Суперстаар плакал, перебирая мокрые пергаменты. Горожане продолжали заливать развалины водой из подручных посудин (если они притащили не одну бутыль с аквавитой, можно их поздравить) и забрасывать землей. Из ямы, в которой с трудом опознавалась могила, торчал позабытый всеми гроб.
– Да, таких похорон Киндергартен точно не видел, – пробормотала я. – И, надеюсь, впредь не увидит.
Ван Штанген залпом допил остатки аквавиты, поставил бутыль на землю, коротко поклонился мне – вот уж чего не ожидала. Спросил:
– Жертвы есть?
– Погибших нет, – ответил Гезанг. – Но с дюжину народу с ожогами разных степеней. Тех, которые в истерике, я не считал.
– Надо бы оказать медицинскую помощь, – сказала я.
Отозвался подошедший Пулькер – он слышал мою реплику.
– А доктора опять нет. И в этом весь наш почтенный Обструкций – как только он нужен, его не доищешься.
– Ну, сегодня он не сваливал с места событий, – защитила я медикуса. – Доктора не было с самого начала.
– Вот как? – медленно произнес ван Штанген. – А почему его не было?
Никто из нас не сумел ему ответить.
Испытания в тот день на сем не закончились. Поначалу мы нашли подводу и загрузили на нее Суперстаара со спасенными реликвиями. Им предстояло найти временное пристанище в ратуше. Вассерсуп, махнув рукой, дал на это разрешение. У него и без того было полно забот. Храм сгорел, что в ближайшем будущем означало невосполнимый урон для городской казны. Даже то, что драгоценный образ спасен, а большого пожара удалось избежать, не могло утешить бургомистра.
Было слишком поздно, чтобы заниматься разбором вынесенных из огня документов, и мы все слишком устали. Единственное, чего мне хотелось, добраться до дому и переодеться. Но когда я пришла к себе, оказалось, что у дверей меня ожидает посетительница – почтенная горожанка средних лет. В последние дни как на подбор образовались у меня собеседницы: экономка Шнауцера, госпожа Мюсли, мамаша Фикхен… Но к ним я сама приходила, а этой-то что от меня надо?
– Помощи, – простонала посетительница, сложив руки на обширной груди. – Не откажите в помощи, милиса!
Я отперла дверь, с тоской озирая прилипшую к телу одежду. Сегодня постирать уж точно не придется.
– Вот что. Я сейчас переоденусь, а вы сядьте и успокойтесь. А потом расскажете, как вас зовут, и что вас привело ко мне в столь неурочный час.
Уже стемнело, а порядочные женщины в Киндергартене в это время из дома не выходят. А непорядочных здесь не водится. Исключения – типа меня – лишь подтверждают правило.
Она представилась, как только я вернулась в домашнем платье – с неотмытой копотью на лице и подпаленными волосами оно меня еще больше украсило. И ответ на первый вопрос заключал в себе ответ и на второй.
– Меня зовут Бундеслига Штюккер…
– А! Жена сапожника!
– Так точно, милиса.
– Я слышала, ван Штанген посадил вашего мужа.
– Потому я и пришла.
– А я-то здесь при чем? Дело передано в ведение герцогской полиции, меня от следствия отстранили.
– Но Сай не виноват!
– Да знаю я, что не мог он убить портного Броско…
– Не в этом дело… Там, конечно, все ненарочно вышло. Но даже если б он портного злоумышленно застрелил… Сая уже судили за это.
– Верно. Приговорили к штрафу. И никто не может быть осужден дважды за одно и то же преступление. Есть такой закон. Хотя закон – что дышло…
Сапожничиха всхлипнула, но сдержала слезы. При том, что у нее, в отличие от госпожи Мюсли, были причины плакать.
– Этот приезжий господин… он думает, что мой бедный Сай причастен к гибели советника Шнауцера… и не только.
– Что значит «не только»?
– Сегодня они приходили снова… уже вечером… они ищут того, кто устроил пожар… и снова спрашивали про Сая.
Мысль о поджоге до сего момента не приходила мне в голову. День, как было помянуто, выдался теплый, сухой, в храме горело множество свечей и толпилось большое количество народу. Пожар вполне мог возникнуть случайно. И все же…
– Ну, Бундхен – ничего, что я так запросто? – этого преступления ван Штанген вашему мужу не пришьет. Во время пожара он благополучно сидел в узилище.
– Я то же и сказала… а они, идолы мордатые, знай себе твердят: это неважно! Не поджигал, мол, так мог знать, кто поджег! Все, мол, связано… Госпожа милиса, помогите! Подведут злодеи моего Сая под каторгу и виселицу…
– Что-нибудь одно – либо каторга, либо виселица.
– … а у меня дети, их кормить надо, в ученье отдавать! Никто ж не возьмет детей каторжника! Помогите, а я в долгу не останусь…
Я медлила с ответом. Обирать бедную женщину было неловко, а бесплатно я не работаю принципиально. Впрочем, расплачиваться можно не только деньгами. Не подумайте плохого, я имею в виду информацию.
– Приставы только вас сегодня посетили?
– Нет. Соседка сказывала: они к «Могучему Киндеру» заходили.
– В пивную и просто так люди заходят. Особенно после трудного дня.
– Нет, – повторила сапожничиха и покачала головой. – Выпивку им из «Ушастой козы» носят, мне тамошняя прислуга говорила. И еще куда-то они ходили, только я не знаю, куда…
– Так узнайте. Вдруг это нам поможет.
– Нам? Вы беретесь за это дело?
– Я… попробую. А вы тоже держите ушки на макушке. И как услышите что-нибудь, сообщайте мне.
Она ушла. А я не сразу уснула, несмотря на усталость.
Ван Штанген говорил мне, что гибель Броско и убийство Шнауцера связаны, и я была с ним согласна. А теперь оказалось, что он поставил в тот же ряд и сегодняшний пожар… или поджог?
Мне-то казалось, что это явление никакой мистической подоплеки не имеет. Но вдруг он прав и на сей раз?
После того, что произошло нынче, я не могла с пренебрежением относиться к ван Штангену и его подручным. Не такие уж они были болваны, эти приставы.
Но какое отношение имеет сапожник Штюккер к пожару? Какие такие сведения собирается выжать из него столичный дознаватель?
Хорошо, что погибший Броско жены не имел. Каково бы мне пришлось, если бы и мадам Броско явилась требовать помощи?
Хотя… какое-то здравое соображение здесь есть. Я слишком рано сбросила персону Броско со счетов. Надо проверить его связи. Надеюсь, ван Штанген не будет возражать. Это укладывается в рамки дозволенного мне женского любопытства.
Потом – узнать, что занадобилось столичным сыщикам в «Могучем Киндере». Кроме пива, конечно. Полагаю, там мое появление тоже не вызовет подозрений. Исполняю свой долг по доставке домой подгулявших горожан, и все такое.
Что еще? Ну, разумеется, разбор полетов… то бишь документов, спасенных из огня. Если Суперстаар меня к ним допустит. Должен бы допустить, учитывая мою роль в их спасении. Но я давно перестала верить в людскую благодарность. Ладно, посмотрим по обстоятельствам. А сейчас – умыться и спать… спать…
Однако наутро весь этот замечательный план действий пришлось переиграть. Потому что, едва я успела продрать глаза, как в контору прибежал Бабс и сообщил, что меня вызывают в ратушу. А вот в каком качестве – это еще предстояло выяснить.
Мы собрались в кабинете бургомистра. «Мы» – это, стало быть, ван Штанген со своей командой, Пулькер, Суперстаар, я и сам хозяин кабинета, который таковым нынче не выглядел. Впрочем, еще хуже Вассерсупа смотрелся ректор. Проявив во время пожара несвойственные его возрасту бодрость и решительность, сегодня он совсем сник, и у меня не хватило наглости задать ему вопрос насчет состояния уцелевших рукописей. Я предпочла перевести взгляд на дознавателя. Зрелище было неутешительное. Не в том смысле, что ван Штанген пребывал в таком же упадке тела и духа, что ректор и бургомистр. Совсем наоборот. В моей практике случались эпизоды, когда заклятые враги внезапно меняли нравственную либо политическую ориентацию и становились если не друзьями, то союзниками. Но здесь мне такое не грозило. Ежели вчера враждебность ван Штангена по отношению ко мне дала некоторую слабину под общим напором огня, усталости и водки, то сегодня на его физиономии не читалось ни намека на дружеские чувства.
