораторы быстренько поняли, что, если не уложатся в две минуты, Меррил им не оставит ни малейшего шанса. К тому времени, как в тот день во всех каютах потемнели дисплеи, на мой взгляд, была проделана просто колоссальная работа.

Во-первых – названия.

Люди спорили о названиях несколько месяцев, и порой эти споры становились настолько горячими, что приходилось вмешиваться охранникам, но каким-то образом нашему координатору удалось так сгладить все острые углы, что никто не остался недовольным и обиженным, и довольно скоро мы все наконец достигли согласия в утверждении названий большинства мест и еще много чего прочего, что станет важным для нас, когда мы долетим до Браво.

Очень многие названия меня порадовали – походило на то, что наша колония должна была стать веселой компанией.

К примеру, три главных материка были наречены Самба, Сервеха и Карнавал. Мы не знали, что нас ждет впереди, но мы намеревались, по возможности, хорошо проводить время на нашей новой родине. Но когда Мэтти всем все растолковал и предложил название для нашего первого поселения – "Саудаде", начались по истине шквальные дебаты. И все же всего лишь меньше двадцати человек оказалось против, и большего единодушия в тот вечер не было. Мы все понимали, что даже самые лучшие наши дни всегда будут приправлены щепоткой острого сожаления, тоской по покинутым близким, нашим родным планетам и жилищам, навсегда оставленным далеко позади. Притворяться, что это не так, было бы глупо.

Почти также единодушно были встречены названия, присвоенные нашим двум новым лунам. Никому не понравились лишенные воображения имена, которые дала спутникам Волынки Клер Иммега – Новый Деймос и Новый Фобос. Во-первых, они не походили на своих тезок и не вели себя в небе так, как те. Во-вторых, многие из нас были родом с Марса и не желали, чтобы к новой жизни примешивалась ностальгическая тоска, чтобы это происходило всякий раз, стоило нам только заговорить о ночном небе и взглянуть на него. (Думаю, по этой же причине, альтернативы для названия "Саудаде" – "Рио-де-Жанейро" и "Нитерой" нашли так мало поддержки.)