– А что сейчас в Венесуэле? – спросил Николай. – Колония там или независимое государство?

– Наверное, колония. Государства в Америке, по-моему, возникнут поздней. А чья… Язык-то испанский.

– По мне уж лучше испанцы, чем англичане, – убежденно заявил Кузьмин. – Головорезы хреновы!

– Испанцы, блин, не лучше, – возразил я, вспомнив разговор с Флейшманом. Юра говорил, что зря романисты романтизировали борьбу пиратов с испанскими завоевателями. Испанцев неизменно изображали в облике классических садистов и негодяев. Да, они разрушили государства ацтеков и майя, но население нынешней Латинской Америки в значительной степени состоит из метисов и креолов, то есть из потомков индейцев, а в англоязычных Соединенных Штатах коренные жители уничтожены почти под корень. Так кто же из бывших противников был более жесток? – Они ведь тоже за нами гнались.

– Что ж не гнаться, раз мы убегали? Стрелять-то они не стали. Может, хотели узнать, что за флаг такой? Ни разу не видели, вот и полюбопытствовали. А мы сразу задали стрекача. Глядишь, и обошлось бы.

– А если нет? Не знаю, как они ведут себя дома, но здесь, по-моему, никто особенно не отличается от наших британских друзей. До властей далеко, а море умеет хранить тайны. Пропал корабль – и пропал. Никто ничего не докажет. А у нас женщины. Тоже лакомая добыча.

– Не так-то просто эту добычу взять, – проворчал Кузьмин. – Мы тоже не лыком шиты.

– Куда ты потом направишься? – спрашиваю Николая. – После того как до Европы доберемся? Вернее, если доберемся?

– Как – куда? – даже удивился Николай. – В Россию, конечно! Рулевые на любом флоте нужны. Не пропаду.

– Почему обязательно в Россию? Хорошие рулевые действительно на любом флоте нужны. Так что можешь выбрать любую страну.

– Чего я там не видел? Живут они, может, получше нашего, но уж больно там все чужое. Нет, я лучше к себе. А ты, Сергеич? Неужели хочешь туда податься?

– Да вроде нет, – я и в самом деле понятия не имел, куда лежит мой путь. Но рано или поздно надо будет определиться и решить, какое место и в какой стране я хочу занять в этой жизни.

– И командор не хочет. Моряки наши хотят вернуться на родину, десантники, – перечислил Кузьмин. – Разве что бизнеры. Им все едино, лишь бы деньгу зашибать.

А я? Чего хочу я? Патриотом родной земли назвать меня трудно. Никогда я не понимал всей этой возвышенной болтовни о дыме отечества, крыше родного дома, чести знамени и прочих эфемерных вещах. Единственная причина, по которой я никуда не пытался уехать, – сознание своей ненужности «там». Как говаривал один мой школьный приятель: «В Париже я себя не вижу». Но теперь я стал одинаково чужим в любой стране. Да и моя страна в любые времена была самой неухоженной и меньше всего пригодной для жизни. Нет никакого резона стремиться туда, а затем влачить жалкое существование. Лучше найти местечко поспокойнее.

Вот только есть ли в этом времени страна, в которой я бы хотел жить? Я перебирал все, и не мог найти четкого ответа. Немцы жадны и педантичны, англичане подлы и скучны, французы – ветреные интриганы, испанцы пылки, но излишне религиозны. Да, хрен редьки не слаще. Со временем все образуется, но мне-то что с того?

Выбрать я еще успею. Мы даже не пустились в путь. Да и неизвестно, сможем ли добраться до цели. Так куда спешить? А рассвет потихоньку подступал все ближе. Вместе с ночью таяла и бодрость. Говорить стало трудно, и разговор затих сам собой.

Кому как, а по мне предутренняя вахта еще хуже собачьей. Никогда так не хочется спать, как в эти предрассветные часы. Точнее, не столько хочется спать, сколько невозможно бодрствовать. Организм зависает в неопределенном состоянии. Сил что-то делать почти нет. Голова работает плохо. По инерции продолжаешь топтать палубу, а сам ждешь: когда же смена? Потом – голова на подушку и сон.

Я спал ночью не менее шести часов, но все равно не выспался. Наверное, виноваты постоянные недосыпания последних дней. Измученный организм стремится наверстать упущенное, и как его ни обманывай, рано или поздно он своего добьется.

Наш командор, похоже, сделан из железа, ничто его не берет. Или так лишь кажется? Порой сквозь его привычную невозмутимость пробивается какая-то нечеловеческая усталость, но тут же исчезает. Но надолго ли его хватит? Свалится, и что тогда с нами станет? Только Серегина воля и удерживает нас на краю пропасти. Исчезнет он – и мы провалимся в неуправляемый хаос, из которого не будет возврата.

И думать об этом не хочется. Бесчестно взваливать весь груз на одни плечи, однако никто из нас больше не годится для такой роли. Недаром командор сам взял на себя эту ношу. Другой давно бы надорвался. Те, кому так хочется быть первыми, тоже прекрасно это понимают. Выбери мы кого-либо из них, они бы не ударили пальцем о палец, а все дела опять свалили бы на командора. Красоваться на месте руководителя и руководить – совершенно разные вещи. Но хватит рассуждать. Рассвело.

С рассветом на палубу стали выбираться мои спутники. Никто уже не пытается поваляться в постели. Во-первых, дисциплина. Во-вторых, нет у нас никаких ночных развлечений и все стараются лечь пораньше, чтобы выспаться. А в-третьих, на голых досках да в тесноте поневоле не поспишь долго. Жестковато.

Вялый гул голосов, утренняя приборка, запахи завтрака из камбуза…

Меня сменили, но спать сразу я не пошел. Подождал, пока матросы прибавят парусов, наметил необходимые на сегодня работы, позавтракал вместе со всеми и только тогда позволил себе спуститься в каюту. Еще бы принять душ для полного счастья, но с этим делом здесь туго. Я бы не удивился, узнав, что нынешние моряки не моются вообще. Но как им самим не противно?

Я не успел заснуть, когда услышал слово, способное поднять даже измученного моряка:

– Земля!

Она вырисовывалась прямо по курсу, широко раскинувшись в обе стороны. Похоже, мы достигли южноамериканского континента. Осталось найти какой-либо город и высадить там всех желающих. Но хотя после открытия Колумба и прошло двести лет, города не стоят вдоль берега плотно, как солдаты в строю. Вряд ли их вообще много в Новом Свете, а если учесть, что карты у нас нет, то в какую сторону плыть, неизвестно.

Берег казался совершенно безлюдным. Памятуя, что наш дальнейший путь лежит в Европу, мы повернули на восток и двинулись вдоль суши. Мы шли не слишком далеко от берега, желая лучше его рассмотреть, но и не очень приближаясь на случай возможного нападения. Ждать его у нас не было особых причин, но нравы, с которыми мы здесь столкнулись, заставляли постоянно предполагать худшее.

Наше плавание порядком затянулось. Солнце давно перевалило за полдень, а никаких следов человеческого жилья мы так и не нашли. Это поневоле утомляло, и, обнаружив удобную для стоянки бухту, мы решили немного отдохнуть и привести себя в порядок.

До моей вахты оставалось без малого два часа, и я в числе первых сошел на берег. На этот раз Кабанов строго-настрого запретил удаляться далеко от бухты. Он опасался не только испанцев. Вполне возможно, что здесь есть индейцы, и вряд ли они испытывают любовь к бледнолицым.

Пребывание на берегу свелось к купанию и стирке. Мужчины удалились в одну сторону, женщины под охраной командора и Ширяева – в другую. Не прошло и часа, как все уже вернулись на борт, и лишь тогда желающие расстаться с нами вспомнили о маленькой детали.

Все мы были одеты в те вещи, в которых были в момент нападения пиратов. Кто-то в спортивных костюмах, десантники в защитной форме, некоторые мужчины – в пиджаках и брюках, а женщины – в летних платьях. Но появиться в такой одежде в городке конца семнадцатого века – означало привлечь к себе излишнее внимание. Никто из нас не знал тонкостей современной моды, однако здешние донны носили платья до земли, и даже вообразить не могли времена, когда они станут настолько короче. Да и мужские наряды не имели с нашими ничего общего. Надо было как-то выходить из создавшегося положения.

Окажись мы подогадливее, то сперва раздели бы мертвых пиратов, а уже потом сбросили бы их за борт. Женщинам это бы не помогло, но хоть мужчины смогли бы сойти за простых моряков. Скорее всего, одежда была похожа у матросов любой национальности и вряд ли вызвала бы подозрение.