Штрафная за штрафной, утомленный прогулкой, неделей бессонницы, призраками, голодный с мороза, Кайдановский накачался моментально. Вечер, по обыкновению, вспоминался ему потом дискретно, короткими эпизодами. Именинница примеряла темно-вишневую шляпу с полями, которая, ей, разумеется, очень шла. «Все, пишу твой портрет в этой шляпе», — сказал сидящий в углу улыбающийся Покровский, почти совершенно трезвый. Явлов действительно подсел к Кайдановскому, приставал с разговорами, ну, полный провал, лакуна, белое пятно, то ли гипнотизировал, то ли впрямь чего в рюмку подливал, как Сальери Моцарту, пока в щадящей дозировке. Пели хором, как водится, как всегда, одно и то же. По морю несется шхуна. Живет моя отрада. Эту женщину увижу и немею. По Дону гуляет казак молодой, а дева заплачет над быстрой рекой. Не могу я жить без шампанского. Потом ему кричали: «Кайдановский, спой «В сиреневом саду»» — но он уже не мог.

Его, спящего на полу, прикрытого пледом, расталкивал Люсин муж. Кайдановский сел. В голове звенела, токала головная боль. Его мутило. Люси муж дал ему рюмку с пакостью, показавшейся ему коктейлем из сырого яиц с ромом, воняющим к тому же нашатырем.

— Чаю бы покрепче.

— Тебе горячего сейчас нельзя, развезет. Пей это. Комната пуста, форточки настежь.

— А где все?

— Пошли через улицу на детскую площадку с горки кататься.

— Я тоже пойду. Быстрей протрезвею.

— Ты и так скоро протрезвеешь. Посиди минут десять. Ну как договорился с англичанином?

— С каким англичанином?

— Не помнишь?

— Ничего абсолютно.

-— А вы долго с ним толковали. Я думал, вы договорились.

— Что за англичанин? о чем мы должны были договориться?

— Англичанин у нас стажируется, приехал на полгода. Он мой дальний родственник, седьмая вода на киселе. Связан с крупными коллекционерами. Речь шла о некоторых экспонатах, приобретенных Половцовым для музея училища Штиглица, до которых ты то ли добираешься, то ли добрался. Англичанин хочет войти с тобой в контакт и предложить тебе за информацию об интересующих его экспонатах кругленькую сумму.

«Господи, воля Твоя! теперь еще и иностранный шпион. Завтра же Вольнову расскажу».

Однако сочетание слов «информация» и «кругленькая сумма» с обжегшей ему руку факелом свирепой ночной богиней показалось ему забавным, он потер запястье и усмехнулся.

— Я и не знал, что Явлов — англичанин.

— Причем тут Явлов?

Люсин муж был удивлен неподдельно.

— Потому что именно Явлов задавал мне вопросы наводящие насчет коллекции Половцова, кладов и так далее.

— Ну, прямо горе мне с Людмилой, — Люсин муж, не на шутку встревоженный, потянулся за спичками, уронил рюмку, благополучно разбившуюся, он даже не заметил. — Явлов? только этого еще не хватало. А он слышал, о чем вы говорили с англичанином? это плохо. Очень плохо.

— Я же никакого англичанина не помню. Почему плохо?

— Да потому что если про коллекцию и клады спрашивает, значит, он из органов. И к Люсе не зря подъехал. Ради тебя он к ней подъехал, чтобы через нее до тебя добраться. А она в него влюбилась. Не подымай брови, я ее изучил прекрасно. Влюбилась, дура. И сказать ей прямо обо всей этой истории не могу. Фу, неудача какая. Люся про клад знает? Что ты молчишь? еще кто-нибудь, кроме тебя, знает?

Кайдановский встал.

— Да я и сам-то не знаю, — сказал он легко. — Пить надо меньше. И воображение направлять в должное русло. Привет англичанину. Приношу ему свои извинения за пьяную болтовню. Пойду с горки покатаюсь. Чао.

Веселая накатавшаяся компания попалась ему навстречу. Он пошел ночевать к Покровскому, и удалось ему выспаться остаток ночи даже и на койке, поскольку сосед Покровского отсутствовал.

До Нового года, до карнавальной ночи оставалось пять дней, шестой не в счет. За эти пять дней Кайдановский написал пять сказок. Он торопился, сказки сочинялась сами, надо было только записать их без искажений, вслушиваясь внимательно: нечто диктовало тихо, но внятно и властно.

«— Как нам с тобой общаться? —говорили марсиане селениту, высадившись на Луне. — Ты такой своеобычный.

— Странно, а мне кажется, что это вы своеобразные, — отвечал селенит.

— Между нами существует преграда, граница, ближе которой нам друг к другу не подойти.

— А зачем подходить ближе? — спросил, любопытствуя, селенит.

— Чтобы потереться щеками.

— С чего вы взяли, — спросил селенит, — что у меня есть потребность тереться с вами щеками?

— Мы и говорим — уж очень ты своеобычный. У нас существует традиция: при встрече, если хотите выказать расположение и доверие, потритесь щеками.

— А у нас такой традиции нет, — сказал селенит. — Да и зачем расположение или доверие выказывать? либо оно имеется, либо его никогда не будет.

— Да как же догадаешься — имеется или отсутствует?

— Что же тут догадываться? — изумился селенит. — И так ясно. Все и так знают. Это чувствуется без всяких подходов, щек, слов и тому подобное.

— Что такое «и так ясно»? — поразились в свою очередь марсиане.

— Придется вам поверить мне на слово, что я к вам расположен, — сказал селенит.

Марсиане долго вздыхали, качали головами, совещались. Наконец спросили:

— А доверие?

— Само собой, — отвечал селенит.

— Почему же тогда, — осторожно спросили марсиане, — мы не можем подойти к тебе поближе? почему нас как будто разделяет некая преграда? Видимо, ты сильно от нас отличаешься?

— Дорогие, да на каждом из вас надет стеклянный колпак, вы из-за своих банок не можете подойти ближе, чем вам стекло позволяет; а я без колпака, легко одетый; вот и вся разница.

Марсиане посовещались опять и спросили селенита:

— А когда ты к нам прилетишь, ты тоже будешь под колпаком?

— Другого выхода нет, — ответил селенит.

— И между нами снова будет неодолимая преграда?

— Какая же это преграда? — сказал селенит. — Обыкновенное стекло.

Марсиане посовещались и сказали:

— Твоя правда.

— К тому же, — сказал селенит, — от чувств стеклом отгородиться никак нельзя. Можно только от влияния атмосферы.

— Но, — возразили марсиане, — ты ведь не отрицаешь, что мы даже щупальца пожать друг другу не можем?

— Вам бы только жать и тереться, — сказал селенит. — У вас там, на Марсе, все такие трогалки и щупалки? Вот у нас, на Луне, население сдержанное.

— Хорошо, — сказали марсиане, снова посовещавшись, — как своеобычному своеобразные мы идем тебе навстречу и выражаем тебе свои доверие, расположение и даже дружбу минус наше лунное стекло, минус твое марсианское.

— Спасибо, — отвечал селенит. — Тогда и я позволю себе как своеобычный своеобразным выразить вам то же самое плюс элементарное любопытство, плюс эстетическое наслаждение от вашего экзотического внешнего вида, плюс взаимопонимание.

— Очень хорошо! — сказали марсиане. -— У вас все такие, как ты?

— Не знаю, — отвечал селенит. — Мне часто говорят, что я выродок, но я в это не верю.

— И правильно делаешь, — сказали марсиане. — Сами они выродки, если на то пошло».

Маленькие штигличанские богини так и бегали вверх и вниз по лестницам с озабоченным видом, с какими-то свертками, лентами тряпками.

— Костюмы шьют, — сказал Кузя Юсу. — Народ устал и хочет веселиться. Вот ужо публика принарядится, в праздничные шкурки оденется.

— Кто оденется, — отвечал Юс, — а кто и разденется. Ручаюсь, что несколько аделин бьются над шитьем бо-ольшого декольте. Чтобы декольте от сисек до зада и все-таки одета, а то Комендант выведет. Задача, дохожу я тебе, не для всякого модельера. Однако наши девочки справятся, сердцем чую.

— Ой, ой, держите меня, — Кузя стал картинно падать. — Ты только глянь, как малышка выкрасилась. Она переложила какой-то пакости (они чем нитки красят, тем и головушки) и стала из выцветшей блондиночки зеленой с серебрянкой.

— Бедняжка, расстроилась небось.

— Ежели бы расстроилась, насандалилась бы черным. Они многие так сандалятся а-ля Клеопатра. Что ты, она в восторге. С русалочьей плесенью на башке.