Допускаю.

Как бы там ни было, эллинги компания построила. И действительно заполнила разновсяческой гнусью вперемежку с буйной флорой.

Но первым, что мы увидели, когда вломились в эллинг, был опрокинутый набок гравилафет плазменной пушки. Первого взвода нашей же роты.

Вот они, родные цифирьки и родной значок: трезубец с насаженной на него скатообразной рыбкой. Смешно, что эмблемка эта была придумана лет за семьдесят до первой встречи человечества с кровернами.

Ни противника, ни нашей пехоты, ни трупов поблизости не было. Просто лежит себе выключенный гравилафет без видимых повреждений и – ничего подозрительного. Если не считать некоторого количества крупных звездообразных следов. Существ или техноматов, оставляющих подобные следы, в базе моего милитума не сыскалось.

А прямо перед нами высилась стена здешней синюшной зелени, эдакие своеобразные банановые деревья небывалых размеров.

И плоды были соответствующие – вроде перезревших кабачков в человеческий рост длиной. Сок из кабачков так и струился. Да и вся рекультивируемая почва была завалена переспевшими плодами.

Ну, бананы-кабачки нам не помощники, а вот с такой дурой, как гравилафет, жить можно!

Гравилафет тем хорош, что запас мощности у него троекратный. Он может плазменную пушку с двумя пехотинцами расчета тянуть. А может – громадный ротный радар дальнего обнаружения. Или ракетный комплекс ближней противокосмической обороны.

Вес у обычной спаренной плазменной пушки не такой уж и большой, так что на лафете, кроме операторов, можно возить еще целое отделение.

Во время штурмовых бросков так обычно не делают. Чтобы противник не мог одним удачным попаданием угробить все отделение. Но на марше или в особых условиях – пожалуйста.

Конечно, в нашем случае условия были особые, с индексом «ДУ» – «в Дерьме по Уши».

Теперь у нас был свой, персональный VIP-транспорт. И слава богу. Потому что индикаторы глидеров уже мигали муторным желтым цветом. И энергии с кот наплакал, и перегрев немаленький.

Дуракам везет. Уверен, если б с нами Зага не было – нашли бы мы хвост от горелого кроверна, а не гравилафет.

Включили. Милитум проснулся, сказал «здрасьте» и попросил пароль.

Тут уже сержант выручил, наплел всякой тарабарщины. «ОК», согласился милитум.

Машина приняла вертикальное положение и пошевелила стволами пушек.

Сержант и Заг, как самые опытные, заняли сиденья операторов – соответственно водителя и стрелка, – а мы с Ченом примостились по бокам.

Как там Гагарин говаривал? «Наливай?» «Раздевай?»

«Заводи!»

Удивляло, что в стене псевдобанановых зарослей не виднелось ни малейшего просвета. Стены, прозрачный потолок и самые обычные раздвижные ворота, через которые мы пробрались в эллинг, тоже были с виду более или менее целыми.

Правда, ворота заклинило, и в неширокий зазор между створками мы протиснулись не без труда. Особенно туго пришлось мне – мешала спасательная капсула с найденышем.

Как же сюда попала пушка? И соответственно, куда прикажете двигать нам?

Вначале я хотел пробить стену и идти по открытой местности. Но встреча с летающими рифами кровернов не входила в мои планы. Поэтому я приказал двигаться на малом ходу вдоль зарослей.

Эллинг был настолько широким, что в нем спрятался бы целый крейсер. Выяснилось, что с того места, где мы нашли пушку, просто невозможно было заметить оросительный канал, проходящий через эту искусственную чащобу из одного конца эллинга в другой.

Над этим-то каналом мы и полетели.

Над этим-то каналом мы и засекли ходячую стрекошвейку.

Вот дрянь!

Учили меня, учили, ага. Знал я, знал, что ее в некоторых батальонах еще называют «призрачным сверчком». И что в большинстве случаев этот синтетический техномат в буквальном смысле невидим.

И не только визуально – тепловые, магнитные, ультразвуковые датчики тоже бессильны. Обнаружить стрекошвейку можно, тупо врезавшись прямо в нее, что бывает очень-очень редко.

Либо при помощи тяжеленного квантометрического оборудования, которое могут позволить себе только танки и спецмашины.

Либо – «по косвенным признакам».

Страшно было до ужаса. Потому что мы обнаружили дьявольский техномат именно «по косвенным признакам».

Заросли на том конце канала вдруг посыпались серым пеплом. Почти сразу же вслед за этим из них, пятясь раком, выступили два пехотинца.

Они двигались пешкодралом, глидеры были выключены.

Их «Сьюздали» лупили вверх – в пустоту, клянусь! – короткими, но частыми, отчаянными очередями.

Хрупкий потолок эллинга разлетался на куски величиной с мегапиццу из сети закусочных «Ням-ням».

Раздался громкий стрекот – ну точь-в-точь кузнечик.

Гусак – бывалый бродяга, ничего не скажешь! – мгновенно сообразил, чем пахнет, и уронил лафет в оросительную канаву.

Мы с Ченом оказались по горло в воде, но Гусака это не взволновало.

Одного из пехотинцев резко развернуло к нам лицом. Я поначалу не сообразил, что именно вижу – соображалка моя прокрутила несколько холостых оборотов.

Но потом понял: я вижу ровный ряд дырок, пересекающих экоброню бедолаги от наплечника до подвздошья. Сквозь дырки виднелись беленькие ворота эллинга.

Второй пехотинец упал, где стоял, – его даже не крутнуло.

Заг, которому особого приглашения не требовалось, навел пушки примерно в ту же точку, куда только что пытались засадить по полному боекомплекту погибшие пехотинцы.

– Замрите, – еле слышно прошептал Гусак.

Стрекошвейка нас все-таки не заметила – уж больно увлеклась расстрелом этих двоих. Это ее единственное слабое место: будучи сама невидима, она не очень-то здорово засекает цели. Особенно в боковых секторах обзора.

И все равно эта дрянь небось посреди банановых зарослей уже целое отделение положила! И уж почти наверняка расчет той самой пушки, на которой мы все сейчас сидели…

Новая туча пепла взметнулась вверх и повисла в воздухе.

А вслед за тем вода в канале возле убитых пехотинцев всколыхнулась. Похоже, техномат вышел из укрытия полакомиться.

Я чуть не ахнул, когда половина тела одного из убитых пехотинцев на моих глазах растворилась в пустоте. Разумеется, вместе с экоброней.

– Огонь, – приказал Гусак.

Он снова принял командование – и правильно. Я слова не мог вымолвить от страха. Кроме того, у меня не было опыта в таких гнилых раскладах.

Все мы выстрелили почти одновременно.

Чен выпустил гранату, я – очередь из «Сьюздали».

Жахнули плазменные пушки – Заг мгновенно перебросил стволы из прежней точки прицеливания в новую.

Не стрелял только Гусак – ему было совсем несподручно, с водительского-то места.

Зато Гусак сразу же дал «вверх» и почти одновременно «самый полный вперед».

От такого обращения машина наша недовольно зарычала. И рванула так, что я едва удержался на скользкой от тины подошве гравилафета.

Над условно поврежденной стрекошвейкой мы прошли так высоко, что едва не зацепили перекрытия эллинга.

Ничего внятного я так и не успел увидеть. Единственное – я наконец понял, почему тела убитых операторов пушки исчезли бесследно.

И еще я понял, что бывают ходячие стрекошвейки. Которые оставляют неглубокие звездообразные следы.

Во всех тактических наставлениях, выпущенных до операции на Глокке, сообщалось, что техноматы с аморфной структурой перемещаться не могут в силу специфики своих свойств. Их, дескать, тогда сразу же можно будет увидеть, воздух вокруг них засветится, исказится и «оконтурит» движущийся техномат.

Какое там! Эта стрекошвейка замечательно двигалась, была снабжена дополнительным дезинтегратором, и при этом ее ровным счетом ничего не «оконтуривало».

Если так пойдет дальше, мы проиграем войну.

За нашей спиной растекались расстрелянные из плазменных пушек ворота эллинга.

Впереди все тонуло в клубах подозрительно красной пыли, подымающейся высоко-высоко и затмевающей солнце напрочь.