– Прошу занять места за столом, – обратился он к собравшимся.

Эта фраза затронула во мне самые чувствительные струны – те, что в желудке. Из-за вчерашних происшествий я не успела ни пообедать, ни поужинать. А сегодня меня подняли до завтрака.

Увы, стол, за который нас пригласили, был отнюдь не пиршественным. Значит, у нас будет заседание, а не допрос. И то хлеб… тьфу, опять я про еду.

– Я пригласил вас, господа… и дама, – прервал ван Штанген классический зачин, – чтобы прояснить некоторые вопросы. В первую очередь это касается вас, милитисса Этелинда.

– Можно просто Линда.

Он предпочел сделать вид, будто не расслышал.

– Первоначально я потребовал от городской управы и от вас лично, чтоб вы были отстранены от расследования. Но вчера я убедился в вашей решительности и потому сомневаюсь, что вы удержитесь в рамках, каковые я вам предписал. Поэтому я считаю более предпочтительным, чтоб вы были у меня на глазах. Впредь требую давать отчет обо всех ваших действиях.

Я сочла возможным промолчать. А если некоторые считают молчание знаком согласия – это их печаль.

– Далее, – продолжал ван Штанген, – я не исключаю, что следствию понадобятся консультации уважаемых и компетентных жителей города. Поэтому я вызвал вас, господа Вассерсуп, Пулькер и Суперстаар. Вы – представители власти, закона и церкви, вы – свидетели совершенных преступлений, а господин Суперстаар является также и пострадавшей стороной…

– Позвольте, о каких преступлениях идет речь? – поинтересовался Пулькер. – По-моему, преступление было одно – убийство мануфактур-советника, и у него как раз не было свидетелей.

– Господин ван Штанген считает вчерашний пожар злонамеренным поджогом, – пояснила я.

– А вы – нет? – дознаватель обвел нас взглядом. – Что скажете, ректор?

Суперстаар с трудом поднял голову.

– Я считаю, что это наказание. Близится, близится Армагеддец! Ибо сказано: «Вырвется огнь пожирающий, воды поглотят мирные долы, и вырубят вишневый сад, и где был север – там тропики…», и прочее, что предсказал пророк Похарея…

– Ректор, мы не на богословском диспуте! Обращаюсь к остальным представителям вновь созданной чрезвычайной комиссии – что вы думаете по поводу возможности поджога?

Вассерсуп и Пулькер одновременно пожали плечами.

Оставалось выступить мне.

– Такая возможность не исключена. Хотя пожар мог возникнуть и от естественных причин. Лето, толпа народа…

– Толпа, говорите? – ван Штанген обернулся к приставу. – Гезанг, во время службы в пожарной охране ты часто наблюдал случаи, чтоб пламя вспыхнуло при большом скоплении народа, и никто серьезно не пострадал?

– Нечасто, – отвечал пристав. – По правде сказать, никогда.

– Вот именно. Злоумышленник дождался, пока похоронная процессия покинет храм, и только после этого совершил поджог.

– Странный какой-то злоумышленник. За людские жизни боится.

– Ничего странного в его действиях нет, если считать, что целью преступления было не убийство кого-либо из собравшихся, но уничтожение храма. Предвижу следующий ваш вопрос и отвечу на него, не дожидаясь, покуда он будет задан. Здание каменное, деревянными были внутреннее убранство и перекрытия, и случайно вспыхнувший огонь не мог бы так быстро охватить его. Я верно говорю, Гезанг?

– Верно, мэтр. Причем подожгли в нескольких местах.

– И, наконец, у единственного оказавшегося поблизости водовоза в бочке не оказалось воды. Вас это не убеждает?

Он произнес это, сверля меня убийственным взором, как будто я выпила воду.

– Предположим, убеждает. Но зачем было поджигать храм? Это Киндергартен, господа, а не столичный город, где в запасе всегда имеется с полдюжины модных ересей!

– Вот именно. Поэтому я и спрашиваю вас, ректор – кто мог ненавидеть вас настолько, чтобы желать уничтожить ваш храм? Кто мог желать зла самому храму?

– Никто… – пролепетал Суперстаар. – Милиса права – в Киндергартене служители разных святых и святилищ не враждуют друг с другом.

– Вот как? Не знаю, как насчет служителей других святынь, но у меня есть сведения, что вы, преподобный Суперстаар, имели крупную ссору с Катоном Ферфлюхтером, содержателем пивной «Могучий Киндер». Вы пеняли ему за то, что он получает наибольшую выгоду, обслуживая разнообразные праздники, включая памятный многим праздник стрелков, а праздники сии проникнуты духом язычества, осужденного присноблаженным Фогелем. И оболваненные с помощью пива горожане губят свои души в порочных забавах, вместо того, чтобы спасать оные в храме святого Фогеля. На что вышеназванный Ферфлюхтер, по показаниям многочисленных свидетелей, заявил: «Чтоб он сгорел, ваш храм!»

Ван Штанген умолк, довольный произведенным эффектом.

– Но… – слабо возразил ректор, – это было давно… и кто же воспринимает всерьез размолвку с трактирщиком?

– Мы воспринимаем, – твердо сказал дознаватель. – Особенно после того, как храм сгорел. У Ферфлюхтера были основания желать вам зла, и он довольно четко сформулировал свою угрозу. – Ван Штанген помедлил. – Однако еще большее количество свидетелей подтверждает, что и Ферфлюхтер, и его домочадцы, и слуги вчера не отлучались из «Могучего Киндера» с самого утра и до пожара. Обслуживали посетителей.

– Значит, ваши вчерашние разыскания ни к чему не привели, – грустно подытожил Вассерсуп.

– Отчего же! – во взгляде ван Штангена сверкнуло несомненное торжество. Самое важное он приберег напоследок. – Нашлись люди, которые видели, как некий человек утром поспешно направлялся к храму Присноблаженного Фогеля по улице Кленов. Эта улица, надо сказать, упирается в площадь Кляйннахт, где стояла телега известного нам водовоза. А позже – как раз перед тем, как пламя охватило здание, того же человека видели убегающим от храма.

– И кто же это был? – спросил бургомистр.

– Вы еще не догадались? Право, я разочарован. Это был доктор Обструкций.

– Ну, вы и хватили, мэтр! – провозгласил молчавший доселе Пулькер. – Это ж надо – доктор!

– А в чем дело? – Ван Штанген был задет недостаточным успехом своего драматического выступления. – Конфликт между священнослужителем и врачом – это вам не ссора с содержателем пивной. Это солидно. Кроме того, у любого врача больше возможности совершить поджог даже средь бела дня. Доктор всегда и везде ходит с чемоданчиком, это не вызовет подозрений. А в чемоданчик нетрудно положить несколько флаконов с аквавитой, которая входит в состав многих лекарств, или какой-либо другой легковоспламеняющейся пакостью, полотно либо кудель, каковая служит материалом для перевязки, и огниво, как бы для прижиганий. Зайти в храм, разбросать пропитанные горючей смесью – ну, что там у него было – тряпки, пучки пакли, кудели. Поджечь их – дело нескольких минут. Пламя займется сразу же.

Я чуть было не брякнула: «Да, я видела, как это делается», но вовремя попридержала язык. А то пойди потом доказывай, что всего лишь была свидетельницей, как зажигательную смесь используют во время осады.

– Доктор Обструкций, в отличие от тучного и пожилого Ферфлюхтера – человек сравнительно молодой и сильный. Ему бы не составило труда быстро покинуть место преступления.

– Да не о том речь, мэтр! – не унимался Пулькер. Наш Обструкций – трус, каких ни этот, ни Тот-еще-Свет не видывали. Когда прежние страсти приключались – что с портным, что со Шнауцером – он разве что лужей не растекся, так раскис.

– Прикидывался, – предположил кто-то из приставов, по-моему, Вайб.

– Я его с детства знаю, он всегда был трусом. Что ж он, с пеленок прикидывался?

– А вы ошибаетесь, полагая, что только смелый человек способен на преступление, – заметил ван Штанген. – По моим наблюдениям, самые закоренелые преступники получаются как раз из трусов.

– Господин дознаватель прав, – сказала я. – Трус вполне способен стать преступником. Но в случае с доктором Обструкцием мы имеем дело с вполне определенным видом страха – страхом перед насильственной смертью. Но при пожаре никто не погиб…