– А никакого, – махнула рукой Полина. – Все хотят знать твое мнение. Покуда тебя ждали, папочка уверял, что товарищ Рябинин поддержит его тезис об упадке морали, нравов и современной моды.
Андрей неуверенно пожал плечами:
– Насчет моды на одежду судить не берусь.
А нравы у нас, по-моему, больше западные, нежели пролетарские.
Девушки негодующе зашумели.
– А! Что я вам говорил? – торжествующе воскликнул Кирилл Петрович. – Вот и я считаю: разлагается молодежь, уподобляется буржуазной культуре.
– Да в чем же, папа? В чем? – возмутилась Полина.
– Потише, девчата, не бузите, – попросил Кирилл Петрович. – Поверьте, я не призываю к гонениям на современную одежду или музыку. Не нам, старикам, судить. Я против бездуховности западной культуры, в которой важна лишь форма, а не содержание.
– Докажите последнее, – резко бросила Решетилова.
– Извольте. Пойдем от простого к сложному. Начнем с гардеробов. Нынешняя мода есть эпатаж, спорить, надеюсь, не будете. Эта ваша броская косметика, тяжелые ароматы, укороченные платья.
А чем эпатировать-то? Любая мода выражает определенное настроение человека и общества.
Вот наша, пролетарская мода – простота, удобство, романтика! Девушка привлекает своим внутренним содержанием. Лицо прекрасное, открытое. А у вас? Вычурный показ женских прелестей, вульгарный и откровенно напористый. А какое содержание? Да никакого! Пустота. Потому как настроения самые что ни на есть упаднические. Все эти песни-романсы, наполненные тоской, «мольбами», страданьями, печалью, разлукой; увлечение дешевым трагизмом ситуаций. Нет ничего созидательного, светлого. Не хочу сказать, что вы не верите в патетику революционных свершений, но тлетворное влияние Запада все сильнее отдаляет молодежь от идей коммунизма. Подобное еще простительно нэпманам, спекулянтам и деклассированным элементам, но умным, образованным девушкам, да еще комсомолкам?.. Не понимаю.
Полина, словно прилежная ученица, подняла руку и вопросительно посмотрела на отца:
– Кончил? Позволь теперь мне. Сначала о моде. Я, например, не считаю ее классовой. Мода – продукт времени, она интернациональна. Да, современные девушки отрезают волосы, может быть, излишне вызывающе красятся и порой выглядят экстравагантно. Хотя и не все. Чувство меры – вещь сугубо личная.
Ты говоришь о пустоте современной морали? Это вовсе не пустота, скорее – усталость. Недавно закончилась жестокая война. Не только Россия, но и пол-Европы лежит в развалинах. Германия бедствует не меньше нашего, да и Франция понесла гигантские потери. Какая тут может быть философия? Естественно, что люди грустят, им больно. И это не дешевый трагизм, не крокодиловы слезы, это ностальгия по времени мира, покоя и сытости; скорбь по погибшим любимым, по разбитым мечтам. А что вы, «отцы», хотите предложить взамен? Десятилетиями носить буденновские шлемы и петь «Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты»? Ну, надоело, поверьте!
Гражданская война закончилась, хватит крови и бед, а также связанных с ними кожанок и решимости в глазах. Мне тоже не все нравится в современной моде. «Перевертыши», например. Изменение имен на западный манер смешно и жалко, как и голодная смерть ради пары модных туфель [41]. Однако поймите, девушки просто хотят быть красивыми! Они на работе строят коммунизм, а на досуге желают любви, внимания. Партия объявила нэп, а что значит «нэп»? Компромисс. Нужно взять лучшее от капитализма и коммунизма и построить светлое будущее. Прошлое уже не воротишь никакими фокстротами, тоскливыми романсами и «упаднической» моралью. Помещиков и капиталистов мы выгнали навсегда! Молодежь не меньше, чем старые партийцы, хочет строить коммунизм, посему такие разговоры – просто бред. Старшему поколению не стоит относиться к современной культуре по-иезуитски.
Полина торжествующе поглядела на отца и подмигнула Решетиловой.
– Бойко, – кивнул Кирилл Петрович. – Однако что милые барышни скажут о… распущенности? О том, какими доступными становятся наши девушки?
Черногоров хитро улыбнулся. Полина набрала в рот воздуха, но Решетилова подала ей предостерегающий знак:
– Я отвечу, Полли. Ты чересчур эмоциональна, вопрос же весьма щекотливый. – Наталья невозмутимо прикурила папиросу и продолжала: – Женщины действительно стали вести себя свободнее. Но в чем? В выборе своей судьбы. Свободу эту нам дала революция, уравняв женщин в правах с сильной половиной человечества. Подтверждение тому – высокопартийная madame Коллонтай и ее сумбурные теории. Не мне о них судить, они – следствие революционных перемен в обществе и умах. Далее – причина сугубо научная, демографическая. Право, неловко о ней говорить в присутствии мужчин, но что делать, раз уж зашел спор? Речь идет об изменении соотношения мужского и женского населения Европы в пользу последнего. Не секрет, что до империалистической войны в России на одну женщину приходилось аж трое мужчин. Сейчас все наоборот. Процентное соотношение полов неизменно отражается на общественной морали и отношениях между мужчиной и женщиной. Раньше они за нами бегали, а теперь, зачастую, мы за ними.
Решетилова улыбнулась.
– А вы знаете, друзья, в размышлениях Наташи есть доля горькой правды, – покачала головой Анастасия Леонидовна. – Помню, какими осторожными были наши кавалеры лет двадцать пять назад! Боялись робким поцелуем вызвать гнев и немилость возлюбленной. А сегодня девушек много, только выбирай! Неудивительно, что парни стали циничнее.
– Ну, не все, мама! – запротестовала Полина.
Компания весело рассмеялась.
Черногоров пристально поглядел на Решетилову:
– Не могу согласиться с твоими доводами, Наташа, но признаю, что логика в них есть.
– Благодарю, Кирилл Петрович, ваша похвала мне лестна, – Решетилова склонила голову.
– А давайте мириться и кушать торт! – вдруг предложила Таня Платонова и сделала нарочито глупое личико. – Вот произойдет мировая революция, и не будет разговоров о буржуазной морали.
Девушки захохотали. Кирилл Петрович строго погрозил Татьяне пальцем и обратился к Решетиловой:
– Кстати, а каково мнение думающих девушек о мировой революции?
– Идея неплохая, перспективы – слабые, – пожала плечами Наталья.
– А поподробнее, – настаивал Черногоров. – Нынче многие твердят о крахе Марксовой теории мировой революции.
– Признаться, я не сильна в политике, – неуверенно проговорила Наталья. – Мои сентенции насчет «слабых перспектив» основаны на неудачах революций в Германии и Венгрии…
– Ой, да будет вам! – нетерпеливо перебила подругу Полина. – Мы, как Анечка Каренина, ждем желанного поезда, а только он не приходит, и нас, подобно бедной Нюте, начинает одолевать насморк от прозябания на холодных рельсах!
– Поля! – укоризненно оборвала дочь Анастасия Леонидовна.
– Молчу, молчу, – прыснула Полина.
Черногоров махнул на дочь рукой и повернулся к Рябинину:
– Ну, а вы что думаете, молодой человек?
– С фактами спорить трудно, – Андрей кивнул в сторону Решетиловой. – Однако рост численности Коминтерна, симпатии рабочих всего мира к Советской власти дают определенные надежды. С другой стороны, правительства западных стран, сознавая опасность революций, ведут себя бдительно и осторожно. Думаю, они всеми силами попытаются расколоть коммунистическое движение, используя любые приемы и политические силы. Как, например, в Италии, где ставку сделали на фашизм Муссолини. Мне представляется, что в дальнейшем пролетарии всех стран будут пристально следить за успехами построения коммунизма в России. Ежели произойдет сбой, ни о какой мировой революции даже мечтать не придется. Как и семь лет назад, все в наших руках.
– Патриотично, – Черногоров пожал плечами.
– Так просто тебе не отделаться, папочка, – категорично заявила Полина. – Всех ты выслушал, будь добр прояснить и свою позицию.
– Извольте. Когда-то Маркс назвал революции «локомотивами истории». Очень красиво и вместе с тем точно. Октябрьская революция – стремительный локомотив, который неизбежно потянет за собой огромный эшелон! Товарищ Рябинин прав – наши успехи должны воодушевить мировой рабочий класс, вселить в него уверенность в победе.
